— Да, да, — воскликнул Римский-Корсаков, опускаясь на колена пред государыней и пытаясь схватить её руку, которую она поспешно отдёрнула, — да, для вашего адъютанта слишком мал чин полковника... Я не смел... и графиня...
Екатерина Алексеевна уже вполне овладела собою. Ледяное спокойствие сковало черты её лица, а на её губах заиграла ироническая улыбка.
— Просьба не должна остаться безрезультатной, — сказала она с лёгкой дрожью в голосе, выдававшей её внутреннее волнение. — Римский-Корсаков не должен напрасно молить о ходатайстве у дамы, называющей себя моим другом. Встаньте!.. Вы — генерал.
— Благодарю вас, ваше императорское величество, благодарю вас! — воскликнул совершенно осчастливленный Римский-Корсаков, снова делая попытку поцеловать руку государыни, но последняя вторично отдёрнула её от него.
Графиня в трепетном ожидании не сводила взора с Екатерины Алексеевны; она не обманывалась в её мнимом спокойствии, чувствовала, что над её головой нависла буря, и с ужасом ждала грома.
— Для того, чтобы вы могли подготовиться к тому, чтобы полезно послужить мне и моей империи в своём новом чине, — продолжала государыня, — вы отправитесь за границу и будете изучать там военное искусство; князь Григорий Александрович снабдит вас паспортом; сегодня же вы уедете в Петербург, чтобы оттуда отправиться в своё путешествие.
Потёмкин поклонился, а Римский-Корсаков остался безмолвно стоять на коленях.
— А вас, графиня, — продолжала Екатерина Алексеевна, — как мне кажется, утомила та служба, которую вы, из дружбы ко мне, с таким самопожертвованием приняли на себя. Я не смею принимать такую жертву; я вижу, что у императрицы не должно быть подруг. Я уверена, что деревенская тишь в ваших поместьях будет благоприятна для вас. В течение часа, князь Потёмкин, должны быть готовы лошади для графини.
— Ваше императорское величество, — вне себя воскликнула графиня, — выслушайте меня!..
— Выслушать? — спросила Екатерина Алексеевна с резкой насмешкой, — я видела, графиня, высказала своё мнение и надеюсь, что вы слышали и не принудите меня повторять то, что я уже раз сказала. Пойдёмте, князь Григорий Александрович.
Она подала руку Потёмкину и быстро направилась ко дворцу.
Графиня Брюс несколько секунд оставалась с прижатыми к груди руками, бледная и неподвижная, затем бросила взгляд глубокого презрения на Римского-Корсакова, который как разбитый не подымался с колен, и прошептала:
— Ну, разве стоила эта игра той ставки, которую я проиграла?
После этого она медленно пошла к флигелю дворца, в котором жила.
Римский-Корсаков, немного спустя, тоже последовал за нею; он шёл колеблющейся походкой, словно пьяный, тихо бормоча про себя проклятия, связанные с именем графини.
Так прекратилась под взглядом императрицы столь милая любовная картина и ещё недавно пред тем счастливые союзники шли вдали друг от друга, унося в сердцах ненависть и презрение...
— Что же, доставил я своё доказательство? — спросил Потёмкин.
— Благодарю тебя, Григорий Александрович, — ответила Екатерина Алексеевна, — ты бодрствуешь ради меня и у меня нет друга кроме тебя.
— А будет мой царственный друг впредь требовать от меня ещё доказательств?
— Никогда, Григорий Александрович! — воскликнула государыня. — Моё доверие с этих пор вполне принадлежит тебе и в доказательство этого, которое я сейчас же хочу дать тебе, слушай, что я тебе скажу: София де Витт здесь!
— София де Витт? — вздрагивая воскликнул Потёмкин, — бесстыдная, коварная! Но нет, это невозможно! Как попала она сюда, где она могла скрыться от меня?
— Вот видишь, — весело проговорила Екатерина Алексеевна, — по временам я могу быть прозорливее, чем мой верный страж; впрочем, ведь здесь дело идёт о женщине, которую надёжней проследит взгляд женщины. София де Витт здесь; она свободно и открыто показывается повсюду и уже много раз встречалась и самому тебе.
Потёмкин всё ещё мрачно и недоверчиво покачивал головою.
— Мне бросился в глаза паж графа Феликса Потоцкого, — продолжала Екатерина Алексеевна, становясь всё веселее и веселее, — я тотчас же признала, что этот паж — женщина, и так как я хорошо рассмотрела его, то узнала в нём и Софию де Витт.
