Стоит выйти из ванной, и запах горячей еды бьёт прямо в нос, заманивая меня в логово соблазна Амы ничуть не слабее любого сексуального искушения. Так много времени прошло с тех пор, как мы ели нормальную еду, что у меня текут слюнки от одной только мысли о вкусе.

Клянусь Богом, что слюни едва не текут мимо рта, когда я заворачиваю за угол и вижу миску тушёного мяса в руках смеющегося Тревора, сидящего со скрещенными в индийском стиле ногами на замысловатом ковре.

В этот момент я не могу точно сказать, чего хочу больше, пока Ама не возвращает меня на землю вопросительным взглядом из — за моей неподвижности.

Неуклюже опускаюсь на колени со своей забинтованной лодыжкой перед свободной чашей, стараясь всеми силами избежать взгляда Тревора. К счастью, когда я наконец устраиваюсь, наступает время историй, и Ама, не теряя времени, пускается в увлекательную болтовню.

— Отлично. Теперь, когда Кэт с нами, я могу закончить сказку. Ну, это не столько сказка, сколько часть истории чероки, — она улыбается и подмигивает Вихо.

Она рассказывает нам захватывающую историю об озере Теллико, знаменитом водоёме, на котором мы сейчас фактически находимся, и о землях чероки, расположенных вдоль него. Истории о далёком прошлом индейской нации, затрагивая столицу чероки, Танаси (ставшее впоследствии Теннесси), и его мемориале неподалеку от побережья Чота.

Наблюдать, как Ама плетёт красочную историю, лучше, чем театр, и все мы, включая Вихо, слушаем, склонившись, в леденящем восторге вслушиваемся в историю о том, как знаменитый серебряник Секвойя создавал алфавит чероки.

К тому времени, когда Ама переходит к историям от маленькой реки Теннесси до горы Роан, час уже поздний, наша еда остыла, а угли в камине едва горят.

Заметив, что Вихо прикрывает глаза дольше, чем при моргании, Ама решает отправить его спать, и мы помогаем ей убрать еду, пока полусонный Вихо готовит нам с Тревором ночлег в гостиной.

Нам выдают два матраса для сна, и Ама вновь разжигает камин, чтобы избежать того апрельского холода Теннессийских гор.

Тяжёлые шторы разделяют комнаты маленькой хижины, и Ама улыбается нам, выдавая черокийскую версию «Спокойной ночи», звучащую «о — дах — су — на — и», и скрывается в своей комнате.

И вот теперь мы одни.

Ранее потушенный огонь разгорается снова, с новой силой, поднимаясь всё выше и выше. Я говорю не об огне в камине Амы.

Я говорю о жаре (той вечной искре), что существует между мной и Тревором: всепоглощающее адское пламя, которое лишь временно утихает, но никогда не угасает.

Время от времени жар создает видимость сдерживания: стихает или уменьшается, но это иллюзия. Он пылает, взмывает и опаляет… пока не останется ничего, что можно было бы сжечь. И тогда… только тогда он исчезает.

Влечение к Тревору, несомненно, уничтожит меня… но, несмотря на то, что я это знаю, сил перестать желать его у меня нет.

Мы лежим всего в нескольких футах друг от друга, но кажется, что нас разделяет целый океан. Любое расстояние, когда Тревор не может коснуться, поцеловать меня, воспринимается слишком огромным, а любая другая видимость близости просто не подойдет.

Мы лежим спиной друг к другу: я в бежевом халате, он — в серой рубашке и шортах. Наши тела взвинчены и напряжены: сгорблены и скрючены всем тем сопротивлением, что у нас есть.

В сотый раз я украдкой бросаю взгляд через плечо на Тревора, скольжу глазами по его мускулистой спине и рукам, сжатым в кулаки, и внезапно жалею, что они не на мне. Моё тело побеждает мозг, подбрасывая идеи способов, которыми Тревор может нарушить мою восстановленную добродетель.

Ко мне приходит осознание, что я наказываю Тревора, наказываю его за каждую секунду, когда чувствовала неполноценность за последние три года, за каждое сомнение, что я испытывала тогда. Взваливаю на его плечи всю тяжесть своей неуверенности, и ему приходится расплачиваться за каждого главного редактора или главу издательства, что использовали меня.

