Здесь целая коробка платьев 1920-х годов, расшитых бисером, перьями и драпировкой. Они должны стоить целое состояние для человека который ценит нечто подобное. Они выглядят так, как будто должны быть выставлены в музее.

— Подожди, — говорю я Кларе. — Мы должны взглянуть на них.

Она приостанавливает поиски, и я открываю коробку с платьями и достаю их из тканевой упаковки.

Я не могу поверить, насколько тяжелы и замысловаты эти платья. Они выглядят сшитыми вручную, каждое из них — это сотни часов труда. Материалы не похожи ни на что, что можно найти в магазине в наше время.

— Мы должны примерить одно, — говорю я Кларе.

Она трогает юбку одного из платьев с бахромой. Я могу сказать, что она находит их такими же очаровательными, как и я, но она не нарушает правил. Платья находятся в этом доме, а значит, принадлежат Зверю.

Мне плевать, кому они принадлежат. Я надеваю одно.

Я достаю синее бархатное платье с длинными, парящими рукавами-бабочками. Глубокий V-образный вырез спереди спускается почти до талии, где находится украшенный драгоценными камнями пояс. Я надеваю его поверх боди, поражаясь тому, какое он тяжёлое. Я чувствую себя императрицей. Как будто у меня должна быть слуга, несущий мой шлейф.

Клара смотрит на платье, широко раскрыв глаза. Я вижу, что она тоже хочет примерять.

— Давай, — уговариваю я ее. — Нас никто не увидит.

Прикусив губу, она делает свой выбор. Она быстро снимает свою ужасную униформу горничной. Если и есть какое-то доказательство того, что Миколаш — чудовище, так это тот факт, что он заставляет ее носить эту ужасную вещь изо дня в день. В ней жарко и неудобно.

На самом деле у Клары прекрасная фигура. Она подтянутая и сильная, вероятно, от того, что постоянно моет весь этот чертов дом.

Она достает длинное черное платье с серебряными бусинами на лифе. Она влезает в него, и я застегиваю молнию сзади. Затем она поворачивается, чтобы я могла полюбоваться полным эффектом.

Это абсолютно великолепно. У платья почти прозрачный лиф, тонкая черная сетка с серебряными лунами и звездами, вышитыми на груди. Талию прикрывает длинный, свисающий серебряный пояс, похожий на то, что можно увидеть на средневековом платье. Со своими черными волосами и темными глазами Клара похожа на чародейку.

— Боже мой, — вздыхаю я. — Это так красиво.

Я подвожу Клару к пыльному старому зеркалу, прислоненному к стене. Я счищаю его руками, чтобы она могла ясно видеть свое отражение.

Клара смотрит на себя, как завороженная.

— Kto to jest? — тихо говорит она. Кто это?

— Это ты, — смеюсь я. — Ты выглядишь волшебно.

Мое платье красивое, но платье Клары как будто сшито для нее. Никогда еще одежда не сидела на ком-то так идеально. Как будто швея заглянула на сто лет в будущее, чтобы найти свою музу.

— Ты должна оставить его себе, — говорю я Кларе. — Возьми его с собой домой. Никто не знает, что оно находится здесь, наверху.

Я говорю это по-английски, но Клара понимает суть. Она дико трясет головой, пытаясь расстегнуть молнию.

— Nie, nie, — говорит она, дергая сзади. — Zdejmij to. — Сними его с меня.

Я помогаю ей расстегнуть молнию, пока она не порвала материал.

Она выходит из платья, быстро складывает его и убирает обратно в коробку.

— To nie dla mnie, — говорит она, качая головой. Это не для меня.

Я понимаю, что никакие мои слова ее не убедят.

Трагично думать о том, что это платье будет лежать здесь, на чердаке, и никто не сможет им пользоваться или любить его так, как полюбила Клара. Но я понимаю, что она никогда не сможет им наслаждаться, боясь, что Миколаш узнает. Куда бы она могла его надеть? Насколько я могу судить, все свое время она проводит здесь.

