А видел он многое. Максим Юрьевич Соболев прожил интересную жизнь, рандомные эпизоды которой и раглядывал скучающий гладиатор. Впрочем, приятно это было не всегда. Порою хотелось проснуться скорее, но видения тем и отличались от снов, что не отпускали по желанию воли. Приходилось смотреть немало из того, что было неприятно. Он видел то что-то из детства, то юности, всякое представлялось с ясностью почти полного присутствия. Любопытно, что еще в детстве Соболев отличался холодностью и некоторой замкнутостью характера. Во всяком случае, свои проделки он совершал обыкновенно в одиночестве, при том, что приятели были, и было их много. "Странный парень", — думал Максим после очередного сеанса, "почему он отговорил всех залезть за грушами в сад школьной столовой, а после, когда все разошлись, полез сам?". Или "зачем он заявил отцу, что это он копался в его столе, когда даже представления не имел о том, кто и зачем мог это совершить? Ради порки?"

Соболев не отличался многословием, но действовал с редкой напористостью, Макс мысленно окрестил своего тезку "танк" после очередной "серии", в которой тот поколотил сразу двух однокашников только за счет того, что они уже устали до того, что не могли больше драться, а Соболев упрямо продолжал. Однажды, впрочем, и на него нашла словоохотливость, чего Макс предпочел бы как раз не смотреть, чувствуя неловкость от подглядывания за чужой первой любовью.

Видения помогали решить сразу две задачи.

Первое — нагружали мозг должным видеорядом, снимая львиную часть информационного голода того рода, что требуется жителю миллионника, ощущающему дискомфорт в условии прекращения обычного мельтешения перед глазами.

Второе — давали конкретную информацию об этом мире, куда как более полную, нежели любые слова. Многое было непонятно, но объем увиденного накапливался, давая все больший эффект. Максим превратился в исследователя, собирающего все подряд, в надежде не упустить что-то важное. Теперь он знал, и знал точно, что изначальный владелец тела действительно принадлежал к аристократии, как и то, что аристократия не на словах была замкнутым миром. Свои школы, свои училища, свой круг. Соболевы жили скромно, на то была воля отца, но владели обширными землями. Скромность — и особняк в более чем сотню комнат, скромность — и десяток человек прислуги только на конюшне, скромность — и охотничьи угодья, прямая скачка по которым заняла одно из видений практически целиком. Зато каша и железная кровать.

Максим видел деда, добродушного старика с глазами холодной стали, молодого еще отца, благоговейно к нему относящегося, с почтительностью человека обожающего. Наконец, однажды он увидел и мать, женщину давшую жизнь этому телу, ослепительной красоты молодую блондинку, опровергающую все навязываемые ему местные эталоны красоты, или, скорее доказывающую, что вкусы плебеев разительно отличны от патрициев. Максим подумал, что любой заявивший бы, что эта женщина не красавица был бы убит им на месте просто из принципа.

Ночная жизнь затягивала все больше, и он чувствовал, что словно раздваивается. Дневник был давно заброшен, не хотелось тратить на него времени, да и записывать видения представлялось опасным. Ночью он жил чужой, но полной жизнью зрителя, днем же испытывал муки от все более раздражающей монотонной реальности участника. Деньги перестали интересовать вовсе, только делая покупки у появляющихся раз в две недели торговцев, он пытался вспомнить сколько там ему набежало, и то приблизительно. Иван не удивлялся, списав все на "барство", наставник же что-то подозревал, но держал при себе. Максим был готов поклясться магией, что тому неизвестно данное свойство посоха, и уж тем более неизвестна насыщенность ночей ученика.

С выводами, впрочем, он не торопился. Была определенная приятность в обладании хоть каким-то секретом, это частично уравновешивало в его глазах положение с прочими. Более того, постепенное воздействие снов вело к тому, что Максим заметил за собой чувство превосходства над учителем по праву крови, отчего сам сперва опешил и посмеялся. Ивана же за равного он не воспринимал никогда, считая то программой, то дуболомом, то неотесанным мужиком, то хитрым, но все равно мужиком.

