— Ты уверена? — выдавил он.

— Да! Конечно! О, Адам, подумай об этом! Наши жизни навсегда переплелись, потому что теперь с нами будет наш ребенок. — Она сжала его руки почти до боли. Ее глаза светились радостью, и она принимала его молчание за ошеломление. Он и вправду был ошеломлен, однако наряду с этим в нем бушевали куда менее возвышенные чувства. — Я всегда мечтала… — начала она, но резко замолчала, ее глаза наполнились слезами. — О нормальной жизни. О любви. О семье. О своем доме — для нас и нашего ребенка. У меня есть деньги… их достаточно, чтобы начать.

— Начать? — переспросил он. У него тоже были сбережения: несколько фунтов в маленьком коричневом мешочке, но он сомневался, что этих денег хватит, чтобы что-то начать.

— Да. Новую жизнь. — Она посмотрела на голубое небо, как будто видела в нем отеческий лик Бога. — Мы могли бы выбрать, где хотим жить. Маленький домик… где-то в деревне. Мне не нужно много, Адам. На самом деле… мне хватит того, чтобы мы просто были вместе. И больше никаких шоу! Больше никаких демонстраций себя, как… ну, ты знаешь.

— Уродов, — услышал он собственный голос.

— Да, — согласилась она, и теперь ее блестящие радостные глаза обратились к предмету ее любви и к их совместному будущему.

— Мы молоды, да. Но моя мать — упокой Господь ее душу — была моложе меня и даже тебя, когда вышла замуж. Это просто означает, что у нас впереди целая жизнь. Мы можем это сделать, Адам. Мы действительно можем…

— Сделать что? — спросил Адам, будто одурманенный воздухом, которым дышал.

— Сбежать, — ответила она. — И обрести счастье. Наконец-то совершить это чудо. Я так долго мечтала об этом! И вот, это наконец сбывается!

— Да, — пробормотал он, — наконец сбывается.

— Я знаю, что ты чувствуешь то же самое! Единственное, о чем я хочу спросить… но, если ты не захочешь, я пойму… Я хочу спросить… мы же можем поставить у нашего дома маленький беленький заборчик?

Мир будто отвернулся от Адама. Его словно подвесили в одиночестве на мгновение, которое растянулось на пугающую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд, прежде чем он обрел самообладание, натянул привычную улыбку и сказал:

— Конечно.

Его рука покоилась в ее руке, ее тело прижималось к нему, а голова лежала у него на плече, как будто они были соединены в еще одной жестокой игре Бога. Адам Блэк смотрел в свое будущее и находил его… неприятным. В конце концов, она была уродкой. От этого никуда нельзя было деться. Сьюзен Ярроу навсегда останется Урсалиной, и этого не изменить. О, она могла хотеть спрятаться от мира за стенами уютного домика, окруженного белым заборчиком, но это была только фантазия. Даже смешно, что она хотела втянуть его в такую жизнь. Одно дело играть роль Доминуса и все время слоняться вместе с этими людьми, а другое — согласиться провести остаток жизни с уродом. Мерзость природы — вот, кем она была на самом деле.

— Я люблю тебя, — сказала она. — О, Адам, я действительно очень сильно тебя люблю!

Он услышал отдаленный громовой раскат. Надвигалась гроза — далеко, на западном горизонте темное пятно облаков вторгалось в солнечную синеву.

Возможно, он слишком часто играл роль Доминуса. Возможно, холодность этого персонажа засела в его сердце и укреплялась в нем представление за представлением, ночь за ночью, и он скрывал это срастание с ролью не только ото всех, но и от себя самого. Однако сейчас единственной мыслью в его пятнадцатилетнем мозгу было: бежать.

Да. Бежать, пока он еще может.

И еще одна мысль вторглась в его сознание, хотя он думал, что давно отогнал ее прочь. Он вспомнил, что о нем говорил мэр Килер: у него дьявол в душе. Только человек с дьяволом в душе мог такое сотворить.

Что? — спросил себя Адам. Дьявол в душе был нужен ему, чтобы выжить. Чтобы жить нормальной жизнью. Чтобы противостоять превратностям судьбы, которые стремились уничтожить его. Разве такой дьявол в душе — это неправильно?

