“Не оставляй меня…”

И он хотел сказать ей это раньше, хотел, но не мог, а сейчас, не было смысла в этих словах, но надо было их сказать.

— Рэндан, — всхлипнула она снова.

— Прости, — повинился он, целуя глаза, лоб, прижимая её к себе. — Прости.

— Можно я останусь с тобой? — попросила Эйва.

И Рэндан захотел взвыть. Она говорила про сегодня, но на самом деле про всегда…

И он так силился не спать, смотрел на неё, словно и вправду видел в последний раз. Теперь уже точно. Больше не увидит, не почувствует. Как точно знал, что завтра будет пасмурно, но тепло, как знал, что смерть стоит совсем рядом, как чувствовал, обычно во время боя конец… не свой, а вот того, кто рядом. А теперь это был он.

И последняя близость, когда солнце почти встало, до колкой боли на кончиках пальцев — её кожа жглась, а он уже не помнил о том, что ребро всё ещё болит. Не важно будет, когда расстреляют, потому что вчера, когда его милость был в гостинице, Рэндан видел там офицеров королевской гвардии и на этот раз в зелёных мундирах, а это значит, что найдут… или он сам к ним придёт. Потому что душа отчаянно болела. Внутри сердце рвалось.

Утро забрало у него Эйву. Оставив внутри пропасть пустоты и отчаяния.

А день наполнил площадку перед конюшнями гвардейцами в зелёных мундирах. Бэлт застыл у калитки, не успевая скрыться, и Рэндан видел потерянное лицо друга, а ещё перекошенное ненавистью лицо старого дворецкого Шелранов, который тыкал в их с Бэлтом сторону и кричал проклятия.

Рэндан не стал сопротивляться, Бэлт дёрнулся к дому, но был свален жёстким ударом на землю. Где-то вскрикнула Ниилла Шелран. Рэндан повёл головой в сторону возгласа и увидел побледневшую вдовствующую графиню, застывшую на дорожке возле зимнего сада.

— Не надо, пожалуйста, — прошептала она и хотела было пойти к Бэлту, но путь ей преградил гвардеец.

— Не трогайте её, — рыкнул Бэлт, сплёвывая кровь.

— Вы не можете их забрать без ведома герцога, — внезапно очень решительно произнесла она, — не имеете никакого права! Это наша земля, даже если они преступники, вы обязаны объясниться!

Лейтенант что-то ответил, потом переглянулся со своим сержантом. Тот повёл плечами.

А её милость прошептала “я сейчас” и убежала в дом. И Рэндан мог поклясться, что она сейчас была самой вменяемой женщиной на свете.

На самом деле, несмотря на постоянное внимание, обращенные к ним взгляды, сплетни, закрытость первого наследника и совершенно разгульный образ жизни второго, мало кто действительно знал Жайнэ и Гаяна. Но Эйва знала. И очень любила. Избегала говорить о них, не то что упоминать о знакомстве, при чём достаточно близком.

Нет, она не росла вместе с ними, не было в её жизни чего-то такого удивительного. Хотя Рьена всегда говорила Эйве, что даже то, что есть, это невероятно, правда ни разу не просила познакомить её с кем-то из принцев. Эйве казалось, что подруга просто стесняется и не считает себя достойной того, чтобы быть не только знакомой с наследниками, но и находиться с ними в одной комнате.

Правда это было мелочью — Гаяну было плевать на условности и правила, он окружал себя как дворянами, так и простолюдинами, а порой так вообще полнейшими проходимцами. И что-то говорило Эйве, что Рьена побывала в круге его интересов какое-то время, просто оставила это для себя, в этом они были очень похожи — умели держать язык за зубами.

Сама Эйва много раз отказывала Гаяну прямым и категоричным “нет” на его постоянное: “Эйва, я хочу тебя”. Стыд для второго наследника был понятием удивительно бесполезным — он во всём был открытым и прямолинейным. Невообразимо избалованный мальчишка, который получал всё, что хотел.

Однако Эйва знала его и другим.