Мы кладем платья обратно в коробку, и Клара снова натягивает свою форму, еще более зудящую и горячую, чем когда-либо, по сравнению с этим великолепным платьем. Затем она перебирает еще дюжину коробок, пока наконец не находит то, что искала.

— Tam (пол. Вот оно)! — радостно говорит она.

Она вытаскивает коробку и сует ее мне в руки. Она тяжелая. Я пошатываюсь под ее тяжестью. Когда она открывает её, я вижу десятки тонких, длинных корешков в буйстве красок. Это коробка со старыми пластинками.

— Здесь есть проигрыватель? — спрашиваю я ее.

Она кивает.

— Na dół. — Внизу.

Пока я несу пластинки в старую комнату для рисования, Клара достает проигрыватель. Она устанавливает его в углу комнаты, балансируя на одном из маленьких торцевых столиков, которые я передвинула в угол. Проигрыватель такой же старый, как и пластинки, и еще более пыльный. Кларе приходится протирать его влажной тряпкой. Даже когда она подключает его, чтобы доказать, что пластинка все еще вращается, никто из нас не уверен, что он будет играть.

Я достаю одну из пластинок, вынимаю винил из защитной оболочки. Клара осторожно кладет ее на проигрыватель и устанавливает иглу на место. Раздается неприятный статический звук, а затем, к нашей радости и удивлению, она начинает играть «All I Have to Do Is Dream» группы Everly Brothers.

Мы обе начинаем смеяться, лица и руки грязные от пыли с чердака, но наши улыбки такие же воодушевленные, как всегда.

— Proszę bardzo. Muzyka, — говорит Клара. Вот пожалуйста. Музыка.

— Dziękuję Ci, Klara, — говорю я. Спасибо, Клара.

Она улыбается, пожимая худенькими плечами.

Когда она уходит, я рассматриваю винил в коробке. Большинство из них 50-х и 60-х годов — не то, под что я обычно танцую, но гораздо лучше, чем тишина.

Однако есть и несколько пластинок с классической музыкой, некоторые композиторы, о которых я никогда раньше не слышала. Я прослушала несколько пластинок, ища ту, которая соответствует моему настроению.

Обычно я предпочитаю веселую, жизнерадостную музыку. Мне неприятно это признавать, но Тейлор Свифт уже много лет является одной из моих любимых певиц.

В коробке нет ничего подобного. Многое из этого я вообще не узнаю.

Но одна обложка привлекла мое внимание: это одинокая белая роза на черном фоне. Имя композитора — Эгельсей.

Я меняю пластинку, устанавливая иглу на место.

Музыка не похожа ни на что из того, что я слышала раньше — западающяя в душу, противоречивая... и в то же время завораживающая. Она заставляет меня думать об этом старом особняке, скрипящем в ночи. О Кларе в ее колдовском платье, отражающейся в пыльном зеркале. И о девушке, сидящей за длинным столом, освещенным свечами, напротив Зверя.

Это напоминает мне о сказках — темных и страшных. Но и манящих. Полных приключений, опасностей и волшебства.

Мои любимые балеты всегда были основаны на сказках «Золушка», «Щелкунчик», «Спящая красавица», «Каменный цветок», «Лебединое озеро».

Мне всегда хотелось, чтобы поставили балет по моей самой любимой сказке — «Красавица и Чудовище».

Почему бы и нет?

Я могла бы это сделать.

Я поставила четыре танца для Джексона Райта.

Если бы я захотела, то могла бы поставить целое выступление, от начала до конца. Оно было бы мрачным и готическим, пугающим и прекрасным, как этот дом. Я могла бы взять весь свой страх и очарование и вылить его в танец. И это было бы чертовски красиво. Реальнее, чем все, что я делала раньше.

Джексон говорил, что моим работам не хватает эмоций. Возможно, он был прав. Что я чувствовала раньше?

Теперь я чувствую кое-что. И это разнообразные вещи. За две недели плена я испытала больше эмоций, чем за всю свою предыдущую жизнь.

Я увеличиваю громкость на проигрывателе и начинаю танцевать.

15.

Мико

Когда я возвращаюсь домой с кладбища, я ожидаю найти особняк тихим и темным.