— Бэлт? — шепнула она, когда он выпрямился и погладил её щёку.

— Прости меня. Я очень сильно тебя люблю, — произнёс он, а внутри всё сжалось от боли.

— Даже сломанную? — спросила она так же тихо.

— Любую, — прошептал он.

Ниилла стояла словно во сне, задумчивая, будто пытаясь найти ответ на его слова, на его поступок, но у неё не получалась. Она слегка нахмурилась, часто моргая, смотря куда-то ему на грудь, потом снова посмотрела на него.

И Бэлт уже хотел сказать ей, что надо возвращаться на праздник, или, если она хочет, можно отдохнуть, но не успел.

Она приподнялась на мысочки, её руки обняли его лицо и она его поцеловала. По-настоящему, приоткрыв рот, закрыв глаза, и Бэлт уже почувствовал себя в последней обители, он умер, его клеймили раскалённым железом, его прогоняли через строй и каждое мгновение было ударом меча плашмя.

Он обнял её, прижал к себе и разрешил почувствовать в ней женщину. Ту, которую он безумно любил, ту, которой она была до всего этого кошмара, который сотворил трусливый безумец.

Но мгновения мимолётны и хрупки — в саду вспорхнула птица, Ниилла вздрогнула и отстранилась, обернулась на шум. И стала снова собой теперешней.

— Бэлт? — слегка улыбнулась она, словно только заметила. — Я ушла с праздника? Надо вернуться?

— Если хотите, ваша милость, — ответил он, сдерживаясь, чтобы не взвыть в голос.

— Давай, — кивнула она и обняла его руку за локоть.

— Да, — согласился он и пошёл с ней обратно в сторону шума, веселья и толпы.

Рэндан так и не вернулся, и Бэлт, уложив спать Нииллу, потому что Янра ушла с Сэмэлом, а хозяева все куда-то поисчезали, пошёл проследить, чтобы на поле погасили все костры.

Там ещё было веселье и мужчина заметил сидящего под деревом герцога.

— Ваша светлость, — подошёл к нему слуга.

— Бэлт? Я думал, что ты с госпожой Нииллой, — произнёс Верон, который был достаточно сильно пьян.

— Я уложил её милость спать, ваша светлость, — ответил Бэлт. — Пришёл проверить, чтобы тут костры не оставили нечаянно, когда разойдутся.

— Судя по всему это всё продлиться до утра, — не весело ухмыльнулся старший Шелран. — Иди отдыхать, я прослежу.

— Уверены, ваша светлость? Я могу…

— Иди, Бэлт, иди!

— Да, ваша светлость, — и, поклонившись, он отправился в дом.

В комнату к ним с Рэнданом заходил осторожно, потому что предположил, что друг и его рыжая горничная могут быть здесь — ведь понятно, почему они не вернулись.

Заглянул и не ошибся, но только сразу же встретился с совершенно диким, полным ярости взглядом Рэндана, который сидел на своей кровати и прижимал к себе Эйву, держа на руках, как ребёнка. Горничная была одета, и судя по всему спала, крепко сжимая рубаху мужчины в своём кулаке.

Бэлт сразу понял, что случилось плохое — такого лица у друга он не видел с войны.

Такие праздники проводились в деревнях повсеместно по всей стране, преимущественно в начале поры цветения. И уходили корнями в древность.

Поле загудело почти с самого рассвета, и было странно не работать, потому что последние несколько дней он только и делал, что был занят всем подряд. Хотя сидение на поле с лошадьми Рэндан делом назвать не мог. Вообще не очень понял, почему ему это поручили — ведь сидеть и ждать, мог бы любой в доме, а он сам лучше бы скамейки сколачивал или на мосту помогал.

Работать физически ему нравилось намного больше, потому что голова не забивалась мыслями, а тут… когда он прижал Эйву в кладовой, то это было скорее от полного отчаяния — она же и вправду от него бегала, а так как это началось после того, как их застал герцог, определённые выводы сложились в голове в такую прочную стену, что не обращать на них внимание было весьма тяжело, а уж сломать тем более.

Рэндан никак не мог понять, что в ней его так изводило. Каждый раз ловил её взгляда, при чём с таким обречением, будто она последний вздох в жизни. А приближающийся отъезд так просто не давал ему покоя. Он действительно считал дни, а то, что не видел Эйву, то, что она его избегала, что не приходила ночью, не давая возможности ощутить, словно напиться перед смертью, делало его пустым, немощным.

