— А ты? — завязывает он беседу. — Тебя ждет девушка?

Несмотря на то, что мы соседи, о личном говорим мало. Некогда.

— Родители.

— И все? А как же… — начинает сослуживец.

— Мы расстались перед моим отъездом сюда, — спокойно отвечаю я.

Ковальски становится очень удивленным.

— Не захотела ждать?

— Я не захотел, чтобы она ждала. Два года — немалый срок, к чему так обременять молодую девушку, — слегка пожимаю плечами. — К тому же, здесь нужна трезвая голова и холодный ум, — я прислоняю указательный палец к виску. — Подобные мысли только отвлекают.

— Разве ты не думаешь о родителях хотя бы?

— Думаю, — киваю соглашаясь. — Но родители любят тебя безусловно и всегда будут ждать. Зато любовь к парню, которого ты не видишь два года, ушедшему по собственной воле в армию, субстанция эфемерная, — кручу в воздухе ладонью, иллюстрируя слова.

— Не веришь в настоящую любовь? — мой сосед улыбается самой наивной улыбкой.

— Верю, но не на расстоянии.

— Ты пессимист, — подкалывает он меня. Не выдержав, снова достает фото любимой, сразу просияв при виде ее лица.

— Я реалист.

Дежурный оповещает об отбое, свет с громким щелчком гаснет, погружая огромную палатку, служащую временным домом, во тьму.

— Надо отдыхать, — говорю я в темноту, укладываясь обратно.

— Угу, — отвечает сосед.

Слышится хлопок дверцы тумбы и скрип пружин продавленной кровати.

Когда глаза привыкают к темноте, смотрю на своего соседа. Он не спит, почти не моргая глядя в потолок. Как и всегда перед подобными днями.

Ему точно здесь не место.

Утро для нас начинается в четыре часа, с едва забрезжившим рассветом, красящим пески в розовый оттенок. Нас высаживают за пять километров до цели — дома, где засела банда боевиков. Пробраться сквозь развалины города необходимо с большой осторожностью, не выдав свое присутствие ни лишним шорохом, ни случайным звуком.

Когда наша команда достигает точки сбора, мы делимся на две группы.

— Первая группа, южный вход, — отдаю короткий приказ.

Парни кивают, молча отделяясь от основной массы.

— Вторая, северный.

— Северный?! — встревает Майерс, делая ко мне шаг. — Полковник говорил на брифинге о восточном входе.

За темными защитными очками не видно толком глаз, чтобы понять его эмоции, но точно знаю — он готов сдать меня с потрохами, как только мы вернемся.

— Ты видишь здесь полковника? — задаю вопрос с очевидным намеком. Сослуживец молчит в ответ. — Не видишь, — отвечаю за него. — Потому что он остался греть жопу в штабе, а не подставлять ее под пули. Я не собираюсь рисковать людьми и ломиться как баран туда, где наверняка взрывчатки, как у тебя уверенности в собственной исключительности, — Майерс дергает губой, судя по всему, не понимая. — Дохуя, — поясняю я. — А теперь хорош языками трепать.

— Так точно, — вяло отвечает он, отходя в сторону.

— Ковальски, — зову своего соседа, парень делает шаг вперед, крепче сжимая винтовку в трясущихся руках. — Держись остальных.

Он кивает, тяжело сглатывая.

Бесшумно крадемся, пробираемся к низкому обшарпанному дому грязно-белого цвета, обходим, прячась за стенами, покрытыми сколами от взрывов. Кручу двумя пальцами в воздухе, давая группе сигнал. Один из наших с грохотом выносит дверь с петель, мы залетаем следом пользуясь эффектом неожиданности. Начинается стрельба, всюду слышны крики раненых и суета противника.

Окружающий мир словно приглушили, оставив только винтовку в моих руках и сконцентрированное на цели зрение. Я нажимаю на курок, не считая количество убитых.

Передвигаюсь по комнатам, зачищая здание, на деле прошло минуты три, по ощущениям все тридцать. В воздухе висит тяжелый запах пороха и железа, отодвинувший на второй план мерзкие запахи затхлых тряпок и минималистичного быта боевиков. В одной из комнат натыкаюсь на противника, рядом с которым на полу лежит один из наших. Камуфляжная форма залита кровью, как и пол вокруг, с разметанными по нему выстрелом брызгами крови и осколками защитных очков.

