— Кажется это было бы слишком… самонадеянно.

— Нет, это вообще не было бы слишком, — ответил Верон, а Эйва снова смутилась и стала заваривать чай.

Это чаепитие успокоило его, Верон смотрел на горничную и думал о невероятной силе внутри этой женщины. Было понятно, что она многое пережила, но в ней при этом было столько невероятного благородства, столько достоинства. Она была словно не на своём месте, но и здесь ей шло. Как там говорят — человек красит место? Эйва определённо могла бы украсить собой любое. Так странно было это осознать.

— Доброй ночи, ваша светлость, — ответила она, когда они расходились.

— Доброй ночи, Эйва, — улыбнулся он в ответ. — И да, Эйва, не переживай.

— Хорошо, ваша светлость. Спасибо вам.

Поднявшись наверх Верон с тоской замер возле двери в комнату Шэйли и Иана, стало так тяжело, почему-то захотелось, как Рэнд и Эйва, но и те прятались, потому что подобные отношения внутри домовых слуг были делом безнравственным и осуждаемым. На деле Верон, как хозяин, должен был бы немедля уволить одного из них, а то и обоих, если бы поймал за чем-то непристойным, а другой на его месте мог бы сделать это просто по подозрению.

Он нахмурился и направился к себе. В своей постели обнаружил Ланиру.

“Вот же…” — выругался он и вышел.

Казалось, что мир трещал по швам и должен был бы рухнуть в любое мгновение.

Дом в ожидании праздника загудел. Это было так забавно — только священнослужитель уехал, как все словно ожило, словно вот, только-только пришла весна.

После той ночи, когда герцог застал её с Рэнданом, Эйва весьма усиленно конюха избегала. Если до того, как он поймал её в зимнем саду, она не думала об этом, а просто погрузилась в работу, то сейчас действительно старалась, чтобы их вместе не видели. И понятно, что Рэндана это не устраивало.

Эйве вообще казалось, что она немного сходит с ума. Ей было так хорошо, что страшно становилось. И ещё это понимание, что она уедет скоро и скорее всего не вернётся уже в Хиит. Не вернётся и что дальше? Было ли вообще какое-то дальше?

И потому не хотелось тонуть в этом мужчине, но тонула, не хотелось чувствовать его, но чувствовала. Её сводили с ума его решимость и напор, у Эйвы сжималось всё от его шёпота в неё, от грубых рук, которые были при этом такими нежными, а этот его взгляд… словно она нереально восхитительная. Она никогда такого не чувствовала раньше. Ни разу в жизни.

Нет, она знала себе цену. На её веку ей представилась счастливая возможность узнать, что её качества ценят и она может быть нужной и даже незаменимой порой, и всё это придавало какой-то смысл её существованию. Но Эйва никогда не кичилась этим, не гордилась, не стремилась к выгоде, она просто была счастлива, что полезна, а что может получать взгляды полные уважения и сердечного тепла, было просто приятным дополнением. И конечно, если это были дорогие люди — это было вдвойне приятно.

Но взгляд Рэндана был другим. Она порой чувствовала, как сгорала от его устремлённого к ней взора — даже если смотрел издалека, становилось трудно дышать и жгло так сильно, что хоть вой. Его желание было простым, первородным в своей яростной страсти, и от этого шла голова кругом, но при этом он не был примитивен сам по себе. Эйва млела от его нежности и чуткости. Какой-то такой странно грубой, но невероятно завораживающей и оттого притягивающей к себе.

И ей было страшно найти что-то такое, словно это и искала всю жизнь, но удержать не могла бы, а значит обязательно потеряла бы. И даже это её условие “обманешь — не прощу” было скорее неизбежной установкой на разочарование, на потерю… и Эйва понимала, но страх был паническим и разъедал её беспощадно.

Теперь же, несмотря на то, что герцог дал ей понять, что всё хорошо, но тем не менее… это было сильнее её. И потому она отгораживалась и бежала прочь от Рэндана и этого чувства к нему, которое скручивало нутро до боли.

