Он смотрит в окно, не улыбаясь. Его мальчишеское лицо вытягивается, челюсть расширяется. Раньше у него были мягкие черты лица и длинные волнистые волосы, почти такие же вьющиеся, как у Аиды. Теперь его лицо выглядит более резким, с темной тенью вдоль челюсти.

– Ты нечасто приезжаешь домой, – говорю я. – Ты с кем-то встречаешься?

Себ качает головой.

– Я не обязан задавать тебе тот же вопрос, – говорит он.

– Вообще-то, – говорю, – Я кое с кем встречаюсь.

– Серьезно? – он смотрит на меня с тенью прежней улыбки на лице.

– Ты что, познакомился с Тейлор Свифт?

– Нет, – усмехаюсь я. – Ты знаешь Камиллу Ривьеру?

Себ качает головой.

– Ее отец владеет той автомастерской на Уэллс.

– О... – на его лице появляется узнавание. – Ты имеешь в виду Грязную...

– Не называй ее так! – рявкаю я.

– Прости! – он поднимает руки. – Просто некоторые дети так ее называли. Я всегда думал, что она классная. Типа сорвиголова.

– Так и есть, – говорю я.

Мое сердце бешено колотится, и я слишком сильно сжимаю руль. Я знаю, что Себ ничего такого не имел в виду – он по природе не подлый человек. Ну, или, по крайней мере, раньше он таким не был. Но мысль о том, что кто-то оскорбляет Камиллу, вызывает у меня желание выследить каждого ребенка, с которым мы ходили в старшую школу, и свернуть им гребаные шеи.

– У вас все серьезно?

Я хочу сказать «да». Но я не уверен, что могу ответить за Камиллу.

– Для меня – да, – говорю я ему.

Себастьян медленно кивает.

– Я рад за тебя, чувак, – говорит он.

– Она поможет мне с ограблением банка через неделю.

– О, да? Какого банка?

– «Альянс».

Себастьян издает низкий смешок.

– А ты времени зря не терял, да? Папа знает?

– Нет, так что молчи. Данте знает, но он не пойдет с нами.

– Нужен напарник? – спрашивает Себ.

Я смотрю на него с удивлением.

– Ты серьезно?

Он пожимает плечами.

– Почему бы и нет?

– Знаешь... Я просто думал, что ты хочешь нормальной жизни.

Себастьян хмурится.

– Да, ну, это была фантазия, очевидно. Я не Майкл Джордан. Глупо было так думать.

– Себ, ты был действительно хорош. Еще несколько курсов терапии…

– К ЧЕРТУ терапию! – рявкает он. – Это ничего не исправит. До несчастного случая я играл по девять часов в день, постоянно тренировался. Я должен был становиться все лучше и лучше с каждой игрой, всегда делая все возможное. Теперь я с трудом могу вернуться в начало своего пути. А у всех парней, с которыми я играл, были месяцы, чтобы продолжать двигаться вперед. Они обошли меня. Все кончено.

Я никогда раньше не слышал, чтобы он признавался в этом. Мы все думали, что он продолжит попытки, по крайней мере, до окончания колледжа.

Раньше я бы не знал, что ему ответить.

Но если есть что-то, чему я научился за время, проведенное с Камиллой, так это то, что ты не можешь что-то сказать, чтобы исправить подобную ситуацию. Тебе и не нужно пытаться. Ты просто должен стать опорой для этого человека.

Поэтому я говорю:

– Мне очень жаль, Себ. Это дерьмовая ситуация, и ты не заслужил, чтобы это случилось с тобой.

Он на минуту замолкает. Затем он говорит:

– Спасибо, брат.

– Если ты хочешь мне помочь… Я буду только рад.

– Правда?

– Определенно, – говорю я.

Но сначала – наш маленький ночной визит…

Мы подъезжаем к Брейдвуду около десяти часов вечера. Это крошечный городок, где-то шесть тысяч человек населения. Большинство из них работают на атомной электростанции. Как и человек, которого мы пришли увидеть. Эрик Эдвардс – охранник, предотвращающий акты промышленного шпионажа за баснословную сумму в 12 долларов в час.

Это шаг назад по сравнению с теми днями, когда он патрулировал городские улицы для отделения полиции Чикаго. Его уволили без права на пенсию после того, как он сломал руку какому-то парню во время обычного ареста за кражу в магазине. Оказалось, что этот парень был четырнадцатилетним сыном комиссара пожарной охраны, так что этот маленький акт агрессии не был замят – не то, что двадцать две жалобы, которые Эдвардс получил ранее.

