— Черт побери, готов к чему?! Вы серьезно?! Отпустите меня!

— К тому, чтобы внимать и слушать. — Михаил задумчиво повертел розги в руках, и выбрал первую.

— Ты совсем башкой тронулся? Ты вообще кто? Это было сделано по моему приказанию и для твоего же блага. Не понимаешь? Не достучались? Что же, я достучусь, веришь ты мне или нет.

— Отчего же, я понимаю. Но понять, отец, и принять — не одно и то же. Не хочу разочаровывать вас, потому скажу, что прекрасно вас понимаю. И тем не менее.

— Дурак. Глупый, зазнавшийся щенок. Мальчишка. Знаешь, Максим, я люблю тебя как сына и наследника. И я порву любого, кто посягнет на тебя, разотру в пыль. Уничтожу. Спалю весь этот мир к чертям свинячьим. Сделаю такое, чего не делал ранее никто, для меня нет предела. Но если ты не понимаешь, тем хуже для тебя, я не разрешаю тебе непонимать, не позволю. И я вобью в тебя понимание. Вобью.

— Могу лишь повторить вам отец, я понимаю. Я все понимаю куда лучше чем вы думаете. Но я отказываюсь вам подчиняться добровольно пока этот человек жив. И мне все равно что вы сделаете. Ни о каком моем участии в ваших планах не может быть и речи до того. Таково условие. Такова моя воля.

— Воля?! — Максиму невольно отшатнулся, такой силы был взрыв эмоций родителя. Казалось, что отец кипит изнутри в буквальном смысле слова, таким жаром от него повеяло. — Воля?!!! Это была моя воля! Мой приказ! Мое решение!

— Вы не слышите меня, отец? Я не отказываюсь от участия в ваших планах, сколь бы бредовыми они не были. Мне все равно на них, правду сказать. Но этот человек должен умереть. Все равно как. Пока он жив — нет.

— А тебе не приходила в голову мысль, что ты сам творец если не всего, то значительной части всего, что с тобой происходит? — Отец успокоился так же резко, как и вспылил. Поправив рубашку, он вернулся за стол, и сел сложив руки в замок, вопросительно глядя на сына. — И почему ты так хочешь мести за столь невинное… ммм… событие?

— Неплохо сказано, отец. Невинное событие, да, это именно так. И Михаил должен подохнуть столь же невинно.

— Тебя что, никогда не пороли? Провалы в памяти, да? А я вот помню, удивительно, правда?

— Нет. Да и не в этом дело. Как вам объяснить… он садист. И не должен жить.

— Ну и что? Ты тоже садист.

— Я?! Вы серьезно, отец? — Максим даже растерялся.

— А разве нет? Не замечал за собой? Да ты упиваешься унижая людей. Наслаждаешься. Даже занятно — как же ты сам себе это обрисовываешь? Восстановлением справедливости, гладиатор ты мой?

— Каждому по вере его.

— Чего?

— По делам их. Любой кто причиняет мне боль может почувствовать ее в ответ.

— Неужели. Ровно столько же, или раз в десять больше? В сто? Где границы твоего выдуманного возмездия?

— По мере возможностей. По ситуации.

— Ну да, а когда к тебе самому так — оскорблению нет границ! Ты хоть сам понимаешь, что ведешь себя как полный **дак? Слабак и трус. Дешевка. Говна кусок.

— Вы пытаетесь вызвать меня на эмоции, отец? У вас это не получится, напрасно стараетесь.

— Стараюсь? Да я просто оскорбляю тебя, полудурок. И это заслуженно, сын мой. Ни малейшей предвзятости. Пришел сюда, весь трясется. Условия ставит. Характер изображает. Только ошибся ты, это меня должно трясти от тебя и твоего поведения, парень. Обосновать? Я могу, только не плачь потом, иначе я сделаю с тобой что-то куда похуже, чем перенесенное тобой "испытание". Готов?

Максим понимал, что его решимость сминается как воск под пальцами кого-то неизмеримо более сильного духом, но отступать уже не мог, потому кивнул, проклиная себя за предательский румянец на лице, он его чувствовал.

— Ну что же, сам напросился.

Отец достал нож, или, вернее сказать, нож откуда-то появился в его руках. Небольшое, но прочное лезвие, деревянная рукоять, с виду обычный нож.