Боевик странно выглядит со спины, тощий и рост не очень большой. Секунду мешкаю, не стреляя, этого хватает, чтобы он услышал меня и обернулся, направив в мою сторону обрез.

Парень. Подросток. Лет четырнадцать, не больше. Одетый в жуткие лохмотья и стоптанную обувь, он держит уверенной рукой свое оружие. Он уже убивал. Это не первый и даже не второй раз. Выстрел четко в лицо моего бойца. Такой меткости стоит позавидовать.

Замечаю мимолетное движение, парень собирается нажать курок.

Моя жизнь или его?

Разве выбор не очевиден?

Я опережаю его, реагируя быстрее. Гремит выстрел, оглушая до звона в ушах. Противник с гулким ударом о пол падает замертво, роняя свое оружие, раскинув руки по сторонам.

Попадание точно в цель. Теперь по истертым временем деревянным доскам течет новая струйка крови, впитываясь в грязный пол, проникая в каждую, даже самую малозаметную щель, навсегда оставляя следы смерти здесь.

Подхожу ближе, присаживаясь над своим сослуживцем.

Ковальски.

«Твою же мать… Говорил тебе держаться остальных».

У парня нет пол-лица, но узнать его несложно, ведь я видел его каждый гребаный день.

Лицо похоже на бурое месиво из крови и мяса, куски плоти торчат рваными краями, а вокруг растекается огромная красная лужа, в которой виднеются розоватые ошметки мозга и костей. Один уцелевший глаз смотрит в потолок, но даже там вижу испуг — последнюю эмоцию, отпечатавшуюся в сознании Ковальски.

Позади слышен топот. Вскакиваю с винтовкой наперевес. В дверях появляется Майерс. Он бегло осматривает помещение.

— Теперь телочку Ковальски точно кто-нибудь выебет? — сально ухмыляется он, глядя на тело товарища.

— Завали ебальник, Майерс, — злобно одергиваю его.

Сослуживец ничего не отвечает, только искривляет губы в мерзкой улыбке и уходит прочь.

Я наклоняюсь обратно к Ковальски, снимаю защитную перчатку и закрываю ему веко на единственном уцелевшем глазу, проведя онемевшими от стрельбы пальцами вниз.

Все, что получит его девушка и родители — цинковый гроб, который даже нельзя будет вскрыть, чтобы попрощаться.

— Люц! — зовет меня кто-то из коридора. — Погляди.

Иду на голос, попутно оглядываясь вокруг. Дом завален заготовками под взрывчатку: провода, бруски тротила, оружие — боеКейт точно не чай тут пили.

В коридоре останавливаюсь посередине прохода, присвистнув зрелищу. Весь главный вход буквально нашпигован взрывчаткой. Действуй мы по плану полковника — остались бы фаршем на стенах, так и не приступив к операции.

Моя самоуверенность вновь сыграла мне на руку.

***

Я делаю паузу в рассказе, пока женщина в возрасте с седыми волосами, собранными в аккуратную прическу, и крупных очках, сидящая напротив меня, делает себе пометки в записях. В тишине слышен только стук метронома, стоящего на ее рабочем столе. Ужасно раздражающая вещь. Зачем ее только используют?

— Когда операция была закончена, мы взяли языка. Он рассказал о том, что их группировка готовила серию терактов, — продолжаю после паузы, женщина поднимает глаза от записей ко мне. — В частности этот парень должен был исполнять роль смертника. Его собирались перебросить в крупный город, где он собрал бы взрывчатку так, как его научили, и привел ее в действие. Знаете где? — выжидательно молчу. Лицо женщины ничего не выражает. — В торговом центре, в игровой зоне для детей.

Ее бровь едва заметно дергается.

— Значит вы спасли граждан своей страны? — спокойно спрашивает она.

— Точно. Возможно ваших детей, — киваю в ответ.

— Мои дети уже взрослые, — абсолютно ровным тоном отвечает психолог.

— Значит внуков, — губы женщины едва заметно дрогнули на мой ответ. Задел за живое. — Люди такие эгоисты. Воюют за равноправие, свободу и жизнь для всех и каждого. Но стоит встать вопросу ребром — моя жизнь или моих близких против чужой, — говорю я и указываю сначала на себя, а затем на мою собеседницу, — и выбор становится очевиден, — скалюсь в злорадной улыбке. Никто не любит подобные темы. — Чужая жизнь резко теряет позиции своей ценности, падая на самое дно нашей морали.