— Потоцкий... он? — воскликнул Потёмкин. — О, это бессовестно, это — дерзость, которая не должна пройти безнаказанно!..
— Нет, нет, мой друг, — прервала его Екатерина Алексеевна, — это — счастье, за которое следует ухватиться. Так как София де Витт здесь, то очевидно она совершенно овладела Потоцким, раз имеет возможность позволять себе такие безумно смелые выходки. Поэтому предоставь мне эту женщину! Она должна стать моим орудием, чтобы привлечь на нашу сторону Потоцкого.
— И я должен терпеть, что она коварно ускользнула от меня, что она пренебрегает мною, смеётся надо мною, здесь, в моём присутствии? — воскликнул Потёмкин.
— Да, мой друг, — сказала Екатерина Алексеевна, — ты должен терпеть это, я требую этого от тебя, так как я требую этой женщины для себя, совершенно для себя, я одна желаю держать её в своих руках. Во всяком случае она не останется безнаказанною... и, может быть, — мрачно продолжала она, — её поразит более тяжёлое наказание, чем наказал бы ты. Обещай же вполне предоставить её мне! Ведь могу же я требовать от тебя жертвы моему капризу?
— Пожалуй, это было более, чем капризом, — мрачно произнёс про себя Потёмкин. — Но пусть будет так! Я обещаю то, чего требует от меня императрица.
— И ты увидишь, что поступил правильно, — весело воскликнула Екатерина Алексеевна, — ты убедишься, что я всё же делаю лучшую политику, чем ты сам, когда дело касается женщины, женщины, — прибавила она, насмешливо грозя пальцем, — которая, пожалуй, сумела бы владеть тобою, как она владеет Потоцким.
Они возвратились ко дворцу.
Ланской стоял у его дверей и отсалютовал при приближении государыни.
— Римский-Корсаков уволен и вы, ваше императорское величество, без адъютанта, — сказал Потёмкин.
— Ты прав, — с заблестевшим взором ответила императрица и быстро подошла к Ланскому. — Я обещала вспомнить о тебе, Степан Иванович, — сказала она, окидывая благосклонным взглядом вставшего пред нею во фронт гвардейца, — князь хвалит твоё усердие и твою верность.
— Каждая капля моей крови принадлежит моей августейшей государыне императрице! — с выражением искреннего восторга воскликнул Ланской.
— Так вот, я верю тебе и желаю дать тебе возможность выказать свою верность, — продолжала Екатерина Алексеевна. — Ты будешь моим адъютантом!
— Адъютантом вашего императорского величества?.. я? — воскликнул Ланской. — И это — не сон?
— Это — действительность, Степан Иванович, — улыбаясь, произнесла Екатерина Алексеевна. — Ступай с князем! Он определит тебя к должности и укажет тебе твою квартиру.
Из кабинета государыни поспешно вышел паж и доложил о графе Фалькенштейне.
Екатерина Алексеевна с приветливой улыбкой кивнула головой Ланскому и сказала:
— Возьми его с собою, Григорий Александрович, и позаботься о том, чтобы сегодня вечером, когда соберётся двор, он уже приступил к исполнению своих обязанностей! Я вскоре жду тебя; мы будем обедать в обществе одного лишь графа Фалькенштейна.
Потёмкин пошёл с Ланским через боковой ход во внутренний двор дворца, а Екатерина Алексеевна прошла в кабинет, где её уже встретил император Иосиф в своём сером костюме без ленты и звёзды. Она учтиво и сердечно приветствовала его и её лицо сияло такою чистою радостью, как будто она возвратилась с простой прогулки и только наслаждалась весенней свежестью природы.
Вечером в блестящих залах Янчинского дворца снова ярко горели свечи. Собрался весь двор, блистая бриллиантами и орденскими звёздами; с улыбкою приветствовали друг друга, с улыбкой разговаривали; ведь спокойная, весёлая улыбка — принадлежность этикета, что бы ни скрывалось под этой улыбкой: любопытство ли, или злорадство, зависть ли, или нерасположение, ненависть или угроза. Улыбка, как расшитое золотом парадное платье, как орденская лента или звезда, принадлежит к предписываемому костюму, к туалету лица, и тот, кто естественнее других умеет удерживать на губах беспечную, детски весёлую улыбку, чувствует себя как дома на скользком придворном паркете.