Почему я так стараюсь показать, насколько я крутая? Мне не нужно никому ничего доказывать. Не нужно недооценивать себя.

Отныне я буду работать над этим. На самом деле, какая — то часть меня подсознательно уже вносила изменения в моё психическое состояние и мировоззрение.

Потому что, как бы трудно это ни было признать… я доверяю Тревору. А я уже очень давно никому не доверяла. На этот раз всё по — другому, реальнее… потому что он это заслужил.

Он спас меня, хотя мог уйти, последовал за мной, хотя мог бросить. Он никогда не пользовался моим доверием, никогда не злоупотреблял. Я доверяю ему свое тело. Свою жизнь.

На самом деле, единственный человек, которому я не доверяю… это я сама.

Прошло так много времени, слишком много времени с тех пор, когда я хотела мужчину так сильно. Последний, с кем у меня была хоть какая — то связь, оказался единственным человеком на Земле, которого я хотела бы сжечь заживо.

Вообще — то, нет смысла сравнивать. Столь сильного влечения к кому — то я не испытывала никогда в жизни… не говоря уже о том, что это случилось за шесть дней знакомства.

Вздыхаю, крепче обнимая себя в попытках прогнать коварный холод. Это иной тип холода, который истекает из ледяной пустоты размером с Тревора между моими руками. Я так по — королевски облажалась.

И, раз уж так далеко зашла, могу и уступить. Пусть между нами вспыхнет искра… и к чёрту этот проклятый пепел.

Есть один секрет, которым можно поделиться. И завтра утром он будет принадлежать Тревору.

ТРЕВОР

Меня будит покалывание в руке. Но я не переживаю… потому что первое, что вижу — Кэт.

Она склонилась надо мной с напряжённым выражением лица и возбуждённым взглядом:

— Хочу кое — что тебе показать, — произносит шёпотом.

Когда она встаёт, я вижу, как темно в комнате, должно быть, ещё очень рано. Девушка подносит свой маленький пальчик к губам и помогает мне подняться. Смысл кристально ясен. Мы выбираемся тайком… и внезапно я ощущаю прилив адреналина при мысли о том, что делаю что — то запрещённое.

Кэт идет впереди, и мы лавируем по гостиной Амы в направлении входной двери. Бесшумно закрываем дверь за собой, мягко ступая по влажной от росы траве в саду хозяйки дома.

Из — за лесного покрова темнота гуще, чем казалось. Я следую за Кэт в густые заросли, угрожающие поглотить нас целиком: без вопросов и ничуть не беспокоясь.

Когда вы сталкиваетесь с реальной перспективой боли и смерти, всё остальное кажется несущественным. В этот момент я могу честно сказать, что меня больше ничего не пугает.

И как бы то ни было, теперь я знаю… наверняка… что последую за Кэт в ад и обратно, стоит ей только попросить.

Особенно когда она держится за меня, как сейчас.

Уверен, она так и не заметила, что всё ещё сжимает мою руку, и каждый её крошечный рывок подстёгивает меня вперёд.

От неё волнами исходит жизнерадостность, а каждый следующий шаг бодрее предыдущего. Я не вижу её лица, едва различаю фигуру, но в ней есть что — то детское: блестящий взгляд и пушистый хвостик. Прямо как у ребенка в кондитерской.

Её возбуждение заразительно, и с каждым преодолённым дюймом земли я чувствую всё большее нетерпение. Что она хочет мне показать? То, о чём я думаю?

Кажется, мы идём целую вечность. Моё плечо снова начинает пульсировать: напоминать о боли. Я слишком заинтересован, чтобы думать об этом. Мы почти на месте. Я вижу это по тому, как Кэт ускорила шаг.

Мы сворачиваем в густой подлесок и тут же слепнем.

Атакованные… светом. Небеса расступаются, и мы внезапно покидаем мрак леса. Солнечный луч, рождённый из глубин, казалось бы, бездонной чёрной дыры. Эта прекрасная жёлтая звезда наконец — то взошла… и ударила по нам ярчайшим лучом.

Прикрываю глаза от этого натиска, давая им привыкнуть, чтобы осмотреть место, куда мы так торжественно прибыли. И я совершенно потрясён тем, что открывается передо мной.