— Я видел лишь вас. Вы слишком красивы. Не будь вы смертной, я бы признал вас божеством. Хотя кому я вру, я и без этого вижу в вас нечто божественное. Что-то, что много сильнее меня.

— Вы убьете меня?

— Не знаю. Но если вы не сдвинете ноги хотя бы, то разговор наш прервется на время.

— Проживу немного дольше. Она улыбалась и провоцировала.

— Признаюсь, вы ошеломили меня, и я воспользовался ситуацией, но не могу сказать, что мне хоть немножечко стыдно. Я поступил бы так же, даже знай, что у вас там зубы.

Девушка окрыто засмеялась, совершенно не стеснясь собственной позы.

— Зубы у меня там, где определила природа, но если вы так же добры, как сильны, и сохраните мне жизнь, то вам не стоит их опасаться.

— Я опасаюсь не ваших зубов, а вас целиком, — признать очевидное было легко, — но вместе с тем, мне не хотелось бы расставаться с вами, не говоря об убийстве.

— Тогда, мой развратный победитель, я могла бы принести вам присягу слуги, и вам бы не пришлось больше насиловать бедную бесчувственную девушку, разве что вам нравится подобная роль, конечно. Я не против.

— И вы не будете пытаться меня убить? — решив, что ухватил бога за бороду, от внезапного волнения я замер, боясь спугнуть.

— Нет, мой благороднейший господин. Это невозможно. Эльфийка избразила печаль, от чего стала еще прекраснее, хотя это и казалось невозможным, и сразу лукаво и немного беспомощно улыбнулась. — Слово?

— Слово. — Я прохрипел.

— Тогда я, Сафра Игуавон, семьи Бореев, присягаю верно и правдиво служить вам как своему господину, выполняя все ваши приказы, не порочащие чести и достоинства ваши, сроком на… — Она замялась.

— Тридцать лет! — Выпалил я не подумав.

— Тридцать лет, — послушно повторила эльфийка. — Теперь вы, господин мой, можете развязать меня, если желаете, и, видя ваше нетерпение, ваша покорная слуга сможет доказать вам, что ее зубы вовсе не помеха и не опасность для вас.

………

— Кретин! Дебил! Идиот! Умалишенный! Дурак законченный! Дегенерат! — Иван был в совершенной ярости. Он двигался какими-то полушагами, полурывками вокруг нас с Сафрой, размахивая руками и обзываясь. Порою просто рыча.

— Сафра, милая, ты не знаешь, что хочет мне сказать сей храбрый муж? — Мое настроение не испортил бы и скачущий слон.

— Знаю, господин. Сей храбрый муж негодует от вашей необоротистости. И желает сказать, что вместо клятвы слуги на несчастные тридцать лет, вам стоило потребовать пожизненную клятву рабыни.

Я был ошеломлен.

— А… Что, так можно было?! Ведь рабство запрещено!

— Нужно. — Девушка нежно улыбалась. — Рабство запрещено? Для людей — возможно, хотя вы очень ловко и неуклюже одновременно, обходите собственные законы. Но я не человек, я эльф.

А еще этот доблестный воин негодует от того, что вы допустили несколько расплывчатые формулировки о чести и достоинстве.

— Расплывчатые?

— Да. А еще он очень раздражен тем что вы делали со своей покорной слугой, а он не делал.

Иван побагровел столь сильно, и сделал при этом столь зверскую рожу, что подумалось — или сам помрет, или убьет кого-нибудь. Нас, например. Вместо этого, он прорычал нечто совсем уж нечленораздельное и пошел прочь, к той двери, куда ранее отправлял моих болельщиков. Вспомнилось о деньгах, но момент показался неподходящим и я не стал ничего говорить.

— Она и сейчас слукавила, мой юный друг, — проскрипел всевидящий Самуил, оказываясь рядом. — Не просто клятву рабыни, а магическую клятву рабыни должно было требовать.

Маг выглядел спокойным, хотя недовольство его тоже ощущалось.

— Магическую? Но ведь у эльфов нет магии (Сафра насмешливо хмыкнула), вы сами говорили, как бы она ее принесла?

