– Валера!

– Молчи женщина, ты видишь я разговариваю с дочерью, – грубит маме, я же щурясь, впиваюсь в него сердитыми глазами.

– Пап, руку убери. Я передумала, не хочу есть, – цежу сквозь зубы.

– Не хочешь жрать, тогда просто посиди, уважь старика. А заодно поведай нам деревенским неугодным тебе родителям, зачем городская птица в деревню пожаловала?

– Валера. Хватит. Что ты к ней привязался, – мама только успела проговорить эти слова, как ей в лоб прилетела ложка.

Я тихо ойкнула, прикрыла рот ладонью, а мама вздрогнув, порывисто вздохнула и принялась есть суп. Старательно делая вид, что ничего страшного не случилось.

– Мама, – вырвалось изо рта.

– С ней все нормально, – отмахивается отец, – так ведь? Иришка?

Вижу как тяжело сглатывает мама обиду. Ее кадык дергается, его хорошо видно на тонкой шее.

– Да, Валер. Ася, правда, все хорошо, – отвечает мам не поднимая головы.

Отец самодовольно оскалился, выставляя на показ щербатый рот, погладил маму по голове, и вид у него был такой, как будто собаку за послушание приласкал.

“Как будто собаку,” – подумала с болью и тут же устыдилась своих мыслей.

Во мне вскипает кровь. Резко поворачиваюсь к отцу. Зло шиплю ему в лицо:

– Ты что о себе возомнил? Больной ублюдок, – толкаю его.

У отца аж ложка из рук выпала.

– Ася! – вскрикивает мама.

– Ах, ты сучара! Ты кому это мне сказала? Мне?! Родному отцу? – срывающимся на хрип голосом произносит отец, вращая ошалело глазами.

– Родной отец!? Да какой ты, черт побери отец!? Ты животное!

У меня нутро выворачивает наизнанку от боли. Инстинкты самосохранения стираются напрочь. Ярость хлещет через край. Чувствую себя бессмертной.

И когда отец наконец- то делает первую попытку встать, я его толкаю с такой силой, что он летит через стул на пол.

(Немного позже я пойму, что мне повезло лишь только по тому, что мужчина был в зю-зю пьяным).

– Ах, ты сучка, – шипит отец, операется на локти, пытается встать.

Раскорячив свою никчемную тушку на полу, тряся лысой засаленной головой из стороны в стороны, он вызывает во мне полное отвращение и омерзение.

Лучше бы я и не выходила. Лучше бы осталась в зале.

– Дочка, ну зачем ты так, – мать бросается к отцу, падает перед ней на колени, – Валера…

– Вырастила ты на нашу голову неблагодарную дрянь. Это где это видано, чтобы дочь на отца руку поднимала?! – кряхтит мужчина, а родительница пытается ему еще и помочь встать.

Больно это видеть. Резко разворачиваюсь и выхожу из кухни. Это выше моих сил.

– Давай. Давай. И валила бы ты лучше к своему столичному мудозвону. Че приперлась? жизнь нам с матерью испортить?

Пропускаю его едкие замечания мимо ушей.

Выхожу в коридор. Сдергиваю с гвоздя на котором висят куртки, фуфайку накидываю на себя. Ноги сую в валенки. Надо остыть. Не то, беды не миновать.

– Ася! Ты куда? – окликает меня мама тогда, когда открываю калитку.

– Пройдусь мам, – отвечаю ей резче чем следует.

– Ась, не глупи. Иди домой. Отец, щас пропустит пару стопок, и спать завалится. Иди домой.

Вижу, что у женщины на лице написаны искренние сожаления. Мне бы хотелось вернуться. Обнять ее, посочувствовать, но отчего-то ноги с места не двигаются, душа рвется, а тело не пускает.

– Я приду мам. Позже, – круто разворачиваюсь иду прочь от дома.

– Ася! Ася!

Но я лишь ускоряю шаг. Стремительно, насколько это возможно по узкой тропинки, иду прочь.

Домой возвращаюсь только тогда, когда на улице мне становится страшно.

Полная луна. Вой собак. И скрипучий снег под ногами, отчего то леденят кровь в жилах.

Замерзшая, словно сосулька, подхожу к двери. И затаив дыхание дергаю ручку. Открыто. Выдыхаю с облегчением. Я бы не удивилась на самом деле, если бы отец решив проучить меня закрылся. Это практика у него еще с моих юных лет присутствовала.