Это Гаян упрямо не хотел покидать её, когда она лежала при смерти, избитая, изрезанная, осквернённая и растерзанная. Это он держал её за руку, гладя пальцы и приговаривая, что всё будет хорошо. А потом, когда Эйва была уничтожена страхом, потеряв почти все счастливые воспоминания из детства, не могла выйти из комнаты, в которой жила с бабушкой и матерью, Гаян настоял на том, чтобы её величество разрешила забрать девочку в загородную резиденцию королевской семьи, где оба наследника обычно проводили лето. А потом уговаривал и саму Эйву.

То лето останется с ней навсегда, уютное отношение, тепло людей, которые трепетно и по-родному к ней относились, хотя могли этого и не делать.

Иногда ей казалось, конечно, что это всего лишь прихоть Гаяна, что-то из этих вечных его “я хочу и будет так”. Эйва накручивала себя, что это всего лишь необычное развлечение капризного мальчишки-принца. Но время шло, а его отношение не менялось, хотя менялся он. Становился неуправляемо дерзким, безрассудным, скверным и похотливым. Она видела это разложение. Но как повелось, она попадала летом в загородный дворец, и сталкивалась с совсем другим Гаяном.

С одной стороны он был бесцеремонным и наглым, но с другой уязвимым и нежным.

— Эйва, — шептал он ей в шею, когда внезапно сгребал в объятия, подходя сзади. Он быстро перерос её и несмотря на разницу в возрасте почти в пять лет, был выше и внушительнее неё, хоть и младше. — Я тебя хочу.

Красивый, невероятно красивый, молодой, сильный. В его постели была невообразимая толпа, но он сбегал оттуда и в одних нижних штанах прижимался к ней и, совершенно не переживая о приличиях или смущении, просил её о близости.

И это была не шутка, он был серьёзен.

— Нет, — отвечала она.

— Почему?

— Потому что нет. На что я тебе сдалась, Гаян? — спрашивала Эйва, а на деле иногда просыпалось внутри желание, потому что было безумием отказывать такому, как второй наследник. — Если я скажу “да” — всё исчезнет. Что ты будешь делать со мной? Так же как с остальными?

А он упрямо мотал головой:

— Сделаю своей супругой, — заявлял он что-то весьма для себя очевидное.

— Ты с ума сошёл, Гаян?

— Ты красивая, безумно красивая Эйва, — шептал он. — Мне никто был бы не нужен.

— У тебя там в постели первые красавицы и красавцы королевства, — качала она головой. — Что за глупости?

— Нет, — просто отвечал он. — Красота не здесь, она вот здесь…

И Гаян клал ладонь на её грудную клетку.

— Душа у тебя невероятно красивая, Эйва, — и ей хотелось рыдать от этого его простого и такого по-детски открытого признания.

— Иди спать, — ворчала она, смущаясь.

— Там негде, — отвечал второй наследник.

— Выгони их.

— Не могу.

— Почему?

— Они скажут, что это не я. Никто не поймёт. Можно посплю с тобой?

— Хорошо, — отвечала Эйва, вздыхая и улыбаясь. Потом хмурилась шутливо и отрезала: — Только спать.

— Эйва… — хныкал в неё второй наследник.

— Нет!

И она ложилась, а Гаян ложился рядом и обнимал её, утыкаясь в плечо, будто ребёнок. И просил почитать стихи, которые она знала наизусть. И она читала — роли из пьес Рефэра, Одейна, поэмы Блеста. Гаян их обожал.

— Знаешь, — прошептал он как-то, — ты мой якорь, Эйва. Без тебя меня давно бы снесло в открытое море. А рядом с тобой, твоим этим упрямым дурацким непоколебимым, как скала, бесполезным “нет”, я чувствую себя собой, помню какой я.

И Эйва гладила его по волосам, целовала в висок, продолжая читать наизусть поэму Блеста про острова в открытом море, небеса, потерянные души и птиц. Романтичное и очень печальное.

В поисках брата, к ней приходил Жай, ворчал на Гаяна, что тот опять почти голышом залез к Эйве в постель, говорил что-то про честь и приличия. На что младший брат всегда просил его заткнуться, потому что мешает слушать стихи, а что до чести, то мол он готов связать свою жизнь с Эйвой хоть сейчас, и вопрос про честь будет закрыт.

Жай фыркал и ложился на кровать с другой стороны. И уже, когда сон утаскивал за собой Эйву, старший брат пытался вытянуть от неё младшего, но никогда ничего не получалось, и в конечном итоге так они оба и оставались спать с ней рядом.