— Что? Что такое? — спрашиваю его.

— Я… Ничего особенного.

— Это не похоже на «ничего», это похоже на «что — то». У тебя что — то на уме. Скажи мне, что. — Я колеблюсь, нервничая. — Пожалуйста.

Он опускает голову и проводит рукой по лицу. Кажется, это длится вечно.

— Я не был уверен, стоит ли говорить. Пугать тебя — это последнее, чего я хотел, но… — он вздыхает. — Нам следовало остаться там, где были. Я всё испортил, Кэт. Я. Мне следовало бы знать лучше. Сколько раз я ходил пешком по этой местности? Всегда есть шанс на серьёзную опасность. А теперь я втянул тебя в это. Кто — нибудь обязательно пришёл бы. Они бы заметили пропажу автобуса. Мы должны были засесть там. Это был я: я… и мое грёбаное нетерпение. Отец был прав. Я действительно полный придурок.

Это утверждение является окончательным. Заключительным. Он сдался. Бросил флаг. И он совершенно прав. Это реально пугает меня.

Потому что страх и неуверенность… теперь поселились в душе Тревора. Это эхом отдаётся в его голосе. Отражается в его глазах. Они удивительно грустные: неуверенные, и я смотрю сквозь них, словно ожидающий зритель. Вот что я наделала.

Сомнение — это смертельная болезнь. Оно распространяется наружу, заражая по частям, отравляя каждую клетку, как гангрена. И Тревор уже заражён. Оно убивает дух в его кофейных глазах.

Я слишком хорошо знаю эту болезнь. Заразилась ей в ту же секунду, как ступила на территорию Фоксхолла. Будучи слабым маленьким Немо в большом издательском океане, я стала закуской для акул, и, за исключением моего непосредственного начальника, меня заживо съели хищники, с некоторыми из которых я когда — то плавала рядом.

Мне очень не нравится видеть отражение той себя на лице Тревора. Это разбивает то маленькое сердце, что ещё у меня осталось. Не могу позволить ему сделать это с собой. Не позволю ему этого.

— Тревор, — наконец произношу я, обращаясь к его опущенной голове. — Тревор, посмотри на меня… ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!

Громкость моего голоса шокирует его, заставляя отреагировать. Голова резко вкидывается вверх с застывшим выражением лица.

Когда его тёмные глаза останавливаются на моём лице, я теряю всякое представление о себе. Я была не совсем готова к тому, что сказать дальше, но теперь всё внимание сосредоточено на мне, и это мой шанс занять подиум.

Встать там, где раньше пряталась.

Сказать и сделать то, что никто другой не смог или не захотел сделать для меня.

— Не смей… не смей винить себя. — Я поднимаю палец, чтобы подчеркнуть свою точку зрения, но он дрожит от интенсивности моих чувств, огня внезапной страсти. Я возмущена, эмоционально… разгневана. — Не позволяй страху овладеть тобой… и, ради Бога, не позволяй сомнению управлять тобой. Ты… то, кем ты себя считаешь. Никак иначе. Ты вовсе не придурок. — У меня мокрые глаза, а голос ужасно дрожит. Я неожиданно… несомненно… абсурдно оскорблена из — за него.

Независимо от того, что я сказала или сделала Тревору, это неприемлемо. Он тот самый человек, что был рядом со мной всё это время. Тот, кто спас меня. И я никому не позволю унижать его подобным образом. Даже ему самому.

— Придурок не смог бы сделать того, что ты сделал там, в озере. Придурок не смог бы сохранить нам жизнь, вопреки всем шансам на обратное. Ты… ты — полная противоположность придурку. К чёрту твоего отца… и всех вроде него. Всё зависит от тебя. Ты хозяин своей судьбы… капитан своей души.

В его погасших глазах возникает понимание, оживляя их светом. Что — то в моей маленькой сентиментальной речи резонирует в нас обоих, потому что мы замолкаем, уставившись друг на друга. Он моргает, и я замечаю в глубине его взгляда признательность.

— Непокорённый, — произносит он, признавая происхождение моих последних слов.

Я киваю, не отрывая взгляда от его лица. Да и как я могу? Когда Тревор так смотрит на меня, я не могу пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы дышать.

