Иан на утро предложил конную прогулку. Как поиздевался — поездки верхом давались Верону с трудом. Из Ласцы в Хиит он решил ехать верхом, чтобы не быть в одном экипаже с Ланой и Шэйли. Ему было жаль девушку, оставшуюся наедине с герцогиней, но если бы он там был, то Лана наверняка сыграла бы какую-нибудь мерзкую сценку, чтобы развлечь себя и в очередной раз попортить кровь ему и Шэйли. Так что пришлось пойти на жертву и выбрать меньшее из зол.

Но прогулка… боги… мало того, что все болело, но он так усердно старался держаться от Шэйли подальше, потому что рядом с ней начинало внутри шевелиться что-то мягкое, полное нежности, что он уже давно и не помнил в себе, место чего давно заменили холодный расчёт, цинизм и злая ирония.

Но у Иана не хватало терпения на неспешный шаг, ему хотелось припустить коня, а не плестить позади, так что Верон вздохнул и остался с Шэйли, чем дал возможность брату делать, как ему хотелось. И в итоге стало тянуть внутри, заныло, застонало — размеры бедствия разрослись до невиданных размеров.

Верон закрывал глаза на отношения Иана и Ланы, но до свадьбы с Шэйли.

Правда надо было сказать, что, после заключения союза, младший брат очень старался быть хорошим и примерным супругом, он действительно, как видел Верон, нежно и с трепетом относился к девушке. Старался не обижать её и не задевать, но всё равно норов брал своё — Иана вот так, как сейчас уносило, только здесь в поля, а в жизни в разгул. И хорошо, что Шэйли была такой наивной, такой чистой в своих собственных мыслях, поэтому не думала о других плохо, смотря на них лишь через себя саму, а там было очень красиво, там всё не принимало уродство мира, не знало о нём.

Но самое болезненное для Верона было то, что его чувства к ней ни разу не унялись, не исчезли, не истлели со временем, как истлело всё вокруг, да и он сам прогнил в требуху.

Он избегал Шэйли, очень хотел, чтобы она не вспоминала ничего про детство и про него, потому что он сам хотел бы всё это забыть. И конечно из-за того, что тогда она вспомнит его слово, которое он не смог сдержать. А уж сколько времени прошло и как сильно он изменился, но вот это детское, чистое и не исполненное, обернувшееся невольным предательством, обещание, всё ещё тяготило его и тревожило.

И снимая её с седла, так не хотелось отпускать, утянуло водоворотом воспоминаний и горя, что испытал, когда потерял и не смог вернуть. Сердце так сжалось болью, что Верон испугался сам себя, потому что понимал, что чем дальше, тем сложнее будет ему себя сдерживать.

И о каких ещё приличиях может идти речь? Киннан прав — сплошной разврат и грех…

Вечером, до ужина, Иан влетел в библиотеку, которая здесь выполняла роль гостиной, а так же кабинета.

— Ты их не выгоняешь? — процедил младший брат, подразумевая конечно новых слуг.

— Пока нет, — как можно спокойнее ответил Верон.

— Ты шутишь?

— Иан, — устало повёл головой герцог. Второй день здесь, а у него уже ощущение, что столетие и никакого просвета, сплошные беды.

— Они непонятные, мутные, ты не можешь допускать их в дом, тем более до сестры! — почти кричал брат. — Ты с ума сошёл, Верон? Приличия, что уже значения не имеют?

— А вот сейчас пошутить изволил ты, Иан. Ты о приличиях заговорил? — и да, старшего Шелрана беспокойство не отпускало, но Ния действительно выглядела лучше и уж что говорить, но ему было плевать на приличия, если его сестре было впервые с той страшной ночи хорошо и спокойно. — Уверен, что готов поговорить на эту тему?

— Ладно, ладно, я понял! А что насчёт безопасности? Ты понятия не имеешь, кто они. Что они тебе сказали? Ты видел конюха? Он же вылитый каторжник, — Иан перевёл разговор на другой весомый довод. — Что от него можно ждать? Ты знаешь? Я вот нет и выяснять не хочу.

— Если бы хотели то сделали, когда нас не было. Они тут с осени, — заметил Верон. — И ты его похвалил сегодня. И я согласен — конюшня в идеальном состоянии.

— Потому что лучше уж он будет думать, что я доволен, чем обратное, не находишь?

— О, высшие и низшие, Иан, ты…

— Не смей, Верон, не смей, — и младший Шелран мотнул головой и по взгляду герцог понял куда всё это сейчас приведёт.

— Да, Иан, да, ты был прав, а я ошибся, — встал старший брат. — Да, но сколько можно? Я признаю свою вину! Но что это изменит?

— Хочешь сделать ещё хуже? — взвился Иан. — Он спит в её комнате!

— Да, Иан, потому что мы с тобой этого не делаем! — взорвался Верон. И его младший брат фыркнул со злостью, хотел что-то возразить, но лишь повёл головой. — Что? Нечего ответить? Да, Иан, да — сиди с ней, пока она засыпает, заботься о ней — гуляй, читай, корми, чтобы не нужно было думать о ком-то другом, кто сделает это за тебя или не сделает.

— Ты знаешь, что я делал бы это, но у меня служба, я не могу быть здесь. Да ты и сам, не очень-то стремишься, — стал выворачиваться младший Шелран. — А в городе ей невыносимо!

— О, конечно, служба, — развёл руками Верон. — Всё сводится к ней. Только это просто пустое оправдание. Ты отслужил своё, Иан, ты можешь уйти в отставку. И ты прекрасно знаешь, что в отличии от тебя, который даже смотреть на Нию не может, я не отказывался заботиться о ней. И если бы ты помогал мне, я жил бы здесь с ней, присматривал, пока ты работал бы в городе и занимался нашими делами. Если бы я мог положиться на тебя, Иан, мне здесь было бы даже лучше. Но я не могу, не могу.

— И поэтому ты позволяешь какому-то… — он запнулся, повёл головой упрямо, — даже не знаю…

— Разговор окончен, Иан, — отрезал Верон. — Занимайся Шэйли.

— Будь хорошим мальчиком, Иан, — скривился младший брат. — Да, да.

И в конечном итоге он довёл Нииллу до слёз, заведя-таки разговор о приличиях и том, что не пристало подозрительным личностям жить в доме.

Верон усугублять не стал, хотя хотелось врезать Иану от души, но уж этого сестра точно не пережила бы, поэтому он увёл её, впавшую в обычное своё состояние ступора, наверх. Там с помощью Янры уложил в постель, дал капель и дождался, пока она уснёт.

На него сон не шёл и он вышел на балкон, подышать свежим воздухом и попытаться навести порядок в своих мыслях. Но и этого сделать не удалось — на балкон вышла безумно печальная Шэйли. От одного её вида ему стало горько, захотелось обнять, он с болью вспомнил ощущение её тела в своих руках и затянуло, заныло так отчаянно, что и представить было сложно, что с ним такое ещё может случится. Поразительно и так пронзительно печально.

И он не смог сладить с собой, на эмоциях от разговора с ней, хотя и пытался отшутиться, но назвал её этим родным — “скворушка”.

И теперь уж точно она что-то вспомнит и всё будет совсем плохо.

Утром в ванной комнате между покоями герцога и герцогини сломался кран над ванной. У госпожи Ланиры это конечно же вызвало негодование и господин Верон, тяжело вздохнув, вышел, пообещав прислать слугу, чтобы всё починили.

— И получается, что это либо этот жуткий мужик, размером с гору, — скривилась Ланира, пока Эйва причёсывала её. — Или этот симпатяга, но явно извращенец, который влез в доверие к Ниилле?

— Вероятно, госпожа, — ответила горничная, которая не была так критично настроена против мужчин.

Да, отношения между вдовствующей графиней и этим Бэлтом были очень неоднозначными, но за те несколько дней, что хозяева провели здесь, стало уже абсолютно понятно, что слуга относиться к старшей сестре Шелранов очень трепетно, ласково и уважительно. Ни разу Эйва не заметила чего-то между ними, что могло бы дать возможность усомниться в чистых намерениях мужчины.

Хотя вдовствующая графиня много времени сейчас проводила с семьёй, но и в это время Бэлт не сидел без дела — он помогал тому, что “размером с гору” на конюшне, потом они прочищали трубы всех дымоходов, которых было шесть, и вот наконец чинили крышу зимнего сада, вставляя в повреждённые части стекло вместо фанеры, установленной ими же, когда они ещё поздней осенью появились в доме.