Сглотнув тугой комок боли в горле кивнула. Села за стол, на отодвинутый Германом стул:

– Спасибо. Я тоже на это надеюсь, – буркнула, уставившись пустым взглядом в пространство перед собой. – И спасибо, за приют…

– Ася, не говори глупости. Ирочка, такая замечательная женщина. Она столько много сделала. И о тебе много говорила…

– Мам, прекращай эти переливы. Они не к чему, – одним резким высказыванием остановил словесный поток Герман и я ему была крайне благодарна.

– Какой же ты грубый сын, – обиженно проговорила женщина. – Ася, ты можешь находиться здесь столько сколько нужно. Так же, если вдруг смущаешься, то есть гостевой домик…

– Ася будет жить в доме, – сказал, как отрезал мужчина.

Его слова резанули слух и вся сущность воспротивилась. Строго окинула его взглядом.

– За меня не нужно решать, – ответ получается грубым. И со стороны понимаю, что выглядит наверное это для матери Германа более чем странно. Ведь я получается сейчас грублю хозяину, который решил меня поддержать. Вот только женщина не знает, что нас с Германом связывает много больше чем обязательства начальника и подчиненной.

– Я не решаю, а предлагаю. Куда ты пойдешь: без документов и сред к существованию? – цинично парирует на мое замечание Герман.

У меня же все обрывается в груди. И слезы наворачиваются на глаза. Зачем он так со мной? Да еще и при матери своей? Разве я достойна подобных унижений.

– Извините, – скупо кидаю матери Германа и резко встаю из-за стола, – мне пора, – уже говорю непосредственно мужчине. – Не нужно мне указывать.

– Сядь. Пообедай. Потом поговорим, – Герман задвигает стул, бьет сиденьем под колени и я падаю обратно на стул.

Сжимаю кулаки от бессильно ярости, но стоит взглянуть на Германа, тут же пропало всякое желание воевать с ним. Его глаза полыхают холодным пламенем бешенства. И где-то под коркой в подсознание я понимаю почему: я не подумав головой устроила представление перед его сыном. Кто я после это? Какой я буду матерью? Если позволяю себе подобные выходки.

– Да, после поговорим... обязательно, – шиплю сквозь зубы, кидая в сторону мужчины обвинительные взгляды.

За столом больше не было произнесено ни слова.

Только иногда ловила на себе любопытный взгляд со стороны хозяйки, которая пыталась незаметно разглядеть меня внимательнее.

Пятнадцать минут гробового молчания показались мне вечностью. Я так и не смогла ничего проглотить, кусок в горло не лез, поэтому просто поковырявшись в еде отложила вилку и выпила пару глотков компота.

– Спасибо, – бросила сухо, мой голос завибрировал в воздухе и на меня тут же устремились три пары глаз. – Я пожалуй пойду.

– Сиди, – твердое, безапелляционное звучит мне в ответ.

Сжимаю под столом пальцы в кулаки. Это уже перебор. Что он вообще о себе думает? И что себе позволяет…

– О, Максюшка, ты покушал? – внезапно перебила мои мысли мать Германа.

Женщина суетливо вышла из-за стола, подошла к мальчугану и потрепав его за чуб, помогла слезть со стула.

– Но я компот еще не допил, – возмущается мальчик.

– Возьмем его с собой. Пошли, пошли.

Женщина с ребенком покинули помещение, и при этом хозяйка плотно прикрыла за собой дверь…

– Ты…

Не дожидаясь ответа от мужчины, я вскочила со стула и тут же перешла в атаку:

– … как у тебя вообще хватает наглости так со мной разговаривать, да еще и при своей матери? Ты хоть понимаешь, что она теперь о нас подумает? Что подумает обо мне?

– Сядь, Ась, – измерил меня раздраженным взглядом мужчина, и по его лицу пробежала тень.

У меня вдруг сердце в груди сжалось в комок. Затрепыхалось неистово.

Ноги дрогнули в коленях и я опустилась на стул.

– Я хочу поехать к маме, – плаксиво пробормотала. – Отвези меня к ней…

– Ась, – Герман отложил вилку, повернулся ко мне всем корпусом и упершись в колени локтями поддался вперед, отчего почти навис надо мной.