— Так вот, слушай же меня. Ты пес, собака, не человек. И не волк. Все поведение твое — собачье. От человека ничего, кроме гордыни и самомнения. Что ты из себя представляешь? В чем твоя сила? Она случайна, не позабыл ли ты об этом? Хотел бы забыть, да не можешь. Это тебя выводит из себя, ты и бесишься. Что сделал Михаил такого, чтобы ты желал его смерти? Выпорол тебя? А почему ты позволил ему превратить свою **пу в лохмотья из мяса? Не помешал? Не скрутил в рог бараний? Ах, да, ты же слабее, в этом проблема. Но не ты ли собирался его уничтожить незадолго до этого? Я все знаю. Ты бил его так, как считал, что он не устоит, не просто бил, артефактом-усилителем, наверняка. Не вышло. А он лишь взял и выдрал тебя как щенка неразумного. Не убил, не покалечил, даже излечил. Трижды. С первого раза ты не понял, со второго тоже, с третьего… ему надоело. И вот ты весь такой взбешенный играешь в обиженку и требуешь от меня голову бойца, чья ценность куда выше твоей поротой задницы. И кто ты после этого?

А я тебе отвечаю, что это мое указание было, поставить дурака на место. Мое. Ты игнорируешь. Почему же? А, Максим? Неужели ты действительно глупый пес, который кидается на палку, что его бьет, но не трогает руку, которая эту палку направляет?

— Вы мой отец, — Максим понял, что ответ действительно требуется, — это совсем другое.

— Другое! — Воскликнул отец, и лезвие в его руках побежало змейкой между пальцами. — Другое! Другими словами, ты хочешь сказать, что сделай это я своими руками, ты бы и слова не сказал?

— Безусловно, вы отец и имеете право. Я не глупый пес, который не видит руку, я и на палку бы не кидался, не будь она одушевленной в данном случае.

— В чем разница?

— Разница в том, что человек не палка, и пусть он трижды ваш подчиненный (хоть мне и непонятно это вполне, каким образом госслужащий столь уважаемой организации оказался вашим холопом), но он унизил меня, и унизил смертельно. Смертельно — не фигура речи. Он умрет, или я умру. Третьего не дано. С этим человеком разговора для меня быть не может. Вот и все.

Соболев Старший внезапно подался вперед:

— Дай руку?

— Какую? И зачем?

— Любую. Хочу отрезать тебе палец.

— Палец? За что?

— Так, просто. Захотелось. Я же отец, и, по твоей логике, имею право. Или нет?

— Имеете.

Максим протянул вперед левую руку, положив ее на стол, растопырив пальцы.

— Какой палец вам нравится больше, отец?

— Мизинец. — И отец одним коротким движением отсек половину пальца, откинув ножом отсеченную часть. Кровь щедро полилась на стол.

— Больно, Максим?

— Да, очень. Вы довольны?

— Нет, я ведь не садист. Да, забыл сказать, этот нож тоже артефакт, и рану нельзя залечить простым вливанием маны. Как и блокировать боль. Придется потерпеть.

— Потерплю, ничего страшного. — Максима пробил пот, ему было больно, очень, но он привык к боли, насколько было возможно, к тому же она частично купировалась более сильным чувством страха, против воли охватывающим его.

— Вы желаете мне показать, что не меньший маньяк чем Михаил, что ли? Напрасно это, — Максим скривился, но не убирал руки, — я все сказал уже.

— Ты ничего не сказал, парень, ничего из того, что мне хотелось бы услышать. У нас тут заговор, если ты не собразил до сих пор. И заговор стремительный, события поскачут быстрее призовой лошади. Я собирался посвятить тебя подробнее в конкретику дела, но этот позорнейший тошнотворный спектакль, что ты закатил мне с порога, заставляет пересмотреть не только планы, что ерунда, планы всегда меняются, но и приоритеты, поскольку любые планы основаны на том, что у людей в головах. Вот с этим с тобой и проблема. Ты видишь силу там, где ее нет. Это огорчает меня, сын. Логично ведь предположить, что из этого следует обратное: ты не видишь силу там, где она есть. А это чревато. Ложные взгляды на мир, на жизнь, на себя, все это неизбежно ведет в ад. Понимаешь меня? Ты что-то побледнел, тебе плохо?

— Нехорошо немного, сам не понимаю в чем дело.

— Бывает такое. У тебя, кстати, кровь течет. Но ты не ответил о понимании.