Могущественным, — хотел сказать Адам, но вместо этого неопределенно пожал плечами.

— Наверное… хорошо…

— Тогда ты окажешь мне услугу, выступив в роли Доминуса на еще одном шоу?

Сын Черного Ворона посмотрел в маленькие и умные глаза Солсбери. Никаких слов не требовалось.

Вскоре повозка Адама была отремонтирована, Мэвис была готова к путешествию, и отправилась в него в составе бродячего карнавала.

Октябрьский дождь постепенно перерастал в ноябрьский мороз, а затем и в декабрьский снег. Адаму исполнилось пятнадцать лет на шоу в портовом городке Флитвуд. Какое-то время он продолжал убеждать себя, что лишь временно задержался на пути к дому тетушки Сары, но вскоре перестал обманываться. «Сад Наслаждений и Удовольствий Солсбери» перемещался из города в город, где труд был тяжелым и опасным, зарплата низкой, а развлечения редкими. Люди стекались на представление, чтобы потратить свои два шиллинга на зрелища, одновременно причудливые и в то же время утешительные, потому что они могли вернуться домой и — как Солсбери и говорил — вздохнуть с облегчением при виде собственного отражения в зеркале.

Не все города приветствовали это странное явление. Хотя горожане могли жаждать чего-то подобного, иногда навстречу карнавалу выходил местный шериф или викарий и взывал к честной морали, призывая положить конец представлению еще до того, как Доминус начинал свой рассказ. Но, как и говорил Солсбери, шоу должно продолжаться, поэтому труппа не отчаивалась. Было много городов, где викарий мог бы отправить всех на раннюю встречу с Господом за это представление, но местный шериф желал получить удовольствие и, выпив пинту-другую эля, приходил в первые ряды.

Время шло.

Адам Блэк нашел место, где он был нужен и важен. И по-настоящему силен.

Человек-Крокодил все еще вызывал у него дрожь, хотя он рассказывал множество историй о колдовстве, приведениях и прочих загадках своей родной страны. Адам замечал, что здесь Карло любят и ценят… правда не всегда понимают, что он говорит.

Выступления Адама в роли Доминуса со временем становились более интересными и зловещими, а сам он перестал так нервничать перед представлениями и чувствовал себя счастливым. Он давал зрителям то, чего они хотели и за что заплатили: леденящий ужас, будоражащий воображение. Он становился Доминусом так же легко, как Джолли жонглировал тремя подковами.

И все же был в этой панораме один элемент, который начал беспокоить сына Черного Ворона. Он начал испытывать влечение к очень хорошенькой семнадцатилетней Сьюзен Ярроу, которую на сцене называли Урсалина.

Когда это началось?

Адам подозревал, что это началось с самого начала, когда Сьюзен вышла на сцену в день рождения Доминуса и продемонстрировала свое тело публике. С тех самых пор она не выходила у него из головы. Ему казалось, что и она может думать о нем так же часто, и в этой мысли его укрепляло то, что при его появлении девушка всегда убегала, словно дикая лань, и скрывалась в фургоне, который она делила с Леди Индиго.

Вся эта ситуация встревожила сына Черного Ворона. Он ничего толком не знал о девушках. В школе девушки смеялись над ним и избегали его. То, что он был сыном викария, выделяло его из толпы, но привлекало к нему далеко не то внимание, какое он хотел получать. Поэтому сейчас Адам был встревожен. Он будто подобрался к перекрестку, на котором не было указателя, и ему приходилось выбирать дорогу вслепую. Так как же ее выбрать?..

Эта ситуация волновала Адама еще по одной причине. Как бы Солсбери ни описывал свой Сад, этот конкретный цветок — Сьюзен Ярроу — был и прекрасен, и уродлив. Да, про себя Адам произносил это слово. Уродка. Он понимал, что, выступая на этих представлениях, он и сам становится частью Сада Солсбери, однако уродство Сьюзен было другим. Адам и сам не понимал, почему мысли об этой причудливой девушке воспламеняют его по ночам. Ворочаясь в попытках уснуть, он не мог игнорировать свое возбуждение и старался быть аккуратным с простыней, лежавшей на его кровати в маленьком фургоне садовника.

