Эти леса чертовски густые. Мы можем устроить лесной пожар, если попытаемся подать сигнал о помощи. Или… она может дать осечку из-за повреждений… взорваться нам в лицо. — Он убирает ракетницу обратно в сумку.

— Это будет не первый раз в нашей поездке, — язвительно замечаю я.

Тревор медленно улыбается мне, немного улучшая настрой. Тяжесть последних минут начинает рассеиваться, и напряжение, которое я ощутила в груди в тот момент, когда он вытащил пушку, уже значительно ослабло.

И всё же…

Я не делала ни единого вдоха, пока пистолет не был надёжно спрятан.

— Использовать его было бы слишком рискованно. — Тревор наклоняется ближе. — Мы выберемся отсюда, Кэт. Мы скоро отсюда выберемся.

Медленно киваю, встречаясь с ним взглядом. Прилагаю максимальные усилия, чтобы казаться уверенной. Я бы сказала, что выставляю себя напоказ, но это была бы ложь. Это не я нуждаюсь в этой уверенности, а Тревор.

Он начинает волноваться… и я не виню его. С калекой в качестве компаньона и повреждённым плечом в придачу, его шансы оправдать эти слова уменьшаются с каждой секундой.

А я? Ну, «я» оставила «беспокойство» в Тампе… Вместе со своими чувствительностью, сомнениями и большей частью своего достоинства.

Звук застёгиваемой молнии возвращает меня в реальность, когда Тревор разворачивает синий спальный мешок на полу.

Внимательно наблюдаю за ним, все замечая. Сейчас он так сильно опирается на здоровую руку, что я чувствую укол вины. Его дыхание тяжёлое, глубокое; я практически чувствую его усталость.

Холод в воздухе становится ещё более пронизывающим, чем раньше. Тревор изо всех сил старается скрыть это… но тело не лжёт. По его мускулистым предплечьям бегают мурашки, заставляя светлые волоски встать дыбом.

Ни за что не позволю ему провести ещё одну холодную и неудобную ночь вне спальника. Ни единого шанса, что я опущусь до такой жестокости. Но не делать этого почти опасно.

Потому что моё тело — как и его — наверняка предаст меня.

И в тот момент, как Тревор скользнёт в спальный мешок возле меня, моё тело наверняка прильнёт к нему, реагируя таким образом, каким только Тревор может заставить. Мои инстинкты говорят мне не делать этого.

Они говорят делать много чего другого.

Но уже слишком поздно. Тревор снимает с себя лишнюю одежду. Готовится залезть в спальник вместе. Слова застывают на моих губах.

Игнорирую инстинкты. Как обычно.

Заползаю в открытый спальник в джинсах и всём остальном, прижимаясь всем телом к одной стороне, создавая побольше пространства.

Вскоре Тревор присоединяется, и мы снова прижимаемся друг к другу, наши тела выравнены — бедро к бедру, грудь к спине… пах к ягодицам.

Моя лодыжка всё ещё болит, и я, вероятно, заработала синяк на заднице от падения, но в тот момент, когда Тревор залезает в мешок, я забываю обо всём. Забываю о боли. Я забываюсь.

Прижатое ко мне, его тело подобно сгустку ощущений, воздействуя на мои чувства миллионом различных способов. Его тёплая грудь прижимается к моей спине. Холодный нос к моему виску. И прежде, чем я успеваю подумать об ощущении других частей его тела, я засыпаю, мечтая о фантастических местах: воображаю рай, которого никогда не видела.

КЭТ

Рассвет наступил грохотом симфонии. Я проснулась от звуков ожившего леса, ощутив запах зелёной травы, влагу ночного дождя. Какими бы яркими ни были мои сны, реальность ещё ярче.

Ноябрьская ночь сменилась весенним утром. Смотрю на листья и цветы через отверстие палатки, почти желая, чтобы всё оказалось наоборот. Как бы ни был прекрасен этот напоённый росой рассвет, я хотела бы увидеть его с другой стороны. С удовольствием стала бы свидетелем его осенней версии, а не весенней. Увидеть, как листья меняют свой цвет. Наблюдать за их увяданием. Иронично, что умирающий лес ещё прекраснее цветущего.

Открываю полог палатки ещё шире, позволяя солнечным лучам выжечь все сомнения прошлой ночи. В этом дневном свете нахожу ту решимость, которой не было всю ночь. И отбрасываю вчерашние дурные предчувствия.