На весенний праздник принято было одеваться просто, даже если это были хозяева. Как оказалось, обычно это были красивые, но скромные платья или блузы с юбками светлых оттенков. Конечно господ отличали шикарные шляпки, украшения и прочие аксессуары, но всё же сильно выделяться было нельзя. Дело было не в шике — праздник уходил корнями в древность и словно всех должен был уравнивать, и это было здорово.

Герцогиня поначалу восприняла сие правило с недовольством, но потом видимо сменила настроение на более благоприятное — праздник стал для неё хоть каким-то подобием развлечения, и раз другого ничего не найти, Ланира смирилась с его правилами.

Её светлость долго обсуждала с Эйвой наряд, и в итоге всё то время, что не нужно было посвящать хозяйкам, горничная провела за шитьём нарядов для них. И при этом не забывая делать всё, чтобы не пересекаться с Рэнданом, который впрочем в доме почти не бывал — мост, обязанности конюха и прочая работа занимали его с утра до позднего вечера.

— Беру свои слова назад, — прошептал Рэндан подойдя к Эйве со спины, когда она стояла в кладовой, погруженная в тщетные поиски ниток нужного оттенка.

Отругав себя, что не взяла всю коробку к себе… вот ведь дура! Она, застыв, как можно спокойнее спросила:

— Ты про что?

— Я обвинял тебя недавно, что ты бегаешь от меня, — ответил мужчина ей в макушку, пальцы почти невесомо коснулись её шеи и горничную, словно молнией сразило. И очень хотелось не реагировать, но дрожь пошла по телу, а Рэндан наверняка это заметил. — Вот сейчас ты действительно бегаешь.

— Не понимаю о чём ты, — и хорошо, что они шептались, потому что голос у Эйвы стал осипшим и глухим.

— Три дня не видел тебя толком. Я с ума схожу, Эйва, — и скрутило, утянуло, беспощадно начало трясти.

— Я занята, Рэндан, и ты занят, — ответила она с трудом, и хотела уйти, а точнее сбежать подальше, на воздух, чтобы дыхание перевести, но он не пустил.

— Не делай из меня дурака, шельма, — прохрипел он в неё. — Тебе запретили? Герцог? Эйва…

— Ничего он мне не запрещал, — и она намерено держала голову склонённой, потому что отчаянно боялась посмотреть в его лицо, заглянуть в глаза.

— Врёшь, лисица, врёшь… что у тебя с ним?

— Что? — Эйва вскинулась, снова он её приложил, как тогда под дождём после поцелуя.

— Ты просила не врать. А сама? Ну… Эйва! — давил мужчина, сухо, жёстко, с обидой.

— Да, конечно, что ж ты ещё хотел от меня? Ведь не зря исполосована вся, — с гневом произнесла она. Он с шумом втянул воздух, пальцы сжались в кулак, побелели.

— Рэнд? — крикнула откуда-то с кухни Яци, и Эйва, воспользовавшись эффектом, которые произвели на него её горькие слова, и зовом поварихи, выскользнула прочь из кладовой, прихватив с собой коробку с нитками.

— Рэнд? — снова позвала Яци.

— Иду.

Горничная очень надеялась, что он за ней не пойдёт, замерла на лестнице на мгновение, и слышала, как конюх отозвался и ей показалось, что сказано это было так, словно он задыхался.

Эйва старалась погрузиться в работу и не думать, но получалось не очень. Мысли и переживания множились, она нервничала и то, как получались наряды ей не нравилось.

— Эй, девушка, надо же поберечь себя, — ласково сказала ей Янра, заглядывая в комнату, где Эйва шила.

— Не получается, — отозвалась она.

— Иди перекуси, проветрись. Сидишь тут безвылазно. До праздника ещё два дня. Успеешь. А Яци там пирожки испекла на пробу для угощения, да и госпожа Ниилла очень просила. Ты не завтракала сегодня и не обедала, — здешняя горничная склонилась над работой Эйвы. — А мне нравится. У меня так никогда не получалось. Прям загляденье!

Она вздохнула и упрямо мотнула рыжей головой.

— Ну хватит, надо передохнуть и всё будет хорошо, — Янра погладила её по спине.

— Может ты и права, — согласилась Эйва, да и действительно хотелось кушать.

Она спустилась вниз с намерением сделать вот это — перекусить и проветрить голову, но всё пошло не по плану.