Ну и пускай. С кем не бывает? Вы хотели увидеть свинью — вы увидели свинью. Почему же теперь наставник с Иваном так смотрят, словно он редкое животное, науке неведомое, да еще несут чушь о какой-то помолвке?

Максим поднялся.

— Юмор я люблю, — провозгласил он, отряхиваясь, — юмор я уважаю. И морды бить вам пока вроде не за что. Но всему должно быть свое место и время, вы не находите?

— Вы меня с кем-то путаете. Дама вас ждет, Максим Кровавый Гарри. — Михаил и не думал шутить. — Но пока вы не наделали очередных глупостей, прошу вас взглянуть на это и прочесть до того, как вы утонете в объятьях вашей ненаглядной.

Максим принял протянутый конверт. Обыкновенный, белый, плотной бумаги, запечатанный сургучем без оттиска печати. В левом верхнем углу надпись: "в руки". Сердце забилось сильнее, он узнал почерк, который не раз видел в своих снах-видениях. Это была рука отца.

— Мы очень спешим?

— Да, Максим Юрьевич. А в чем дело?

— Ночью воздух другой. Свежее и чище. Хочется постоять немного. Соскучился.

— Мы все понимаем, Максим Юрьевич, но все-таки нам надо поспешить. Вас ждут, и дело не терпит отлагательств.

— Отец?

— И он тоже. По его словам вы помните если не все, то достаточно, чтобы понять ситуацию. Дело жизни и смерти, как пишут в книгах.

— А если не как в книгах?

— Тогда все еще проще: быть или не быть. Нам, вам, всем. Поспешим же.

— Вы правы, ведите.

— Вдоль зданий, пожалуйста.

И три человека тенями заскользили вдоль стен, огибая площадь перед Колизеем. Максим шел посередине, и все оглядывал площадь, такую большую и пустую, с отключенным фонтаном, освещенную двумя дисками лун этого мира.

Они дошли до выхода на ближайшую улицу, и шедший сзади человек придержал его за плечо, переводя Максима в арьергард. Почти сразу они свернули и с улицы, уйдя во дворы. Там их ждала карета, тронувшаяся с места в тот же миг, как они залезли в нее, не дав даже времени усесться удобнее.

— Быстро, однако. — Заметил Максим.

— Да, нервы не у всех стальные, Максим Юрьевич, — в полумраке было видно, что человек улыбается, — вы уж не ровняйте по себе, люди есть люди.

"Это у меня стальные нервы?" — Удивился Максим, но не спорить не стал.

Они ехали долго, более получаса, все это время никто не проронил ни слова. Карета мягко шла по городским улицам, лишь немного раскачиваясь при поворотах. Дверные окна был занавешаны почти до уровня глаз, а потому особо ничего Максим не видео, да и не стремился. Еще прошедшим утром он дождался, наконец, долгожданной "движухи", но не чувствовал уже ничего кроме аппатии, как бывает, когда свершается то, чего ждешь слишком долго.

Карета остановилась. Тут же отворилась дверь и Максим отшатнулся от огня факела, которым кто-то ткнул едва не в лицо.

— Это они. — Человек с факелом отступил. — Выходите, и не шумите, прошу вас.

Они вышли, оказавшись перед крыльцом деревянного двухэтажного особняка, явно видавшего и лучшие времена. Встречающих было не менее пяти человек, возможно и больше, Максим удивился тому сколько людей участвуют в его "секретной" вылазке. Выглядели все они, при этом, одинакого: темные широкополые шляпы и темные же плащи. "Парад шпионов", — подумал он, — "масок на лицах недостает".

Дом изнутри ощущался еще более старым, чем снаружи. "Даже пахнет временем", — Максим инстинктивно старался ступать аккуратнее, — "все скрипит, но какое-то родное, теплое". Проводник указал на лесенку, ведущую на второй этаж, и встал у ее начала. Максим поднялся по ней и замешкался на мгновение, увидев небольшой коридорчик с парными дверьми по обе стороны, но, заметив, что из-под одной из дверей пробивается отблеск света, пошел туда.

