— Поднимаю! — воскликнул Хадсон. — Может понадобиться сеть!

Мэтью заметил серебристый блеск рыбьего тела, борющегося с крючком примерно на шесть футов ниже борта. Это действительно был крупный толстый экземпляр кефали — дюймов восемнадцать в длину. Мэтью подумал, что порция ужина, учитывая, на скольких человек ее разделят, будет небольшой, но весьма аппетитной. Хадсон был по-настоящему удачлив: к середине дня его улов насчитывал с полдюжины пойманных рыб. Сейчас оставался еще один хороший рывок, и рыба должна была оказаться на палубе.

— Поднимайся, леди! — с задором прикрикнул Хадсон и потянул.

Наконец гладкое серебристое тельце показалось над бортом. Оно пробыло там около секунды… и вдруг исчезло так быстро, что никто не успел уследить. Только Хадсон и Мэтью стояли и таращились на конец подрагивающего удилища.

— Что ж, — сказал Великий, пожимая плечами. — Что-то ловится, что-то теряется. Хотя мне чертовски жаль крючок! Я не хотел отдавать эту красавицу на корм акулам. Эй, ублюдок! — крикнул он вслед скрывшейся акуле, утащившей кефаль. — Трус! Иди сюда и сражайся, как мужчина! — Ворча и ругаясь, он насадил еще один крючок и прикрепил к нему наживку.

Мэтью оглянулся на следующий за ними корабль. В тот же миг его внимание привлек акулий плавник, рассекший волны. За «Эссекским Тритоном», похоже, гналась не только неизвестная бригантина.

Гналась? — задумался он. Его сознание подобрало странное слово, и оно настораживало его. Этот маршрут был излюбленным для судов множества стран, так почему бы британскому пассажирскому судну не следовать за ними, направляясь к своему месту назначения в Средиземном море? Однако что-то заставляло Мэтью чувствовать беспокойство, выражавшееся легким покалыванием в затылке. Он решил избавиться от этого дискомфорта, найдя место на палубе, чтобы еще раз изучить «Сотню шахматных дебютов», пока Хадсон снова предавался рыбалке, а яркое солнце продолжало освещать путь.

День продолжился без инцидентов с новыми кражами улова, и вскоре стало ясно, почему. В час пополудни два кита появились по правому борту и начали играть друг с другом, как счастливые морские младенцы. Вскоре к ним присоединились еще трое, один из них был совсем маленьким. Блестящие голубые бока били по волнам, от них блестящими фонтанами поднималась пена. Зрелище привлекло всех на борту, кроме Профессора Фэлла, который в это время суток предпочитал оставаться в своей каюте. В какой-то момент кит подплыл к кораблю, и стало заметно, что его тело покрыто коркой из серых моллюсков. Огромный глаз долго и с любопытством рассматривал «Тритона», прежде чем кит вновь присоединился к своим сородичам.

После ужина из красной рыбы, кукурузных лепешек и печенья, приготовленного на камбузе очень способным и изобретательным коком, Мэтью лежал в гамаке и читал о путешествиях и теориях греческого эссеиста Плутарха, когда к нему вдруг подошел Роуэн Доуз — крепко сбитый блондин с отросшей светлой бородой. Как Мэтью недавно узнал, Доуз поступил на службу к Фэллу четыре года назад после того, как скрылся от правосудия с множеством уличных разбоев за плечами.

Доуз высоко поднял фонарь, хотя света от лампы, висевшей на крюке над гамаком Мэтью, было и так достаточно, и сказал:

— Он хочет тебя видеть.

— Прошу прощения? — Разум Мэтью все еще был занят цитатами Плутарха, а именно: Судьба ведет того, кто хочет, и тащит того, кто не хочет.

— Профессор. Он хочет тебя видеть. Сейчас же.

Мэтью подумал, что Судьбе противостоять проще, чем Профессору Фэллу… хотя, возможно, в его случае одно было неотделимо от другого. Он отложил книгу, выбрался из гамака и последовал за Доузом по хитросплетению коридоров мимо коровника и свинарника к лестнице, которая вела к люку и свежему воздуху звездного вечера. Затем через освещенную лампами палубу его проводили к другому открытому люку, снабженному винтовой лестницей, вероятно, построенной для удобства Профессора.