В крови снова заиграла вражада по отношениею к родителю.

Теперь мне становится понятным, почему меня все эти годы не тянуло домой.

И это не только из-за бедности, которая здесь процветала, но и из-за него.

Тряхнула головой. Нет. Лучше об этом думать не буду. И так еле успокоилась. Потому как если бы не сложившиеся обстоятельства в которых я нахожусь, то не задумываясь вызвала такси и уехала отсюда. Уж лучше к черту на кулички, чем жить с таким как отец-подонком под одной крышей. Представить боюсь, как он над матерью издевается, чувствую себя вольготно в стенах этого дома.

Тихо, стараясь не шуметь я захожу в дом. Скидываю фуфайку, стягиваю шапку, валенки и только делаю шаг в сторону зала, когда словно в подтверждение моим мыслям раздается угрожающее:

– … проси за нее прощения, сучка, – доносится до моих ушей, и я застываю на месте, оглядываюсь по сторонам, прислушиваясь пытаясь понять откуда идет голос. Это голос отца, без сомнения.

– Валера, прости ее, прости, – хрипло, на одном выдохе, произносит женщина и я уже готова сорваться с места, чтобы кинуться выручать маму, когда слышу, характерный звук шлепающих друг об друга тел, занимающихся сексом.

Меня обдает жаром. Я заливаюсь стыдом. Черт побери! Зачем я это услышала?! Зачем!?

Затыкаю уши, устремляюсь в зал. Меня мутит. Мне дурно. Это так неожиданно и так пошло слышать, как твои родители занимаются сексом, что готов сквозь землю провалиться, лишь бы все это забыть.

Падаю на диван. Накрываюсь с головой одеялом и еще подушкой сверху.

Но засыпаю я только под утро обессиленная внутренними терзаниями.

Это худшее, что со мной могло произойти за этот день. Хуже быть уже просто не может.

Так думала я, пока не проснулась утром от грохота, доносящегося откуда-то с кухни.

Из цепких оков сна меня выдернул громкий шум.

С трудом разлепила ресницы. Потерла подушечками пальцев глаза.

Звон бьющейся на кухне посуды, окончательно согнал с меня последние остатки сна. С трудом оторвав тяжелую голову от подушки - села.

Стоило только проясниться сознаю в голове, как тут же заполыхало в груди смятение, растерянность. Я не знала, как посмотреть маме в глаза.

Встревоженная тем, что в доме вдруг все стихло и больше из кухни не доносилось ни звука: откинула одеяло, сунула босые ступни в тапочки, поспешила к двери.

– Мам, – позвала прежде чем заглянуть, надеясь на то, что отца дома уже не было и на кухне шумела родительница.

Но стоило только увидеть картину в целом, меня мгновенно охватила паника.

Возле плиты на полу, в лужи воды лежа мама. Недалеко валялся чайник, на плите горел огонь.

– Мама! – кинулась к женщине, встав перед ней на колени взяла за плечи, нависла над ней прислушалась к дыханию.

Сердце в груди сходило с ума. Оно будто на Американских горках скакало то где-то у горла, а потом резко падало вниз, опускаясь в самые пятки.

Уловив легкие шелестение воздуха между губами женщины, меня отпустило:

– Мама, – позвала, ударяя легкими шлепками по щекам.

На затылке шевелились волосы. Паника неумолимой волной надвигалась на меня. Не знаю чего боялась в этот момент. Невозможно объяснить.

– М-м-м, – протяжный стон слетел с губ женщины и она приложила ладонь ко лбу.

А у меня от облегчения на коже выступила испарина.

– Что случилось? – хрипло пробормотала женщина, в недоумении глядя на меня.

– Мам ты в обморок свалилась. Ты разве ничего не помнишь?

– Да-да, точно, – зашевелила пересохшими губы родительница, попыталась встать, отстраняясь от меня. – У меня и правда голова закружилась… Ох, едрит корень! Сколько воды налила….

Спохватившись женщина засуетилась, за-охала, за-ахала. Я же с тревогой следила за ней. И без того бледная и осунувшаяся, она сейчас выглядела совсем скверно.

Поднялась на ноги помогла ей встать. Но она отбросив мою руку встала на колени, взяла полотенце начала вытирать пол.