Мэтью отложил книгу в сторону. Он не мог быть до конца уверенным в своих догадках — в конце концов, он ведь не был химиком. Кто-то, у кого есть соответствующее оборудование, должен был проверить воздух… но пока можно было предположить, что весь этот остров был своеобразным адитоном, расположенным над обширной пневмой.

У Мэтью было и другое соображение: это вещество, искажающее сознание, загрязняло не только воздух. Оно, скорее всего, проникало во все, что росло на острове: фрукты, овощи, кукурузу, листья табака… Это вещество было в каждой съеденной птице, в каждом глотке вина, в каждой трубке, выкуренной на острове. Со временем оно могло просочиться в океан и заразить всю рыбу в окрестностях острова… а ведь лодки ежедневно привозят улов. По сути, это вещество было здесь повсюду, и от него было некуда деться. Сила подобных испарений заставляла молодых женщин Дневней Греции верить, что они слышат голос Аполлона… разве не могли такие же испарения заставить двух англичан, по какой-то причине оказавшихся на этом острове, считать себя королем и его верным советником?

Оставалась загадка исчезающей татуировки. Почему Профессор Фэлл смог увидеть ее там, где Мэтью не видел. Мэтью подумал, что Фэлл в своем непреклонном самоистязании ел и пил меньше, чем остальные, поэтому его разум оставался ясным. Возможно, здесь также работал эффект внушения: когда Фрателло сказал, что татуировки нет (а он сам хотел в это верить, ведь в противном случае у него пробуждались воспоминания о прошлой жизни), пневма заставила Мэтью поверить в то, что рисунка и впрямь нет. Другими словами, пневма заставила Мэтью верить в то, что ему говорили, как люди, стоявшие на расстоянии от адитона верили в ответы Дельфийского оракула. Но Фэлл, который был наиболее здравомыслящим из всех присутствующих, увидел татуировку, и на него внушение Фрателло не подействовало.

Мэтью рассмотрел еще один возможный фактор распространения этого скрытого химического вещества: если бы сто человек подверглись его воздействию одновременно, у скольких из них симптомы начали бы проявляться спустя двадцать четыре часа? А у скольких через сорок восемь? Мэтью был уверен, что проявление симптомов случайное, и частично зависит от психического состояния и, возможно, от силы воли. То есть, вещество наверняка повлияло на него, но он думал — или, по крайней мере, надеялся, — что не так сильно, как на других. ДеКей, который видел себя в роли коронованного правителя острова… Капитан Брэнд, который отправился домой через озеро и, наверное, больше никогда не ступит на сушу… Но, если Брэнд продержится какое-то время и выйдет из-под влияния острова, восстановится ли его разум?

Мэтью положил руку на книгу, будто пытался извлечь из нее дополнительные знания.

Даже если предположить, что теория верна, и какое-то мощное вещество поднимается из трещин с другой стороны острова… что делать с убеждениями остальных? Рассказать кому-нибудь? Кому? Выложить свою теорию, подкрепленную трудами давно умершего греческого философа, Хадсону, ДеКею, королю Фавору и кому бы то ни было еще? Сказать им, что их разум подвергся воздействию галлюциногенных паров? Мэтью не думал, что сможет слишком далеко продвинуться на этом пути.

Он вдруг понял, что кое о чем забыл. Голгоф. В два раза больше человека и обладает огромной силой, по словам Фрателло. У него рот, полный острых зубов, и на него страшно смотреть, его тело покрыто густой шерстью…

Кошмарное создание, рожденное из кошмаров, — подумал Мэтью. Он много раз слышал звериный рев. Что было там, на другой стороне острова? А теперь еще и этот ритуал, чтобы помешать голгофу уничтожить остров… что-то связанное с урной, полной ракушек в Центре Всего Сущего и номерами, написанными мелом на каждой двери. Мэтью устало потер руками лицо: вот он, сидит здесь, неспособный что-либо выведать и преследуемый призрачной тенью Тирануса Слотера. — Может, Профессор выслушает меня? Возможно, но… что хорошего это даст? Фэлл слаб и болен и, скорее всего, умрет прежде, чем мы сумеем найти выход.