Рэндан говорил себе, что она всего лишь женщина, что столько их у него было в его жизни, чем эта особенная? Но ответа у него не было, а была только невыносимая тоска по ней, как голодный или умирающий от жажды в пустыне.

И она ведь откликалась, он же чувствовал, как дрожала от прикосновений. И, обидев её в кладовой, почувствовал, как сделал ей больно, и сам сжался от её слов и, потеряв надежду, что сможет попросить прощения, он внезапно ощутил такую щемящую скорбь, неподъемную и мучительную.

Оттого, когда Эйва пришла к нему с обедом, внутри заскакало дурниной счастье, что сможет поговорить, что сможет попробовать всё исправить.

А дальше… Рэндан от этой женщины пьянел, ему не надо было ничего, кроме как вдохнуть запах её кожи, волос, и всё, можно было пропадать, где угодно и как угодно.

— Рэндан, — подпрыгнула Эйва, когда он словил её, идущей на праздник. — Напугал же, ну!

Он лишь уткнулся в её волосы, лежащие на спине яркой бронзовой россыпью.

— Угу…

— Не делай так, — шепнула она и настороженно посмотрела по сторонам.

— Брось, сегодня всем всё равно, — отозвался он.

Эйва была такой красивой, и, когда начинала смущаться, лицо её становилось лицом девочки, таким чарующим, что Рэндан был готов смущать её до беспамятства, чтобы любоваться этим чудом.

— Знаешь, в чём смысл весеннего праздника? — спросил он, когда они пошли от дома в сторону поля.

— Это древний праздник земледелия, — ответила ему Эйва.

— Не просто.

— Ну, дань богине-матушке, — и она на мгновение задумалась, а Рэндан понял, что воздала хвалу Йетри, — и Варну, богу земледелия?

— А почему все в светлом? — поинтересовался мужчина, прищуриваясь.

— Не знаю, — честно ответила Эйва.

— Потому что в древности все приходили на этот праздник в исподнем.

— Что? — удивилась она, хихикая.

— Да, — кивнул Рэндан. — Мужчины в рубахах и штанах нижних, а женщины в сорочках, что под платьями носили, в которых спали. Жгли костры, ели, пили, пели и… — он многозначительно на неё посмотрел и Эйва усмехнулась. — Отношения Йетри и Варна были определённого характера, — развёл руками мужчина.

— Я знаю, — сказала она, кажется снова начиная смущаться.

— Эй, Эйва, Рэнд, — им помахала рукой Янра, которая стояла у ограды вокруг поля, а рядом с ней стоял Сэмэл. — Вина?

— Давай, — кивнула Эйва и сын предыдущего конюха принёс им две кружки тёплого вина.

Рэндан отдал Эйве обе кружки и усадил её на ограду, под деревом.

— Это между прочим лучшее место, — заметил он, забирая свою кружку. — А знаешь, кого на празднике женщины хотели больше всего в оборот взять?

— Кого? — и она склонила голову набок, отчего захотелось поцеловать её, но Рэндан сдержался.

— Кострового.

— Это кто за костром следит, — нахмурилась Эйва, потом улыбнулась. — Почему?

— Это были обычно самые стойкие мужчины, потому что нельзя было, чтобы они пили, веселились как все, без памяти, да и с женщинами быть им было не очень можно. Считалось, что так можно потеряться и не уследить за костром. А если разгорится, то понятно, что будет беда.

— И что будет женщине, если она соблазнит кострового? — поинтересовалась Эйва.

— Считалось, что блага будет много, урожая, силы женской до конца лет.

— Какой кошмар, — засмеялась она.

Рэндан весь праздник старался не спускать с Эйвы глаз, потому что её слова про боязнь толпы не были для него пустым страхом. Было что-то вроде подсознательного ощущения, понимания, что это намного глубже, тяжелее. Он не хотел ковырять, тянуть из неё это, как не стал выяснять, что именно с ней случилось тогда, когда она получила шрамы.

Для него Эйва была важной, он видел её хрупкость, надломленность. Она закрывалась при малейшем давлении, а её недоверие было таким ярким, ощутимым, словно можно в руки взять.