Мы целуемся так долго, что я забыла, кто он и кто я. Забыла, что сто раз клялась себе, что никогда, никогда, никогда не позволю Неро Галло завладеть моим сердцем, чтобы он мог разорвать его на мелкие кусочки и растоптать их, как он делает со всеми остальными.

Затем его рука касается моей груди, и я ахаю, потому что ощущение его ладони, скользящей по моему соску, подобно электрическому разряду, пронзающему мое тело. И он отстраняется от меня, выглядя удивленным и почти испуганным.

Затем он уходит.

И я часами лежу одна в своей постели, удивляясь, почему я позволила ему поцеловать себя. И почему он вообще этого хотел.

На следующее утро я чувствую себя разбитой, и моя голова раскалывается. Я почти никогда не пью. Те два стакана пива в доме Леви не принесли мне никакого удовольствия.

Я, спотыкаясь, выхожу на кухню, где замечаю Вика, который уже проснулся. Его учебники разбросаны по столу, а нос в дюйме от бумаги, пока он что-то строчит.

– Что ты делаешь? – подозрительно спрашиваю я.

– Я записался на эти летние курсы, как ты и сказала, – говорит Вик.

Он выглядит смиренным и извиняющимся, как будто раскаивается передо мной.

Он знает, что меня принудили быть наркоторговцем для Леви Каргилла. Я не рассказывала ему об офицере Шульце. Работа с копами – одно из самых опасных занятий в Старом городе. Если бы Вик узнал, что я делаю, это только подвергло бы его опасности.

– По какому предмету пишешь конспект? – спрашиваю я его.

– По эволюционной биологии, – говорит он. – Про естественный отбор, общее происхождение и видообразование.

– Это про Менделя и горох?(Грегор Мендель изучал закономерности моногибридного скрещивания гороха)

Я смутно помню, как заполняла кучу квадратов, которые должны были научить нас рецессивным и доминантным признакам.

– Ага, – говорит Вик. – В принципе.

– Что это за таблички, которые ты делаешь по наследственности?

– Решетки Пеннета.

– Я помню их.

– Ну, мы рассматривали их в области базовой биологии, –отвечает Вик. – Эта немного более продвинутая. Смотри...

Он переворачивает страницу своего учебника и жестом приглашает меня сесть, чтобы почитать вместе с ним.

– Итак, я читаю об эпигенетике, которая представляет собой модификацию экспрессии генов, а не изменение самого генетического кода.

Он не вычитывает это из книги. Он просто выпалил это по памяти. Вик такой чертовски умный. Вот почему я не могу вынести мысли о том, что он будет тратить свою жизнь на какую-то черную работу – или, что еще хуже, вообще останется без работы. Будет гнить в тюремной камере, потому что он совершил ошибку, доверившись такому парню, как Леви.

– Но посмотри сюда, – говорит он, указывая. – Здесь говорится о наследственных мутациях. Это связано с геном FOXC2. Называется дистихиаз. Это та же мутация, что и у Элизабет Тейлор. Из-за нее у человека может быть два ряда ресниц.

– Круто, – говорю я, пытаясь точно вспомнить, как выглядела Элизабет Тейлор.

– У меня она тоже есть! – гордо говорит Вик.

– Что? – я наклоняюсь, чтобы рассмотреть его лицо.

У него действительно очень густые ресницы. Из-за этого он был похож на девочку, когда был маленьким, особенно когда мы недостаточно часто стригли его волосы.

– Откуда ты знаешь, что она у тебя есть? – спрашиваю я его.

– Потому что, смотри – ресницы не просто густые. Они растут в две линии.

Я внимательно смотрю ему в глаза. Это правда – ресницы растут друг на друге, а не просто в один ряд.

– Это… плохо?

– Это может вызывать раздражение, – говорит он. – К счастью, не для меня. Дистихиаз действительно встречается редко. Но это аутосомно-доминантное заболевание.

Я смотрю на него пустым взглядом.

– Передается от родителей к детям, – услужливо добавляет он.

– Оно было у мамы?

Вик хмурится.

– Откуда я знаю?

Я иногда забываю, что он ее совсем не помнит. Она так и не пришла навестить его после той ночи, когда оставила его у дома.

