На глазах Мэтью книга открылась, и король начал читать.

В коридоре внизу Мэтью увидел приближающегося Фрателло, вероятно, направлявшегося к своему королю, и у него возникло желание схватить татуированную руку маленького человечка и дать ему пощечину, но он этого не сделал. Он почувствовал укол жалости к нему и ко всем островитянам.

Как сказал Фавор, берегите свой разум. Это ваш собственный дворец.

Если это действительно так, — а Мэтью считал, что так оно и есть, — то в этом дворце водились привидения. Но оставался шанс, что призраков можно прогнать при дневном свете.

Проходя мимо Мэтью, Фрателло задрал нос и ничего не сказал.

В гавани при ярком солнечном свете Мэтью встал на причал и выстрелил из пистолета в воздух, что заставило зрителей, которым по-прежнему было любопытно увидеть новый корабль, чуть не выпрыгнуть из своих панталон и юбок. Он вытащил меч и помахал им над головой, и мгновение спустя последовала вспышка, когда кто-то на борту послал сигнал зеркалом. Пара фигур спустилась по веревочной лестнице и села в спасательную лодку, паруса раскрылись, и экипаж отправились на выручку.

Мэтью был готов к долгому отдыху и с трепетом ждал возвращения в Нью-Йорк после завершения всех этих нелепых поисков. Он с нетерпением лелеял в воображении тот момент, когда сможет надеть кольцо на палец Бонни… Берилл… Берри. Ему действительно нужен был отдых в том месте, где сам воздух не был принцем воров. Он думал посоветовать Брэнду проверить «Немезиду», но сомневался, что на борту кто-то остался. Члены экипажа, вероятно, все уже сошли с ума и воображали себя рыбами или чайками. Он представил, как птицы устраивают себе новый насест на мачтах «Немезиды».

Теперь важно было доставить Хадсона в больницу — неважно, испанскую или нет.

«Тритон» был поврежден, но у него, по крайней мере, был исправен руль.

Нужно было рассмотреть вопрос о Кардинале Блэке. Без ДеКея, стоявшего на его стороне, баланс сил изменился. Профессор Фелл завладел адской книгой и, вероятно, настоял бы на том, чтобы несколько десятков раз порезать шкуру Блэка острым лезвием, а затем бросить его акулам, но Мэтью сказал бы свое слово по этому поводу. Это был не тот способ, которым он хотел, чтобы правосудие свершилось над Доминусом. Он хотел суда и казни, а также — как бы ему ни было неприятно думать об этом — он чувствовал небольшой долг перед Блэком за помощь с «Амикой».

Спасательная лодка приблизилась. Брэнд стоял на носу и махал Мэтью, пока судно приближалось.

— Хороший день для морского путешествия, — произнес тошнотворно знакомый голос.

Мэтью искоса взглянул на Тирануса Слотера.

— Ты идешь со мной?

— Ни в коем случае! Здешний климат мне по вкусу.

— Сказал человек, чей вкус не поддается описанию.

— Скажем так, я никогда не был нищим на пиршестве, — пожал плечами Слотер.

— Особенно, когда в меню был твой собственный отец.

— А ты обидчивый малый, не так ли? Долго ты будешь меня этим попрекать?

Лодка почти подошла к причалу, канаты были брошены.

— Я надеюсь, что тебя здесь ждет счастливое будущее, — сказал он.

— Кстати о будущем, раз уж ты сам об этом упомянул, — сказал Слотер. — Я думаю, тебе стоит вспомнить кое-что, что Гарднер Лиллехорн сказал тебе в Лондоне перед тем, как тебя бросили в Ньюгейтскую тюрьму. Ты помнишь это?

— Просвети меня.

— Он сказал, что есть вещи похуже Профессора Фэлла. У меня такое чувство, что, когда ты встретишься с тем, что ждет тебя впереди, Профессор Фэлл покажется тебе добрым старым дядюшкой, качающим малыша Корбетта на коленях. Так что поверь мне, мой мальчик, худшее еще впереди.

С этими словами тень лучезарно улыбнулась.

— Спасибо за заботу и добрые пожелания.

— Мэтью? — Брэнд как раз взбирался на причал. — С кем ты разговариваешь?