На самом деле, они все могли умереть… но перед смертью стать рабами своего личного Короля теней.

Что делать?

Что же делать?

Неужели Мэтью совсем сошел с ума, раз его мысли свернули в эту сторону? Это влияние паров, или страх, что он неспособен более вспомнить улицы Нью-Йорка и цвет глаз Берри?

Один в своей комнате, отчаянно вцепившийся в собственный затылок, Мэтью сидел и понимал, что сможет получить поддержку от единственного человека в этой стране ужасов.

От Кардинала Блэка.

Когда вечер начал окрашивать небо на востоке пурпурными красками, лодка «Fortunato»[56] вернулась в гавань с уловом — не таким большим, как накануне, но достаточно увесистым, чтобы обеспечить едой и возможностью для обмена капитана Атаназку, Монбазеле и Грейтхауза. Все они шли по пирсу, закатные солнечные лучи еще грели их кожу, а глаза еще щурились от воспоминаний о солнце… и об облаке красного тумана, которое недавно окутывало все вокруг и даже на время поглотило лодку.

— Что это такое? — спросил Хадсон, когда находился посреди тумана. Ему казалось, он уже видел нечто подобное прежде, но не мог вспомнить, где именно. Он был настолько ошеломлен этим событием, что даже не сразу вспомнил о языковом барьере, мешавшем остальным членам экипажа понять его вопрос. В ответ остальные лишь пожали плечами и вернулись к своей работе. Однако Хадсона по-прежнему беспокоил этот инцидент, и его настроение нельзя было назвать приподнятым. В красноватом сумраке ему снова почудился приторно-сладкий запах войны, и он заметил тени солдат, сражавшихся на призрачном поле боя.

Этим утром, направляясь к гавани, он услышал звук, похожий на рев какого-то зверя, доносившийся, как он полагал, издалека, с северо-востока. Хадсон подошел к другому рыбаку, чтобы спросить, что это могло быть, но его снова осенило, что он не может ни задать вопрос, ни получить на него ответ. При этом он заметил, как несколько других мужчин, также держащих путь к лодкам, остановились и прислушались, а, когда звук затих, принялись переговариваться между собой. На пирсе в это время поднялась какая-то суматоха, голоса звучали непривычно гневливо. Хадсон был в растерянности, с трудом улавливая суть происходящего, но он сумел разобрать, что накануне одна из лодок пропала — от нее остались только веревки, свисавшие в воду.

Экипаж «Fortunato» тоже вел себя не так, как вчера: Монбазеле — улыбчивый мужчина с большими зубами — сегодня был мрачнее тучи, а болтун Ханса был молчаливой тенью самого себя.

Затем, прежде чем приблизилась красная волна, раздался громкий, отдающийся отовсюду эхом треск на другой стороне острова, и рыбалка остановилась. Хадсон и команда молча наблюдали, как над Голгофой поднимается столб дыма из далекого вулканического конуса. После этого обзор затуманило красное облако, и грубый голос Атаназку вывел всех из ступора приказом вернуться к работе — не понадобился переводчик, чтобы понять эту команду.

Весь день работа велась вяло. Хадсон стоял на корме, наблюдая за поднимающимися парами из вулкана, в панике думая, что над островом нависла угроза уничтожения, и этот рай — его новый дом — скоро будет утерян навсегда. Атаназку сильно хлопнул его по плечу и пробормотал что-то утешающим тоном.

Что ж, может, вулкан пробуждается время от времени? В конце концов, он ведь создал Голгофу, разве нет? Возможно, он просто ослабил внутреннее давление и скоро снова погрузится в сон.

Остальные члены команды, казалось, были не сильно обеспокоены. Даже Флореску завел одну из своих песенок, хотя сейчас к нему никто не присоединился. Хадсон пожал плечами и вместе с остальными вернулся к вытаскиванию сетей.

На берегу Атаназку заплатил двумя рыбами за апельсины для своей команды. Хадсон как раз чистил фрукт, когда какой-то мужчина знакомым хриплым голосом сказал ему: