Хозяин жадно посмотрел на кошелёк и, пожимая плечами, произнёс:

— Я не знаю этого человека; какое же мне дело до его тайн? А так как вы, ваше сиятельство, состоите в дружбе с графом Потоцким, о котором он упомянул, то, исполнив ваше желание, я не поступлю несправедливо и против него. Я сейчас же принесу ту записку, если она находится на указанном месте. — Он быстро встал, и спустя короткое время, вернулся обратно. — Вот эта записка, — сказал он, — она написана на языке, которого я не понимаю.

Он передал своей постоялице сложенную бумагу. Она отдала ему кошелёк и сказала:

— Хорошо, я вами довольна; теперь ступайте и позаботьтесь о моих слугах. Через час вы прикажете подать мне ужин. — Оставшись одна, она продолжала: — какое странное совпадение! При первых же шагах в этом доме судьба даёт мне в руки нити интриги, пожалуй даже весьма важной. — А-а, — протянула она, — он умеет писать по-польски, хотя не совсем правильно, но всё же совершенно понятно.

«Меня арестуют, — прочла она. — Я подозреваю, что причина тому — министр фон Г. и что я попал в ловушку. Постарайтесь освободить меня, требуйте моей выдачи непосредственно у короля, если другие пути останутся безуспешны».

— Министр фон Г.? — бледнея, сказала дама, — какое странное совпадение! Кажется, что эта нить, данная мне в руки судьбою, в действительности ещё более значительна, чем я подозревала; как бы то ни было, у меня в руках драгоценный талисман и теперь только нужно ловко и умно использовать его силу и сделать его действительным.

Она позвонила. Вошла горничная.

— Комнаты убраны? — спросила дама.

— Так точно, ваше сиятельство.

— Как ты неосторожна! Ты не должна даже и тогда, когда мы наедине, называть меня вашим сиятельством; здесь, в Берлине, не существует графини Браницкой... Понимаешь? Ты ещё раз вдолби лакеям, что это имя никогда не должно появляться у них на губах; здесь существует лишь госпожа Ворринская... Слышишь?

Горничная испуганно стала уверять, что она впредь будет осторожнее и будет строжайшим образом хранить тайну своей госпожи.

— А теперь позови сюда хозяина! — приказала графиня.

Спустя несколько минут, появился Винценти. Он уже успел сосчитать содержимое кошелька, и царский подарок, которым иностранка заплатила за своё минутное, как он думал, любопытство, внушил ему безграничное благоговение к ней и ни пред чем не останавливающееся рвение услужить ей.

— У меня есть здесь знакомый, которого я хотела бы видеть, — сказала графиня. — Не знаете ли вы офицера, барона фон Пирша?

— Конечно знаю, ваше превосходительство; барон фон Пирш состоит в драгунском полку фон Зальдерна. Он вместе с другими офицерами часто делает честь моему дому своим посещением; ведь им всем известно, что ни один погреб в Берлине не превзойдёт погреба Джиакомо Винценти.

— В таком случае, — сказала графиня, — известите барона фон Пирша, что одна дама, его старая знакомая, остановилась у вас, что она желает видеть его и приказала просить его как можно скорее навестить её.

— Слушаю-с, слушаю-с, ваше сиятельство! — ответил хозяин. — Ваше приказание будет тотчас же исполнено, и я уверен, что барон фон Пирш явится ещё сегодня.

— Когда он придёт, вы должны, не говоря ни слова, провести его ко мне, и, если это будет во время ужина, прикажите приготовить прибор и для него.

Винценти с низким поклоном торопливо удалился.

Графиня между тем направилась в приготовленную её горничной туалетную комнату.

По своём возвращении из Могилёва, поручик фон Пирш стал бывать в доме фон Герне чаще, чем в то время, когда он ещё был пажом и лишь с трудом и редко получал отпуск из Сансуси; но он не находил случая в прежнем дружеском тоне поговорить с Марией; и он, и она как бы по молчаливому соглашению скорее избегали такого случая, чем искали его.