Комната была невелика, чуть даже меньше его привычного жилья. И кровать отсутствовала. Стол, два стула, вешалка для одежды — вот и вся меблировка. Единственное окно занавешено черной тканью, в которой Максим признал плотный бархат. Невысокий человек за столом насмешливо глядел на вошедшего. Максим отметил, что он словно помолодел с момента их последней "встречи", в глазах светилась юность и азарт, игра мысли. Лицо отца (это был он) стало будто мягче, а взгляд добрее.

— Садись.

Максим послушался.

— Ну и как мы дошли до жизни такой? — Казалось, что отца действительно интересует ответ на риторический вопрос. Он даже слегка наклонился вперед, как приготовясь слушать.

— Я бы не назвал это жизнью, отец. За вас, впрочем, не поручусь.

Стул не имел подлокотников, потому Максим скрестил руки на груди, стараясь сделать вид своей позы независимым и не слишком агрессивным одновременно. Отец поморщился.

— Обойдемся без дешевой сентиментальности. Михаил говорит, что в тебе проснулось немало лишнего. Много бабьего. Мне это не нравится.

— О, так это ваш человек, отец? Почему-то я так и думал. Что до сентиментальности, то и мне она не всегда по душе, однако же иногда лучше суровой бескомпромиссности, вы не находите?

— Еще и филосОф, — человек насмешливо сделал ударение на второй слог, — и за что мне это?

— Видите ли в чем дело, — Максим подумал, что быть ведомым не лучшая модель поведения с подобным противником, и решился на выпад, — при всем моем глубоком уважении к вам, я не могу распространить его, то есть уважение, ко всем вашим методам ведения дел, в частности на привычку искать виноватых исключительно вне самого себя.

Возникла пауза. Собеседники разглядывали друг друга, и Максим вдруг осознал, что отец так плотно сжимает губы, чтобы не расхохотаться. Его лицо, облитое холодной маской величия, озаренное от свечей, казалось высеченным из камня гениальным скульптором. "Ему бы в кино сниматься, ростом мелковат, но многие знаменитые лидеры не были великанами. Возраст… для Цезаря в самый раз. Или фашиста какого-нибудь играть, эсэсовская форма сидела бы как влитая. На худой конец стал бы звездой сериалов о ментах и бандитах, причем не важно с какой стороны закона. Чекиста бы сыграл без проблем. Типаж! А взгляд какой, взгляд! Вот уж кто спасет ребенка сам не понимая почему шашечкой не рубанул, и передаст это глазами."

— Мы обязательно обсудим и это, в свое время, — с неожиданной мягкостью произнес человек, так что Максим вздрогнул, — но пока позволь мне самому решать как и что оценивать. Хотя бы из уважения к главе рода, которым я являюсь, и к которому ты имеешь некоторое отношение.

— Да, это так. Но разве что некоторое, Юрий Максимович. Я же безродный, где мне понять тонкие материи?

— Ого! Ты овладел иронией, сын мой? Растешь. Куда лучше армейского юмора, браво.

— Рад, что смог порадовать вас хотя бы этим.

— Благодарствую. Но ты бы порадовал меня куда больше, если бы смог включить голову. На время, если это столь же сложно, сколь и скучно для тебя.

— Вам должно быть известно, отец, что после вашей ее (моей головы) обработки, процесс реабилитации еще далек от завершения?

— Мне известно куда больше чем ты думаешь! Но довольно пикировок. Выпьешь? — На столе появились бутылка размером с четверть, в плетеном обрамлении, и два стакана.

— Пожалуй, откажусь. — Максим не удержал выражения отвращения. — Но вы не стесняйтесь.

— Да, тебе только напиться недостает. А я налью себе немного.

— На здоровье.

— Умничать горазд. А вот скажи мне, умник, — отпив, отец откинулся назад, — как тебя зовут?

— Зовут?

— Да. Имя.

— Данное при рождении или сейчас официальное?

— Как. Тебя. Зовут. Кто ты?

— Кровавый Гарри. Неужели не знаете? — Максим покраснел против воли.

— А что — звучит! Кровавый Гарри, — словно смакуя медленно повторил отец, — не худшее имя для пса. Но тебе не подходит, не находишь? Представляется волкодав, а вижу тебя. И ты считаешь себя таковым?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, как ты сам себя называешь? Смотришься в зеркало — кого видишь? Когда просыпаешься, о чем думаешь? Доброе утро, Кровавый Гарри, пора завтракать, да?