Я смотрела в его глаза и всё без слов становилось ясно: строгий снаружи, но на дне его глаз залегло сожаление и печаль. Я затаила дыхание, а Герман протянул вдруг ко мне руки и его пальцы взяли в плен мои заледеневшие ладошки.

– Мне сегодня утром позвонили… Я уже был в больнице, – сухим, карябающим слух голосом заговорил Герман.

– И… – сорвалось нервное с губ.

– Ирина умерла.

– Нет, – беззвучно пробормотала, – нет… нет. Не ври мне…

Интенсивно замотала головой.

– Я не верю, не верю…Отвези меня к ней. Ты мне врешь…

Забилась в его руках. Пытаясь вывернуться. Высвободиться.

Но мужчина встал из-за стола, выпрямившись в полный рост. Его тень нависла надо мной. Потянув меня за руку, заставил встать. Я сопротивлялась ему, но моей силы, конечно же не хватило, чтобы оттолкнуть настойчивые руки, которые прижимали меня к своей груди. Истерика била меня изнутри, отдаваясь крупным ознобом. От дикой неконтролируемой дрожи зуб на зуб не попадал.

– Она правда умерла?! – кричу ему вопрос, сжимая в кулаках ткань одежды. – Почему умерла?!

Герман не отвечал. Он лишь гладил меня по волосам, по спине, удерживая под лопатки, не выпуская из рук.

Первый шок, первая истерика прошли спустя полчаса.

Только когда меня перестало корежить, только тогда Герман позволил мне сесть на стул. Отвернувшись от мужчины, уперлась локтями в стол, накрыла лицо ладонями.

– Как она умерла? – осипшим до хрипа голосом задала вопрос.

– Кровоизлияние и остановка сердца, – раздалось в ответ равнодушно.

Судорожно втянула глоток воздуха. За мгновение десятки вопрос пронеслись в голове, но я задала лишь один:

– Поможешь мне?

Похороны. Поминки. Все прошло мимо меня. Я вроде находилась везде и в то же время меня не было нигде. Я перестала на какое-то время воспринимать реальность. Все казалось каким-то страшным сном. Лица людей мелькавшие перед глазами превратились в размытые пятна. Я никого не узнавала и не хотела этого делать, только отговаривалась дежурными фразами, когда подходили односельчане и приносили соболезнования… Но не в одном из них не было слышно искренности, хотя я и не искала ее.

Отца отпустили из следственного изолятора только на похороны. Потом забрали обратно. Полиция будет выяснять обстоятельства при которых мама повредила голову. Отца мне не было жалко. Если его вина будет доказана и его посадят, туда ему и дорога. Он заслужил. Убийцы не должны разгуливать на свободе. В груди неприятно кольнуло и кошки заскребли на душе. Стало как то не по себе от того, что такие мысли меня посещают в отношении родного отца. Но долго думать об этом мне не дала вездесущая мать Германа, бесцеремонно вторгнувшись в мое личное пространство.

– Ася. Может ты бы поехала домой? На тебе лица нет. Герман сказал, что ты беременна, – последнее она произнесла шепотом, – в твоем положении волноваться опасно. А здесь я и сама могу справиться. ЧТо скажешь?

Глаза Маргариты Валентиновны с добром и лаской заглядывающие мне в лицо отчего-то разозлили меня.

– Нет, я не устала. Останусь, – поджав губы, грубо ответила ей и тут же пожалев смягчилась, – извините Маргарита Валентиновна. Вы просто и так слишком много сделали для меня и если я уеду, то буду чувствовать себя не лучшим образом…

Уехать мне все же пришлось спустя полчаса. Сильная головная боль, которая куполом накрыла мою макушку прибило к земле так, что Герман вынес из дома меня на руках. Пока ехали домой, сквозь непрекращающийся шум в ушах слышала, как он кому-то звонил. Ругался. Но слов я не разбирала в голове все фонило, расщепляет слова на буквы, а потом и вовсе на шипящие звуки. Я потерялась в пространстве, а через какое-то время и вовсе сознание потухло.

Пришла в сознание от того, что мне под нос сунули нашатырь:

– Ммм, – вскинув руку попыталась отвести от лица подальше этот запах.

– Ася, как вы себя чувствуете? – незнакомый голос раздался очень близко.