Ещё долго ходил Пирш по погруженным в ночную тишину улицам, то глядя на звёздное небо, то бормоча про себя тихие фразы; когда он наконец вернулся к себе домой, то уже успокоился, но это было спокойствие могилы, и одному Богу, прозревающему глубины человеческой души и туманной дали будущего, было известно, расцветут ли новые цветы на могиле прошлого этого юноши.

Графиня, по уходе Пирша, прошла к себе в спальню. Она, как и всегда, спокойно и весело разговаривала со своей горничной и отдавала ей приказания на следующий день. Оставшись одна, она ещё долго в раздумье расхаживала по комнате.

— Игра принимает более серьёзный оборот, чем я думала, — наконец проговорила она, опускаясь за маленький письменный стол, который был прибран её горничной так, как она привыкла, — борьба будет ожесточённее, чем я думала. Предположим, что молодой человек сгустил краски, тем не менее его былая юношеская любовь уже не может быть орудием в моих руках. Неужели прекратить борьбу? Пожалуй, на одиноком жизненном пути было бы приятно руководить и владеть юным кипучим сердцем? Нет, нет, — воскликнула она, — нет!.. У меня лишь одна любовь! За неё я готова бороться до последнего вздоха, и если я и не буду в состоянии одержать победу, то пусть по крайней мере не достаётся и другой то, в чём отказано мне. Я ещё не знаю, какова будет борьба, но хочу собрать оружие всюду, где оно предоставится мне, и не выпущу его из рук!

Графиня ещё раз внимательно прочла записку Серра, переданную ей хозяином гостиницы.

— Эта бумага может явиться орудием, — сказала она затем, — здесь скрывается тайна, касающаяся министра Герне и связанная с личностью арестованного здесь иностранца. Но тайна почти всегда предоставляет оружие, грозным остриём которого можно покорять своей воле людей.

Она написала письмо графу Феликсу Потоцкому, в котором сообщала о том, что произошло, и предлагала ему свои услуги, если она может быть как-нибудь полезна в этом деле, детали которого ей были неизвестны; она просила его, если он доверяет её скромности, написать, что она может сделать для арестованного, обращающегося к его защите.

Графиня вложила это письмо вместе с запискою Серра в конверт, заботливо запечатала его печатью без герба и решила на следующее утро отправить его с лакеем в Варшаву.

Лишь тогда она успокоилась, и, несмотря на волновавшие её мысли и ощущения, усталость после продолжительного путешествия принесла ей благодатный сон.

На следующий день графиня Браницкая приехала к министру Герне и приказала доложить о себе как о госпоже Ворринской, желающей передать ему поклон от графа Феликса Потоцкого.

Хотя Герне было совершенно незнакомо имя польки, но при том исключительном внимании, которое министр оказывал всему, что исходило из Польши, и допуская возможность того, что граф Потоцкий выбрал как раз этот путь для интимных и секретных сношений, он ни минуты не колебался принять иностранку, ссылавшуюся на графа. Герне был восхищен красотою и грацией Ворринской и с первого взгляда понял, что не имеет дела с просительницей или искательницей приключений и что иностранка, сообщившая ему, что, предприняв большое путешествие, она желает осмотреть резиденцию великого короля, принадлежит конечно к самым сливкам польского общества. С первых же слов Герне попытался узнать у графини, есть ли у неё какие-либо политические поручения от графа Феликса Потоцкого.

Однако графиня ловко увёртывалась и, в свою очередь, различными мелкими и как бы случайно заданными вопросами пыталась проникнуть в отношения, связывавшие министра с графом Феликсом Потоцким и в особенности с его братом графом Игнатием. Маленькое дипломатическое сражение, возникшее между ними при этом, ещё более укрепило его во мнении, что её присутствие в Берлине вызвано каким-нибудь особенным, исключительным обстоятельством.

Поэтому Герне решил понаблюдать за ней и с этой целью выбрал самый верный и самый достойный в отношении дамы путь, раскрыв пред нею двери своего дома. Он сам провёл её к своей племяннице, просил её постоянно обедать с ними.