Я думаю, что наш папа иногда разговаривал с ней. На самом деле, я почти в этом уверена, после того, что сказала Эли. Единственный способ, которым моя мама могла получить ту мою фотографию, – это если бы папа дал ее ей.

Эли сказала, что моя мама держала ее на зеркале. От этого я не чувствую себя лучше.

На самом деле, меня это бесит. Она не имела права смотреть на мою фотографию, когда даже не удосужилась прийти посмотреть на свою настоящую дочь, которая все еще жила в том же чертовом районе, что и она.

– Это действительно круто, – говорю я Вику, пытаясь выбросить из головы мысли о нашей матери. – Рада видеть, что ты занимаешься.

– Я думаю, что успею окончить весь курс до конца лета, – говорит он мне.

– Это здорово, Вик. Я горжусь тобой, чувак.

Я взъерошиваю его волосы цвета карамели и встаю из-за стола.

Вик действительно симпатичный парень. У него много хороших черт нашей мамы, хоть он и более светлый.

Пытаюсь вспомнить, были ли у моей мамы густые ресницы. У нее были большие темные глаза, как у нас с Виком. Но я не знаю, были ли ресницы какими-то особенными.

На самом деле, как бы мне ни было неприятно это признавать, я видела только одного человека с такими ресницами, как у Вика: Беллу Пейдж. И я знаю ее достаточно долго, чтобы точно сказать, что они у нее были такими с тех пор, как мы были детьми. Они не наращенные, как у многих девушек в наши дни. У нее всегда были густые черные ресницы, даже когда она была худенькой блондинкой...

Мой желудок сжимается.

Однажды я видела родителей Беллы на выпускном вечере старшей школы. Ее мама стройная и светловолосая, очень похожа на Беллу. Ее отец высокий, с блестящей лысиной. Но у него была одна довольно поразительная черта: густые темные брови и ресницы. Из-за них его глаза выглядели странно женственными на мужском лице.

Это просто совпадение, я уверена.

– Эй, Вик, – говорю я. – Насколько редка эта дис… эта мутация?

– Не знаю. – Он пожимает плечами. – Может быть, одна на пятьдесят миллионов?

Ну, дерьмо.

Это довольно большое совпадение.

Я должна была работать в автосалоне, но вместо этого я нахожусь в центре города, в финансовом районе.

Здесь работает отец Беллы. Он владеет банком «Альянс» на Ла-Саль-стрит. По крайней мере, так мне говорит Google. Это подтверждается справочником компаний, расположенным над стойкой регистрации.

Я не настолько глупа, чтобы разговаривать с надменной администраторшей. Я знаю, что ни за что на свете она не пустит меня на лифте в тот потрясающий угловой офис, который занимает Рэймонд Пейдж. Руководители банков не встречаются со случайными механиками, забредшими с улицы.

На самом деле, администратор уже смотрит на меня с подозрением, основываясь на том факте, что я слоняюсь по вестибюлю около десяти минут, и я одета в джинсы и толстовку с капюшоном, а не в костюм с портфелем, которые, по-видимому, требуются для доступа на верхние этажи

После того, как она положила трубку после последнего телефонного звонка, она смерила меня ледяным взглядом и спросила:

– Я могу вам чем-то помочь? – с таким тоном, как будто пытается сказать мне, что у меня расстегнута ширинка.

– Я жду… своего дядю, – неуверенно говорю ей.

Она недоверчиво поднимает бровь.

Я поворачиваюсь к ней спиной, оглядываясь в поисках места, где можно спрятаться, пока жду, когда спустится Рэймонд.

Уже почти время обеда. Если он не планирует обедать в своем офисе, он, вероятно, отправится за стейком и мартини в один из многочисленных модных ресторанов в радиусе трех кварталов отсюда.

Вестибюль отделан черным мрамором и гладкими отражающими поверхностями. Здесь нет хороших мест, где можно спрятаться. Даже растений в горшке. Я вижу, как администраторша начинает нервничать, все чаще и чаще бросая взгляды в мою сторону. Она выглядит так, как будто собирается в любую минуту позвать кого-нибудь из охранников.