Следуя за бывшим разбойником по другому проходу, Мэтью услышал приглушенный стук ручного насоса, работающего в недрах корабля. Хадсон снова изматывал себя тяжким трудом.

Доуз остановился перед закрытой дверью и аккуратно постучал в нее костяшками пальцев, что были сплошь покрыты боевыми шрамами. Из каюты донесся голос Профессора:

— Войдите.

— Заходи, — скомандовал Доуз, придержав перед Мэтью дверь. Он выглядел, как лакей, однако Мэтью отчего-то был уверен, что он чувствует себя чрезвычайно важным, выполняя указ Профессора.

Мэтью переступил порог, Доуз остался снаружи, а Профессор Фэлл тихо сказал:

— Закрой дверь.

Приказ был выполнен.

Мэтью стоял, прислонившись спиной к двери. Просторная каюта Профессора была обставлена в присущем ему стиле: с несколькими позолоченными фонарями, свисавшими с потолочных балок, красно-золотым восточным ковром, расстеленном на дощатом полу, комодом из красного дерева с перламутровыми вставками, большим диваном с выдвижными ящиками и софой для отдыха, на которой лежало множество красных подушек с узорами пейсли[18]. Здесь же стояла кровать с изголовьем из кованого железа, украшенным морскими раковинами, выкрашенными в различные оттенки синего. По меркам Профессора Фэлла, здесь не хватало помпезности, но, по морским меркам, эту каюту вполне можно было назвать роскошной.

Профессор сидел за письменным столом из красного дерева, на котором были скатерть, чернильница и деревянная подставка для нескольких ручек. Справа от него возвышалась стопка из нескольких книг. На столе стояла масляная лампа, а слева от нее находилась маленькая курильница в форме морского конька, из которой шла струйка дыма, наполнявшая каюту ароматами специй.

— Присядь. — Фэлл указал на стул, стоящий напротив его стола. Мэтью замешкался, и Профессор подтолкнул его: — Присядь, пожалуйста. Если тебе будет угодно.

Мэтью показалось, что голос, которым с ним говорил Профессор, звучал слабее, чем обычно. Поразмышляв пару секунд, он все же принял приглашение и занял предложенный ему стул.

«Хрупкий» — вот правильное слово, — подумал Мэтью. Когда Профессор откинулся на спинку своего стула и сложил руки на груди, погрузившись в задумчивость, Мэтью улучил возможность рассмотреть его и оценить. С момента, как он последний раз видел его вблизи, прошло почти два месяца.

Что можно было сказать о стройном тонкокостном мулате с янтарными глазами в темных впадинах глазниц — бывшем английском исследователе морских обитателей и нынешнем гении преступного мира, щупальца которого протянулись на запад от Британии через Атлантику в Новый Свет и на восток в Европу? Его белая шапка волос, которые тугими завитками ниспадали по обе стороны головы, как крылья снежной совы, была такой же, как и раньше. Лицо с высокими скулами, тонкогубым ртом и волевым профилем тоже осталось таким же. Голубые вены, оплетающие сложенные руки — тоже не изменились. Сеть морщин на коже кремово-кофейного оттенка, выгравированная в уголках глаз, на лбу и щеках, говорила о возрасте и сообщала, что Фэллу было около шестидесяти лет. Все в нем осталось прежнем.

И все же…

«Хрупкий» было правильным словом. Мэтью понял, что смотрит на человека, заметно отличающегося от того, кем он ему казался прежде. Линии лица заострились, кожа казалась более натянутой, глаза выглядели слишком большими, и в них застыло выражение… чего? Намека на слабость? Страха? И само тело в бирюзовом халате с малиновыми манжетами и шестью серебряными пуговицами тоже казалось усохшим. Более того: его сотрясала дрожь. Едва заметная, но Мэтью ее разглядел. Он понял, что Профессор специально складывает руки на груди, чтобы не было видно, как они трясутся, однако это не помогало ему.

Рядом с Фэллом стоял маленький столик, на котором осталась тарелка от ужина и вилка. К еде Профессор почти не притронулся. Здесь же стояли чайник и чашка с позолотой.

Гений преступного мира, который стал причиной множества смертей и страданий… он был серьезно болен и, возможно, каждое утро видел лицо смерти в своем зеркале для бритья.