Но я здесь не из-за какого-то ребенка.

Я здесь, потому что Эдвардс был одним из двух офицеров, которые нашли Мэтью Шульца возле парка Розенблюм 18 апреля 2005 года.

Теперь он живет в маленьком домике на окраине города, между магазинчиком «Доллар Дженерал» и нефтегазовой компанией «Хикс-Газ-энд-Пропан».

Я видел фотографии времен его службы в полиции, когда у него были густые черные усы и относительно подтянутое телосложение. Я с трудом узнаю жирного ублюдка, сидящего у костра и одетого в полосатые пижамные штаны и футболку с изображением «Охотников за привидениями», которая даже близко не прикрывает его волосатый живот. Он жарит хот-дог на палочке, один из многих, если судить по количеству булочек, разложенных у него на тарелке.

Он поднимает глаза, когда наша машина въезжает на его подъездную дорожку. Он не встает с потрепанного шезлонга, который, похоже, едва способен выдержать его вес.

Мы с Себом выходим из машины. Мы подходим к нему с двух сторон, как всегда учил нас папа. Обходим с флангов, как волки.

– Что вам нужно? – требует Эдвардс, косясь на нас.

– Минутка твоего времени, – тихо говорю я. – У меня к тебе три вопроса. Если ответишь честно, то мы уедем.

Поросячьи глазки Эдвардса сужаются еще больше, когда он переводит взгляд с Себа на меня.

– Кто вы? – спрашивает он. – Вы работаете на Флореса?

Я не знаю, кто такой Флорес, и мне все равно.

– Мы так не играем, – напоминаю я ему. – Я задаю вопросы. Ты отвечаешь.

– Я не обязан играть в твою гребаную игру, малыш.

Эдвардс кивает в сторону своего старого табельного пистолета, висящего в кобуре на подлокотнике кресла. Я приподнимаю бровь, делая вид, что впечатлен.

– Ты видишь это, Себ? У него есть пистолет.

Мы с Себастьяном встречаемся взглядами. Затем, в то же мгновение, Себ использует свою здоровую ногу, чтобы выбить натянутые стойки шезлонга, в то время как я выбиваю пистолет и кобуру из пределов досягаемости Эдвардса.

Стул рушится под ним, и он падает назад. Он размахивает рукой, пытаясь схватить свой пистолет. Я опускаю свой ботинок на его руку, пригвоздив ее к месту.

Себастьян проделывает то же самое с другой рукой Эдвардса. Теперь он лежит на траве, смотрит на нас снизу вверх и воет от ярости.

– Тихо, – рявкаю я, – Или я засуну тебе в рот один из этих грязных носков.

На Эдвардсе под сандалиями надеты вонючие шерстяные носки. Он тут же замолкает, лучше меня зная, насколько это отвратительно на вкус.

– Чего ты хочешь? – рычит Эдвардс.

– Я же говорил тебе, – говорю я. – Три вопроса. Первый, кто стрелял в Мэтью Шульца?

– Откуда, черт возьми, мне знать? – говорит Эдвардс.

– Неправильный ответ. – Я киваю Себастьяну. Он ставит другой ботинок на горло Эдвардса и начинает надавливать.

Эдвардс задыхается и булькает, его лицо становится красным. Себ немного ослабевает давление, и Эдвардс кричит:

– Я не знаю! Никто не знает!

Себ снова начинает давить на его горло, и Эдвардс бормочет что-то, чего я не могу разобрать.

– Полегче, – говорю я Себу. Затем, обращаясь к Эдвардсу:

– Последний шанс. Что ты там говорил?

Эдвардс давится и задыхается, издавая кашель с мокротой.

– У него было много врагов, – говорит он.

– Кто конкретно?

– Каждый мог им быть. Люди говорили, что он работал с отделом внутренних расследований, сдавал других копов.

– Так кто хотел его смерти?

– Я НЕ ЗНАЮ! – воет Эдвардс. Себ снова поднимает ногу, и он кричит:

– Все, что я знаю, это то, что мы должны были быть в парке той ночью. Чтобы ответить на звонок.

– Какой звонок?

– Насчет стрельбы. Только я не знал, что это будет стрельба, пока мы не добрались туда.

– Кто сказал тебе быть там?

Эдвардс извивается, пытаясь вырвать свои запястья из-под наших ног. Он зажимает рот и мотает головой из стороны в сторону, как малыш, пытающийся отказаться от еды.