Мэтью взглянул на капитана Брэнда, затем снова посмотрел туда, где стоял Слотер, но на его месте был только старик, обменивающий ожерелья из морских раковин, и никакого маньяка-убийцы, пожирающего собственного отца.

— С воспоминанием, — сказал Мэтью и поднялся на борт.

В два часа после полуночи по улицам брела одинокая фигура.

Он знал, куда направляется. Ранее вечером он последовал за толпой людей к этому месту и хорошо запомнил его, а теперь в безмолвной темноте он вошел в Центр Всего Сущего и снял свою безупречно белую треуголку.

Две дюжины свечей все еще горели, но давали слабый свет. Впереди на огромном корабельном колесе и привязанной к его центру фигурке висели гирлянды. Еще больше гирлянд украшало стены. Очевидно, это была красивая церемония, хотя ему было запрещено на ней присутствовать.

Он не возражал.

Теперь он жил здесь и должен был подчиняться местным правилам.

После того, как Мэтью покинул его комнату, ДеКей вышел на улицу и увидел отплывающий корабль. Он наблюдал за ним, пока тот не скрылся из виду. ДеКею казалось, что он вспомнил сон, в котором он сам плыл на каком-то белом величественном корабле.

Величественный. Это слово напомнило ему что-то. Может, он знал человека с похожим именем. Величественный… Великий… Нет, кажется, нет.

Он оглядел зал церкви... его неподвижность... его безмятежность. Затем подошел к каменному пьедесталу, стоявшему на платформе, и вынул деревянную чашу из ее вместилища.

Чашка была наполовину наполнена мутной белой жидкостью.

ДеКей сел на платформу, оглядел убранство и подумал, что все правильно… сейчас он находился в нужном месте.

Он совершал ужасные поступки, от которых его сердце и душа были непомерно тяжелы. Он не мог вспомнить, что именно совершал, но четко знал, что избрал по жизни неверный путь. Он забыл тог мальчика, который любил отца и лошадей… да и саму жизнь. Пытаясь достучаться до этого мальчика вновь, ДеКей раз за разом терпел неудачу.

Здесь он встретил красивую женщину, и ее прикосновение сделало красивым и его самого. Всего на мгновение — но это мгновение стало для него даром, дороже всякого золота.

Он снял маску и отложил ее в сторону.

А потом он выпил жидкость, всю, до последней капли. Его рот открывался не очень широко, так что часть пролилась на белый пиджак с блестящими золотыми пуговицами, но он проглотил большую часть, и когда чаша была осушена, он поставил ее на постамент.

Все было готово.

Рот наполнялся горьковато-сладковатым привкусом. В каком-то смысле именно таким был вкус самой жизни — сладость и горечь, смешанная воедино. Нужно было брать то, что предлагает чаша.

Через некоторое время, наблюдая за горящими свечами, ДеКей почувствовал сонливость. Он устал. Он очень сильно устал. Он подумал, что мог бы лечь на платформу и закрыть глаза... отдыхать... видеть сны...

Так он и сделал.

Сможет ли Мак снова оказаться тем мальчиком?

Во полусне он шел по зеленому пастбищу, и на нем была куртка с подпитым овчиной воротником. Он шел и вдруг услышал, что позади него кто-то идет. Кто-то большой ступает прямо по его следам.

Он обернулся и увидел лошадь... темно-коричневую, с рыжей гривой и хвостом. Сильное и красивое животное, теперь стоящее неподвижно, ожидая, когда он пойдет дальше... Оно играло с ним.

Мак пошел дальше, и лошадь последовала за ним, шаг за шагом.

Когда он снова повернулся, лошадь пошла вперед, и он не испугался. Голова лошади наклонилась, ее зубы мягко вцепились в овечий воротник, и Мак медленно опустился на колени. Он опускался все ниже, пока дыхание лошади грело его мягким ветерком.

Гладкая щека Маккавея Декея прижалась к прохладной зеленой земле, и его глаза мирно закрылись.

— Наши наниматели, — сказал мужчина в белом парике с длинным узким носом и подбородком в форме лопаты, — весьма раздражены отсутствием у вас прогресса. — Он говорил по-итальянски, с акцентом аристократа высокого происхождения, и был одет в серый костюм, жилет винного цвета и белый галстук, подобающий членам королевской семьи. — Они хотят немедленных результатов.