Все могло бы остаться без изменений, если б не инцидент на представлении в медедобывающем городке Норт-Молтон. На этом представлении холодной зимней ночью, как только Урсалина вышла на сцену, в палатку ворвалась группа женщин, дующих в почтовые рожки, а возглавлял их разгневанный викарий, размахивающий Библией, словно мечом Страшного Суда. Следом показались несколько мужчин — очевидно, викарий провел с ними беседу в своей церкви. Разъяренные люди выкрикивали библейские стихи и били в барабаны. В ответ на них набросились грубые шахтеры, которым не понравилось, что кто-то смеет прерывать их развлечение. В одно мгновение все обратилось в хаос из летящих кулаков и толкающихся тел. Сьюзен растерянно застыла посреди суматохи, и Адам вместе с Солсбери бросились к ней, чтобы защитить ее от возможных травм. Вслед за ними на помощь девушке пришли Джолли и Прометей.

Из всех возможных живых щитов Сьюзен выбрала сына Черного Ворона: она стала за ним и прижалась к его спине, выглядывая через его левое плечо. Суматоха постепенно переросла в настоящую драку, а в ход в качестве оружия пошли зрительские скамьи.

— Прочь! Прочь! — закричал Солсбери. Ни Доминуса, ни Урсалину не пришлось уговаривать. Они ушли, пропустив окончание драки: всех разогнал выбравшийся на сцену Человек-Крокодил, и при виде его люди в страхе бросились вон из палатки.

— Ты в порядке? — спросил Адам девушку.

— Да, — ответила она, широко распахнув большие карие глаза на светловолосом лице. — А ты?

Скорее всего, с этого момента все началось по-настоящему.

Сьюзен больше не избегала его. Наоборот, она старалась как можно чаще находиться там же, где и он. Она говорила с ним, желала ему доброго утра и доброго вечера своим настоящим голосом, отличающимся от голоса Урсалины. Он тоже отвечал ей в своей настоящей манере, контрастирующей с манерой выступлений Доминуса. Он слушал ее смех, когда она наблюдала за пьяными репетициями Джолли; наблюдал за ней, когда она шла по краю заснеженного леса, и задавался вопросом, сбежит ли она, как дикое животное, или останется.

Однажды он наткнулся на нее, когда Лидия Перигольд расчесывала волосы, покрывающие ее спину. Он постарался вести себя, как джентльмен, и не подглядывать, однако Урсалина возбуждала его, и ему хотелось остаться и посмотреть.

У нее был свой неповторимый аромат, будоражащий Адама. Так сложно было избавиться от его призрака! Адам помнил, как почувствовал его от пальто Урсалины в тот самый вечер, в Норт-Молотоне. Это был одновременно сладкий женский аромат и мускусный запах животного. Адам чувствовал его каждый раз, когда она невзначай оказывалась рядом, и с трудом боролся со своим возбуждением.

Апрель постепенно перешел в май. Адам все плотнее срастался с ролью Доминуса на сцене. В какой-то момент он начал замечать, что и сам старается как можно чаще оказываться в поле зрения Сьюзен. Карнавал частенько двигался лугами и лесами, избегая деревень, и Адам старался останавливаться так, чтобы быть ближе к девушке. Они общались: разговаривали о своих прошлых жизнях, делились своим опытом общения с миром, которого у них обоих было немного. В какой-то момент ее покрытая шерстью рука нашла его руку и переплела свои пальцы с его. Адам не стал отстраняться.

Думал ли он за это время о своих матери и отце или о своей несостоявшейся поездке в Лидс? О матери — да, думал. Он беспокоился о том, что произошло с ней после того, как выяснилось, что именно она помогла Адаму бежать и скрыться от так называемого правосудия. Об отце он почти не думал: мысли возвращались к нему только в те моменты, когда он размышлял, насколько он прогневался на Эстер после того, как узнал правду. О Лидсе он и вовсе забыл.

Одним солнечным днем в середине мая, когда караван остановился на окраине деревни Уитби на вересковых пустошах Норт-Йорка, Адам и Сьюзен, прогуливаясь по покрытым пурпурными цветами холмам, увидели в полумиле от себя покосившуюся крышу давно заброшенного амбара. Они поняли друг друга без слов.