– Ты дашь мне пройти? – цежу сквозь зубы.

Мне становится совсем стремно от того, что Герман все еще стоит на дороге и ему приходится наблюдать за всем этим представлением.

– Да иди, я что тебе мешаю, – пожимает папаша плечами, еле переплюнув через губу. – И к матери не лезь. Спит она.

Кидает он мне в спину, когда я уже оказываюсь на пороге. По позвоночнику пробегает холодок.

Я пулей забегаю в дом. У меня в груди от нехорошего предчувствия сердце сжимается в комок.

Я первым же делом заглядываю на кухню. Включаю свет. Взгляд цепляется за пустую бутылку, куски хлеба и грязную посуду в тазу.

Мне хватает мгновения, чтобы оказаться у маленького помещения. Спальни родителей.

В комнате сумерки, но этого света из кухни достаточно для того, чтобы увидеть маму.

– Мам, – зову её, – мам!

И только когда она никак не реагирует, захожу в спальню и, подойдя к кровати, трясу ее за плечо: – Мама!

Но ответа нет. Страх сковывает меня.

– Я же сказал, не трогать ее, – внезапный рык за спиной заставляет меня вздрогнуть.

Резко поворачиваюсь и застываю на месте, когда натыкаюсь на яростный взгляд отца.

Опускаю глаза и замечаю в его руках ремень.

– Ты что задумал?

Вместо ответа хлесткий, молниеносный удар разрубает воздух. Вскидываю руки, чтобы защитить лицо, но громко вскрикиваю, потому как не успеваю.

Боль, будто острие ножа, рассекает кожу.

– Совсем распоясалась в своей Москве, мужиков задумала водить домой? Хочешь, чтобы мне уже завтра в спину кричали, что моя дочь шлюха?

Слезы обжигающими дорожками потекли по щекам и по пальцам. Перемешались с алой кровью, окрасили кожу в красный цвет.

– Ты болен!? Ты у этого человека работаешь!? Может уже хватит пить?! Совсем мозгов нет?! – выкрикиваю сквозь слезы. – Что с мамой? Почему она не просыпается?!

Взгляд отца становится безумным.

А у меня от страха сжимается все внутри, когда он делает шаг ко мне и, снова заносит руку для удара.

Хоть отец и тщедушный, но все же справиться с ним, да еще в таком состоянии, мне вряд ли удастся.

Я делаю шаг назад:

– Не смей! Пожалеешь! – кричу и зажмурившись закрываюсь от нового удара.

– Бл*ть! – выдает отец, и следом слышу глухой звук и вновь его хриплый голос: – Да кто ты такой!?

Распахиваю глаза, и тут же хочется закрыть их обратно, но вместо этого просто стою прилипнув лопатками к стене, не в силах пошевелиться.

В дверном проеме, занимая собой все пространство и даже больше, стоит Герман. Отец лежит на полу, держится за голову, а совсем рядом с ним валяется ремень.

Под разъяренным взглядом мужчины и от осознания того, что больше мне ничего не угрожает, стряхивая оцепенение, прихожу в себя.

– Маме плохо. Она без сознания, – произношу на полувздохе и повернувшись к маме присаживаюсь рядом с ней, прислушиваюсь к ее дыханию.

– Что ты болтаешь? – сипит отец. – Она спит.

– Как давно? – неестественно хриплый голос мужчины пробирается под кожу, колит.

– Откуда я знаю? – пожимаю плечами, а от волнения кожу покрывает испариной, когда слышу равномерное дыхание родительницы.

– Валер!? Давно жена спит!? – толкая небрежно носком ботинка в бок отца, спрашивает Герман, а я вдруг понимаю, что мне отца совсем не жалко.

– Герман Степанович? – удивленно, кряхтя поворачивает голову отец. – Это и правда вы…

– Нет, мать твою, не я! Отвечай, как давно Ирина в отключке?

– Я… не знаю, может час или два назад легла. Я не помню. Не знаю?!

В это время, пока идет диалог между мужчинами, я пытаюсь достучаться до мамы, но все безрезультатно.

– Надо вызывать скорую, – говорю дрожащим голосом. То что мама не просыпается это очень плохо. Распрямляясь, смотрю на отца: – Есть аптечка?

На несколько секунд наступает тишина , а потому мужчина отрицательно качает головой.