Вновь послышался приглушенный громовой рокот. Приближалась буря.

Когда они возвращались к лагерю, Сьюзен продолжала озвучивать свои смехотворные фантазии о счастливой семейной жизни. В этот момент сын Черного Ворона принял решение.

— Знаешь, — легко сказал он, — раз уж мы собираемся быть вместе, нам стоит и деньги наши держать вместе. Ты так не думаешь?

— Наши деньги?

— Да, я хотел бы верить, что мне, как главе дома, будут доверены все финансовые вопросы. Для меня было бы важно, чтобы ты позволила добавить твои деньги к моим. Это позволило бы мне понять, что мы с тобой едины во всем.

— Едины во всем, — повторила она и улыбнулась. — Мне нравится эта идея!

— Я на это надеялся.

Во время ливня, который обрушился на землю в ту же ночь после окончания представления, а после превратил все вокруг в месиво из грязи, Адам Блэк встал со своей маленькой койки, представленной ему Солсбери. Он сложил в сумку кое-какую одежду вместе с распухшим мешком денег и обнаружил, что его рука тянется к мантии Доминуса.

Забрать ее с собой?

Зачем? О чем она напоминала ему? Ах, да… о силе… и побеге.

Ко всему прочему, мантия была из хорошей ткани. Он мог бы продать ее, если б захотел. Было жаль оставлять ее следующему дураку, которого возьмут на его место.

Адам убрал одежду в сумку, застегнул все пуговицы и вышел под проливной дождь.

Он ушел ночью, так же, как и пришел, шаг за шагом пробираясь сквозь грязь, с его треуголки струился водопад, а сила природы опускалась на его плечи, словно тяжелый Божий ремень.

Раздался стук в дверь, и вскоре последовал ответ.

— Простите, молодой человек, но семья Портресс переехала. Нет, я понятия не имею, куда, но мы с женой въехали первого июля. Дом пустовал, кажется, с конца мая.

Вот и все.

Сын Черного Ворона вернулся к старой ломовой лошади, которую смог купить в деревне в нескольких милях к югу от Чоптома. Впереди маячила лишь полная неизвестностей пыльная дорога, и Адаму необходимо было остановиться и все обдумать. Погрузившись в мрачные размышления, он замер в тени вяза, куда привязал лошадь. Итак, Невилл и Сара Портресс, а также их двое сыновей и дочь исчезли в неизвестном направлении. Лидс теперь был для сына Черного Ворона лишь дырявым карманом в поношенном пальто. Пришло время принимать другое решение, и Адам нашел его, нашарив маленькую визитную карточку, пожелтевшую и испещренную пятнами после дождя.

Он взобрался на лошадь и ударил ей по бокам. Устало фыркнув, животное тронулось с места.

По прошествии четырех дней, в течение которых он останавливался на ночь в трактирах и на постоялых дворах, лошадь на последнем издыхании привезла его на окраину Лондона, где остановилась и позволила ему соскользнуть с седла, прежде чем последний раз пошатнуться и свалиться на обочину со свистом, похожим на предсмертную ноту сломанного церковного органа. Никакая сила натяжения уздечки уже не могла поднять животное, поэтому Адам взял сумку, оставил лошадь в покое и направился к домам, скрытым в тяжелой темной пелене угольного смога.

Последние три мили он смог проехать на груженой дровами повозке. По пути он наблюдал, как Лондон растет и растягивается вокруг него. Отдаленные дома окраины постепенно превращались в массивные каменные здания, грунтовая дорога перешла в разбитую брусчатку. Затем город будто вздулся вокруг него, изрыгая клубы оранжевого, желтого, красного и черного дыма из труб кирпичных домов. Окна и крыши становились все выше. Город напомнил Адаму огромный муравейник, опрокинутый чьим-то ботинком со стальным мыском. Для него это было в равной степени завораживающее и пугающее зрелище. Чем глубже повозка погружала его в эту безумную картину городской цивилизации, тем больше он понимал, что находится на чужбине. Он ничего не знал о крупных городах. Куда бы он ни посмотрел, везде видел сумасшедший лабиринт, по которому разъезжали телеги, повозки и экипажи. Улицы заполняли сотни людей, снующих туда-сюда так быстро, словно они выполняли какое-то смертельно важное задание.