— Иван погорячился, — улыбнулся маг, — но в некоторых определениях он, увы, оказался совершенно прав. Вы маг, Максим, вы. И вы должны были составлять клятву. А вышло так, словно наемный работник пришел наниматься со своими представлениями о том как должно быть, и все его требования немедленно удовлетворили. Хотя вам грех жаловаться на недостаток удовлетворения, понимаю, но все же…

— Но пойми и меня, Самуил, — я понял, что круглый дурак, и сам, добровольно лишил себя большего чем получил, и жалко попытался оправдаться, по-мужски все свалив на женщин, — у меня ведь не то что такой красавицы, у меня вообще женщин почти три месяца не было! Вот и поплыл немного… Однако же хваленый эльфийский взгляд на меня не подействовал!

— Да. — Маг все больше погружался в задумчивость. — И это непонятно. Который уже раз непонятно… Словно он и подействовал, и, одновременно, не подействовал. Будто вы не один, а два человека, Максим. Что действует на одного — не действует на второго. Но так не бывает, и вы не сумасшедший… В чем же дело?

— Господина зовут Максим! — констатировала девушка.

— А? Что? Нет! — Встрепенулся Самуил. — Мы называем его Максим лишь потому, что он сам так называет себя, ну и надо же как-то называть. Вообще у него нет имени. А пора бы уже.

— Что? — Как это нет имени? Вы ведь сами рассказывали как меня доставили сюда без ничего, но имя было!

— А так, мой юный друг. Мало ли кто куда и чего доставил. На Арене не выступают под собственными именами. Они в прошлом. У всех номера. Имя дается после десятка побед как минимум, иначе и резона нет. Зачем имя покойнику? Вот Сафра назвала настоящее имя при присяге, а так она… Впрочем, уже неважно. Если бы ты, Максим, хоть иногда вслушивался в обьявления, то знал бы свой номер 19371488666, но тебе неинтересны не только сути дел, на весы которых ты кладешь свою Правду, но даже и это. Зато интересуешься какой-то совершенной чепухой о сообществе пингвинов. Ну как так?

— Ничего себе номер! Это что же получается, почти 20 миллиардов участвовало на Арене?

— Нет, номера составляются несколько иначе.

— Господину нужно имя! — Ого. Моя коварная слуга умеет топать ногами в присутствии мужчин!

— Да.. — Из мага будто выпустили воздух, и он сгорбился. — На время жизни на Арене, тем кто дожил до хотя бы десятка побед, как и говорил, дается имя. Оно и является отныне официальным именем, и никакое другое. Выбирать можно самому. У тебя есть имя на примете, Максим?

Я задумался. С одной стороны, мне было все равно, с другой — имя такая вещь, с которой жить. Сколько жить? Сколько получится. Говорят будто год на Арене — приговор (такс, а если я погибну ранее тридцати лет, то Сафра что — свободна? Раз не рабыня, которая, вероятно досталась бы в собственность… Кстати, а кого?), но я подозреваю, что со мною выйдет исключение. Я здесь как мальчик который выжил после того как помочился в трансформаторную будку. Мальчик который выжил. Мальчик который… А почему нет?

— Гарри. Меня зовут Гарри.

— Ты что, орк?

— Нет. Я не орк. Но меня зовут Гарри.

— Это оркское имя. У нас так собак называют и кошек.

— Я. Сказал. Меня. Зовут. Гарри.

— Да хоть Джон. Тебе решать. Гарри так Гарри.

— Кровавый. — Вдруг произнесла девушка. — Вы извините, господин, воля ваша, но мне бы тоже было бы не очень радостно служить столь милому, доброму, честному, могучему магу, но с кличкой какого-то пса. Мои зубы могут совершенно непроизвольно вновь стать опасными от одной мысли, что перед ними орган собаки, а потому прошу вас добавить немного воинственности, что вам так идет.

— А у тебя какое имя Арены? И почему если "прошлое имя в прошлом", то при присяге ты произнесла его? Самуил?!

— Ее зовут Медная Куница. Почему — сам узнавай. А прошлое имя назвала, потому что побежденный на арене — мертвец. Живой мертвый. Медная Куница проиграла и умерла. Осталось лишь имя из прошлого. Но ты даровал ей жизнь, потому она вновь Медная Куница. Что опять непонятно?!

— Ты ведь сказал, что имя прошлого тоже уже нет, раз попал на Арену, откуда тогда оно взялось вновь?

Но Самуил только глаза закатил. Ладно, достанем до печенок в другой раз. Пока же надо разъяснить еще один вопрос.