– Твою мать, – цедит Герман сквозь зубы и перешагивая через свернувшегося на полу калачиком отца, подходит ближе. – Возьми ее документы. Сами ее отвезем. В такое время скорая не поедет.

Герман гонит по заснеженной дороге, как мне кажется со скоростью света. И как только у него получается разобрать в этой белой однородной массе колею?!

Именно так все выглядит с заднего сиденья для меня. Я волнуюсь.

Притихнув, я поддерживаю маму за плечи и тихо бормочу про себя молитву, простенькую, но успокаивающую.

В салоне царит угнетающее молчание. У меня так и не хватило смелости поблагодарить Германа за спасение,а еще не хватило решимости спросить,как он узнал, что я нахожусь в опасности. В душе сейчас столько разного творится, что сил не хватает на все.

Выходка отца стала последней каплей.

После того, как эмоции немного улеглись, захотелось исчезнуть, испариться только бы не испытывать мучительный стыд и унижение.

До больницы мы добрались спустя тридцать минут. За это время ни я, ни Герман так и не произнесли ни слова. Только периодически, пока были в пути, я чувствовала на себе его испытующий, сверлящий взгляд. Но смотреть в глаза не решалась.

Когда авто остановилось возле дверей приемного отделения, Герман глянул на меня в зеркало заднего вида.

– Сейчас вернусь, – сказал, когда поймал мой взгляд, я кивнула.

Мужчина выбравшись на улицу уже через несколько секунды скрылся за железными дверьми. Оставив меня один на один с неподвижным телом родительницы.

Посмотрела на маму. Гулко сглотнув, провела по впалой щеке согнутыми костяшками пальцев, прошептала:

– Мам, все точно будет хорошо. Обещаю.

– Не может быть! – задыхаюсь, когда через несколько секунд до меня наконец-то доходят слова доктора.

– К сожалению все именно так. У вашей матери опухоль головного мозга, – чеканит каждое слово холодно, без лишних эмоций, накрываю рот ладонью, – а на фоне отека головного мозга после ушиба, все в разы ухудшилось. Боюсь, ситуация необратима. Извините.

Мужчина намеревается уйти, но я хватаю его свободной рукой за запястье. Смотрю в лицо, а оно расплывается передо мной туманным пятном:

– Она умрет? – гортанным стоном вырывается наружу вопрос.

– Да, – скупо отвечает и его взгляд скользит мне за спину. – О, времени говорить не берусь. Ваша мать по моим расчетам и по тому, как развивалась болезнь, давно должна была умереть.

– Господи! – я чувствую, что меня накрывает какой-то обреченностью.

Чувствую, что еще немного и не сдержусь, истерика неумолимо отвоевывать мое здравомыслие…

Но внезапно, мои плечи сжимают сильные, горячие пальцы и спина прижимается к твердой груди. Замираю.

– Вы уверены в том что говорите? – голос Германа кажется внушительным, и не терпящим увиливаний и лжи.

– Я понимаю, что это трудно принять, но увы. Здесь поделать уже ничего нельзя, – мужчина безразлично пожимает плечами. – Дождитесь доктора, он вас проконсультирует, что нужно будет принести для содержание пациентки, а мне пора. Извините.

Мужчина больше не задерживаясь ни на секунду, развернулся на пятках пошел прочь.

Я же задыхаясь болью продолжала смотреть ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду.

– Ась, – бережно встряхнув меня, позвал Герман.

Поворачиваюсь в его руках и носом уткнувшись в грудь громко всхлипнула.

Мужская ладонь тут же накрыла мой затылок и я оказалась в медвежьих объятиях Германа. В следующее мгновение во мне что-то треснуло. И я больше не сдерживая слез зарыдала в голос.

Не знаю сколько прошло времени, но в голове все смешалось: события, чувства, горе, боль. Мне казалось, что еще немного и я лопну, взорвусь как новогодняя хлопушка, выбрасывая в воздух наполняющие меня эмоции.

– Ася, пойдем, – слышу сквозь гул в ушах, низкий доводящий до обморочного состояния голос Германа. – Врач, ждет.

А дальше все происходит будто не со мной, ощущаю себя в этом месте лишней, совсем не на своем месте. С врачом обо всем разговаривает Герман. Его строгий взгляд и голос, напрягает женщину, которая стоит перед нами. Она хмурится, что-то записывает в блокнот и параллельно объясняет ситуацию.