"Сериал" не надоедал, подтверждая старую истину, что жизнь куда интереснее любого кино, и Максим продолжал смотреть его еженощно.

Так и прошло четыре месяца. Когда Иван оповестил о том, что "барин, а ведь послезавтра у тебя выходной, наконец-то развеешься, а то совсем с лица спал, только глаза стали зеленые", Максим был искренне удивлен. Уже? Ну, что же, хорошо. Город так город. Иногда можно отдохнуть и по-свински, решил он, во-первых, этого от него ждут, ведь по всему он устал, у него упадок сил (морально) и аппатия. Во-вторых, все это было правдой.

Изобретать колесо не стали, в назначенный день Макс с Иваном вышли за пределы Колизея, и, не дожидаясь никаких Валер, пошли куролесить.

— Есть у вас здесь ресторан экзотической кухни? — вопрошал барин.

— Найдем. — Ответствовал слуга, привыкший догадываться о значении неизвестных для него слов по общему смыслу, и вел в заведение эльфийской кухни. Там барину не понравилось. Где мясо? Почему одна трава?

— Дык эльфы так едят, барин!

— Ха! А людоедство хваленое? Почему нет в меню? Где ноги американские, ребрышки китайские, где печень российская? Что за халтура в подходе к клиенту?

— Дык это… если не нравится, то можно и в оркскую таверну зайти! Там мясное точно есть!

— Пошли.

В "оркской таверне" Максим выпил еще немного и страшно возмутился "оркским салатом", в котором не без удивления признал советский вариант "оливье".

— Черт знает что, Ваня, кругом обман!

Иван, временно ставший Ваней, философски разводил руками, не особо вникая в белиберду, что по его мнению нес барин.

— Дык это… не нравится если, барин, то можно в вампирский бар зайти. Но вы там можете быстро дойти до состояния полного изумления, и пропустить весь оставшийся вечер.

Максим внял предупреждению, и они пошли просто гулять, с регулярными остановками у разнообразных кафе с целью дегустации чего-нибудь горячительного. По пути выяснилось, что он довольно известная личность. Несколько раз его узнавали, подходили некие странные личности (хотя кто там казался ему не странным?), хлопали по плечу, величали Кровавым Гарри и желали всяческих успехов на Арене.

— А в первый наш выход почему никто не подходил? — Удивился Макс.

— Нас тогда трое ведь было. — Не понял Иван.

— И что?

— Так неприлично подходить не будучи лично знакомым когда трое или больше. Один или двое, вот как сейчас — тогда нормально.

— А. — Максим опять не понял логики, но решил не вникать. Пусть неприлично было, ну и ладно. Алкоголь уже постукивал в голову, когда он понял, что срочно нуждается в женском обществе. Иван предложил барину посетить проституток. Барин с трудом удержал в себе содержимое своего желудка, и вежливо отказался. Тогда Иван привычно развел руки, мол, не знаю что и делать в таком случае. Максим знал. Он принялся приставать ко всем встречным красивым (на данный момент) женщинам одиночкам. Увы, никто из них не знал анекдота про "три коммерческих предложения", отчего пыл героя временно несколько угас. Но разговоры все-таки завязывались, и ему удалось пригласить нескольких на пару коктейлей в какие-то забегаловки. Нескольких — потому, что местные дамы предпочитали понимать все буквально, и, пропустив стаканчик, откланивались, заставляя выползать вслед за ними на улицу и начинать все сначала. В какой-то момент Максим поплыл. Дальнейшее вспоминалось отрывочно и с трудом. Кажется, он строго выговаривал Ивану, что этот куст сирени его друг, и его лучше не трогать, спорил, что удержит за колесо карету лошадей не используя магию, обещал отжаться сто раз от мостовой, и даже успел отжаться три или четыре раза, пока внезапно не обессилел, лез в какое-то окно за цветочным горшком, был еще шоппинг в магазине готового платья (женщины любят глазами!), после которого слуга стал походить на вьючного верблюда, постоянно отбегал во дворы в поисках уборной, и где-то потерял левый ботинок.