Каждый раз, когда наши взгляды скрещиваются, происходит замыкание. Это двигает воздух вокруг нас: заставляет его кружиться и вихрить, переплетаться и заворачиваться. Это пронизывает нас насквозь, обволакивает, связывая… этой потребностью.

Я вижу в глазах Тревора всё, что чувствую.

Понимание. Скрытая растерянность. Эта неоспоримая… потребность.

И вот оно снова: это колющее… раздражающее… тревожащее и каким — то странным образом всепоглощающее чувство, что мы нужны друг другу. Я не хочу нуждаться в Треворе. Мне также не нужно, чтобы он нуждался во мне. То, что существует между нами двумя, неизбежно: невидимо, но мощно. Мы как две звезды, кружащие вокруг друг друга, танцующие… пока не произойдет неизбежное. Космический шквал, грозящий дождём разрушения… или прекрасная звёздная пыль, и я не уверена, что именно из этого выйдет, так что… принимаю решение прямо здесь и сейчас.

Решение… убраться отсюда.

Убраться пока ещё могу: пока могу избавить нас обоих от этого неизбежного взрыва. Пока могу избежать разочарования, которое, несомненно, последует. Пока могу уберечь себя от того, что Тревор обнаружит мой обман.

Не хочу видеть выражение его глаз, не могу ощутить печать позора на своём собственном лице. Я уже не могу справиться с отчаянием, которое вызываю, неуверенностью, что посею в нём. Это всё из — за меня. Из — за моего обмана. Моей фальши. И я могла бы это пережить, если бы не одна маленькая неувязочка.

Мне нравится Тревор.

Мне и правда нравится Тревор. И когда, чёрт возьми, это случилось? В какой — то момент благодарность — досада превратилась в благодарность — уважение. Я могла бы справиться с обычным влечением, могла бы осилить животную похоть. Чёрт возьми, меня даже устраивает взаимное презрение. Всё, что угодно… кроме этого. Это ментальная связь. Эмоциональное отношение. Физическое влечение.

Мы с Тревором так похожи, что это пугает. Что бы я ни выдавала, он спокойно выносит. Чего бы мне ни хватало, он берёт это на себя.

Я хочу его ненавидеть.

Я хотела возненавидеть его… с того момента, как увидела. Почему — то чувствовала, что он другой, что он хранит какую — то особенную тайну.

И это приводило меня в ужас.

И приводит до сих пор… потому что он уже у меня под кожей… а прошло меньше девяноста шести часов.

Мои защитные механизмы сработали, я могу честно сказать, что пыталась. Но он уже пробрался внутрь, и теперь я просто хочу вырвать его.

И это… единственный известный мне способ.

Я рисковала с этим планом, как никогда раньше. Огромный риск. Было достаточно плохо подвергнуть свою собственную жизнь опасности, но поступить так с Тревором?..

Я ожидала, что останусь одна, что мои решения повлияют на меня и только на меня. Взяла судьбу в свои руки. А теперь боюсь, что, возможно, выписала смертный приговор нам обоим.

Говорю себе, что это к лучшему: лучше для меня, лучше для Тревора. Я всё ещё неплохо справляюсь с самоубеждением. Я ошиблась ещё в автобусе при пересадке. Ничего не изменилось. Катарина Лексингтон всё та же трусиха.

ТРЕВОР

Ветка впивается мне в предплечье, так глубоко вонзая свои шипы, что выступившая кровь стекает на локоть. Я замечаю порез… но боли не чувствую.

Хватаю ветку, крепко сжимаю, позволяя впиться в ладонь перед тем, как яростно ломаю её пополам и швыряю на землю. Как что — то конкретное. Как чьё — то горло.

Как горло Кэт.

Мог бы задушить её прямо сейчас. Но теперь это не имеет значения.

Потому что она ушла. Давно ушла.

Я проснулся перед рассветом и обнаружил, что она исчезла из палатки. Сначала я решил, что она просто вышла по «естественным делам», но ни одной салфетки из сумки не пропало.

Ничего не пропало… кроме большого количества шоколадных батончиков. Я осмотрел остальное и понял, что пропали только её вещи. Она ничего из моего не взяла, ничего не изменилось… за исключением одного.

Моя карта.

Она открыта на том же месте, где мы вчера остановились. На ней бледно — чёрной ручкой нарисованы два круга… и приписка.