Тревор просыпается сразу после меня, и я вижу, что ему ещё больнее, чем раньше. Его челюсти сжаты так же сильно, как мои кулаки, которые мне приходится сжимать ещё сильнее, чтобы не потянуться к нему. Взглядом он опускается ниже, к моим рукам, как будто моих отговорок было недостаточно. Тревор держит меня на расстоянии, качая головой, чтобы помешать мне подойти ближе.

— Не хочу, чтобы ты беспокоилась обо мне, Кэт. Со мной всё будет в порядке. Давай сосредоточимся на тебе. Как твоя лодыжка? — Он смотрит на меня с беспокойством, блуждая взглядом по моей больной ноге.

Я ничего не говорю… потому что у меня нет слов… я расстроена… зла… польщена. Он снова читает меня, интерпретирует язык моего тела и вытаскивает на поверхность. Никто, кроме моей сестры Елены не мог этого сделать, а она — моя кровь.

Вся эта история с Тревором… очень волнующая. Интимная. Это абсолютно — чёрт — возьми — как будоражит. Когда он вот так проникает в мой разум, замораживая его, делая меня вялой, расслабленной. Чувствую себя подавленной, усыплённой против воли.

Неуклюже приближаюсь к Тревору, позволяя оценить мою ногу. Его руки осторожны, прикосновения аккуратны. И всё же, когда речь идет об этом белокуром Зевсе, под его состраданием всегда скрывается некий скрытый смысл: намёк на что — то, что противоречит внешней невинности.

Как только он заканчивает мой осмотр, отползаю прочь, пытаясь успокоить свои рассеянные мысли, разум… внезапные желания.

Резко отворачиваюсь, нуждаясь в большем расстоянии, чем могу себе позволить на этой полянке. И ловлю себя на том, что ищу простейший способ осуществления этих порывов.

Тревор — отвлекающий маневр, иногда желанный, но я не могу позволить ему «пустить мой поезд под откос». Если я это сделаю… зная, как он влияет на меня… я никогда не смогу вернуться в прежнее русло.

В итоге бормочу что — то про стирку, и Тревор протягивает мне мыло. Необходимо принять холодный душ. Одному Богу известно, как я нуждаюсь в этом.

Прежде чем войти в ближайший ручей, позволяю Тревору осмотреть водоёмы помельче, а сама блуждаю в поисках более спокойного течения на глубине.

Умываюсь я консервативно, держась подальше от своих… чувствительных мест. Лодыжка пульсирует, но, по крайней мере, не более того. Быстро намыливаюсь, пока Тревор оценивает содержимое своей сумки. Моя сумка под запретом… и я уверена, что он это понимает. Не то чтобы я говорила об этом, но всегда держала её близко и тщательно охраняла. Взгляд Тревора сообщает, что он понял намёк. Если скажу вслух держаться подальше от моей сумки, то, боюсь, лишь подогрею интерес. Тревор так же упрям, как и я (а может, и больше), так что лучше обойтись без лишних советов.

Думаю о своём плане, промывая волосы в тихом водопадике. Я бы сказала, что всё идёт хорошо. Господи, надеюсь, меня не ввели в заблуждение.

Я рисковала всем ради этого… дела, и не собираюсь останавливаться, пока не доведу его до конца. Тревор должен понять. Ничего личного.

На самом деле… он мне нужен.

Всплеск воды прерывает размышления, и я отступаю от водопада. Тревор уже знает правила, так что стоит спиной, когда я выбираюсь на берег.

Одеваясь, пристально слежу за ним. Парень крепко прижимает к себе больную руку, отчего я сразу чувствую себя виноватой. Не нужно было позволять ему нести меня. Я должна была быть более осторожной.

Наблюдаю, как он другой рукой тянется к поврежденному плечу, у него вырывается стон. И я не могу остановить себя:

— Тревор, — зову его, натягивая джинсы.

— Да?.. — хмыкает он, не поворачиваясь.

Я резко сажусь там, где стояла.

— Ничего, — усмехаюсь я. Трусиха.

При общении с ним я либо холодная и стервозная, либо страстная и озабоченная. Не знаю, как просто… быть… рядом с ним. Что в нём такого, что заставляет меня камнем падать со скалы?