Входя рядом с Герне в гостиную его племянницы, графиня с трудом справлялась с своим сильно бившимся сердцем. Она вложила всю свою душу во взор, устремлённый на Марию, которая слегка смущённо и робко встретила незнакомую даму. Министр представил её как приятельницу графа Потоцкого. При этом имени Мария покраснела, смущённо потупила свой взор и произнесла несколько малопонятных слов в виде приветствия. Графиня облегчённо вздохнула, как будто с её груди свалилось непомерное бремя.

«Нет, — воскликнул в ней внутренний голос, — нет, это может быть лишь мимолётным заблуждением, фантазией момента. Человек, привыкший свысока смотреть на жизнь и на людей, не может любить это робкое дитя, и, как бы ни была ослеплена она им, ей никогда не подняться до него, столь бесконечно выше стоящего... Я одержу победу, так как предо мной неравная противница!»

Министр оставил дам наедине, и своей лёгкой, остроумной беседой графиня вскоре сумела рассеять замешательство Марии и приобрести её доверие.

Графиня Браницкая и Мария катались вместе по городу и возвратились к обеду. Графиня своим живым и богатым умом снова привела в восхищение министра и немногочисленных гостей, появившихся у него за столом; она обращалась с Марией почти с материнским дружелюбием и внушила молодой девушке такое доверие и такую беспечность, что она время от времени как бы случайно осмеливалась спрашивать о графе Игнатии Потоцком.

Последующие дни ещё более сблизили их друг с другом. Графиня приходила ежедневно. Мария выезжала с нею и показывала ей все достопримечательности Берлина, которые, по приказанию министра, тотчас же раскрывались пред ними. Графиня ежедневно обедала в доме Герне и появлялась в ложе министра в театре.

Герне не раз пытался разузнать причины её присутствия в Берлине, а также и характер её отношений к графу Потоцкому; однако графиня всегда ловко избегала его вопросов, но зато и, в свою очередь, тщетно пыталась проникнуть в тайну отношений министра к итальянцу и к его аресту.

Однако графиня приобретала всё больше доверия у Марии и в то же время всё твёрже убеждалась, что, благодаря влиянию, приобретённому ею над молодой девушкой, ей удастся снова вернуть её сердце товарищу её детских игр. Конечно при её планах её тревожило исчезновение Пирша, вовсе не показывавшегося ни у неё, ни в доме Герне.

Герне тоже не раз справлялся о продолжительном отсутствии молодого офицера.

Мария небрежно отвечала, что не видала барона и не знает причины его отсутствия. Графиня находила вполне естественной сдержанность молодого человека после той вспышки, на которую увлекло его возбуждённое состояние, но не отчаивалась в том, что он также скоро вернётся к своей старой любви, если ей только удастся вернуть ему сердце Марии. Ведь в таком случае всё должно было разрешиться самым благоприятным образом. Игнатий Потоцкий безусловно излечится от своей фантастической любви к этой юной девушке, которая так мало в состоянии предложить ему.

Слуга графини вернулся из Варшавы и вместе с устной благодарностью графа Фекликса Потоцкого за её сообщение доставил записку, содержавшую лишь следующее:

«Если подруге удастся освободить арестованного и вырвать его из-под власти того, кто похитил его свободу, то она окажет услугу своему другу, за которую он будет обязан ей вечною благодарностью».

Из этой записки графиня только могла видеть, что в интересах Герне держать Серра под арестом, в то время как граф Феликс, напротив, был заинтересован скорее выручить итальянца из-под власти министра. Поэтому она решила следовать той нити, которая всё более собиралась в её руке, тем более, что это казалось ей необходимым для достижения её единственной личной цели.

Однажды, после продолжительной прогулки с Марией, графиня осталась обедать у министра, в обществе его и его дочери. Герне с некоторым волнением рассказал, что поручик Пирш подал в отставку.