После своего последнего разговора со своей подругой детства и после открытия, сделанного им в Могилёве относительно особы ненавистного ему иностранца, молодой офицер стал питать непобедимый страх касаться предмета, принявшего столь мучительный оборот, а после того как он уже однажды коснулся в разговоре своих чувств, он считал невозможным говорить лишь о безразличных вещах.

Со своей стороны, и Мария, как мало ни была она склонна серьёзно и трагически смотреть на страсть своего друга детства, легкомыслие которого она отлично знала, всё же ощущала то прискорбное замешательство, которого никогда не избегнет благородное женское сердце, если оно не в состоянии ответить взаимностью на любовь. Поэтому она с искусством, исключавшим и тень преднамеренности, старалась избегать интимных встреч, а в большом обществе им обоим отлично удавалось снова найти и сохранить непринуждённый тон их детства. Сидя рядом за столом или находясь в салоне среди многочисленного общества, они доверчиво разговаривали, смеялись и шутили друг с другом, и всякий, видевший их вместе, мог думать, что старая детская дружба может повести или даже уже и повела к более тёплому чувству.

Некоторые дамы уже несколько раз намекали Марии на её отношения к молодому барону фон Пиршу, и проникнутое недовольством замешательство, с которым она то бледнея, то краснея отвергала подобные замечания, привело к тому, что высказываемые предположения ещё более окрепли.

Но, если бы кто-нибудь внимательно понаблюдал за ними, тот конечно заметил бы, что молодой Пирш постоянно являлся к званым обедам и ужинам в доме фон Герне в такое именно время, когда уже мог наверное застать там собравшееся общество, и что он уходил, прежде чем разъезжались все другие гости; точно так же он никогда не делал тех интимных визитов, на которые имел право вследствие своих родственных отношений.

Правда, он не оставил ещё надежды вытеснить из сердца Марии ненавистного иностранца; чувство, которое он заметил у неё к Балевскому, он считал не более и не менее, как заблуждением, которое со временем должно было исчезнуть; вместе с тем должна была сгладиться и разница, временно создавшаяся между ним и его подругой детства, благодаря тому, что она стала светской барышней, а он всё ещё оставался пажом.

Разумеется, его надежды поуменьшились благодаря открытию, что под авантюристом торговым агентом Балевским скрывается знатнейший польский магнат, на которого министр мог смотреть как на достойную, даже блестящую партию для своей племянницы и в сравнении с которым он сам, бедный офицер, не мог не отступить на задний план. Но ведь он познакомился с графиней Еленой Браницкой и она обещала ему своё содействие; от неё он слышал, что она смотрела на любовь графа Игнатия Потоцкого к Марии как на заблуждение и, видимо, как на измену. Таким образом он надеялся при поддержке этой союзницы, найденной им в Могилёве, на благоприятный оборот и с нетерпением ожидал её появления в Берлине.

Сам фон Герне постоянно относился с родственной сердечностью к Пиршу; он обращался с поручиком, как с членом своей семьи, и никогда не обходил его приглашением к столу, если за последний садилось даже очень немного гостей. Со своей стороны и Пирш всегда принимал эти приглашения, так как не желал предать забвению свои надежды, явно и резко прервав свои дружеские отношения с домом фон Герне; к тому же, несмотря на его разочарование и злобу, его всё же влекла к Марии какая-то таинственная, магическая сила, которой он не в состоянии был сопротивляться. Таким образом, в тот день, когда Серра, по приказанию начальника полиции, был арестован в гостинице Винцента, Пирш по обыкновению был у министра Герне.

Несмотря на то что и на этот раз Пирш пришёл незадолго пред обедом, он застал Марию одну в салоне, так как сегодняшними гостями были члены совета министра и он задержался с ними на продолжительной и важной конференции.

И Пирш, и Мария густо покраснели, впервые после продолжительного времени встретившись наедине. Они неуверенным тоном повели разговор, касавшийся общих мест и состоявший из отрывочных фраз, чего ни тот, ни другая вовсе и не замечали. К их великому удовольствию, это мучительное положение не было продолжительным, так как вскоре появился фон Герне и его гости и сели за стол.