— Ну, ты ж говоришь, они не только в глазу, но ещё и в мозгу у меня ковырялись, — в надежде вытянуть ещё какую-нибудь инфу, ответил Роман.

— Ты врач и прекрасно представляешь, как глаза связаны с мозгом, а также знаешь, что такое хирургический ампутационный нож.

— Длина лезвия малого ампутационного ножа сто двадцать миллиметров, — мрачно констатировал Кафтырёв, ясно представив рентгеновский снимок своего черепа с ножом, воткнутым в глазницу по самую ручку.

— Вот и радуйся, что твой Паравчук не схватил большой! Сиди спокойно дома и жди, когда вырастет новый орган зрения и его связь с мозгом полностью восстановится. И не вздумай снимать повязку!

— А сколько сидеть-то?

— Дней пять минимум, а там видно будет.

— Да кому видно-то? Как я, не снимая повязки, пойму, что глаз восстановился?

— Поймёшь, они наверняка об этом позаботились, так что просто жди, ясно?

— Как-то не очень, — разочарованно пробурчал Роман.

— Хорошо, я запрошу у руководства подробности. Зайду дня через три, ещё еды тебе принесу, тогда и поговорим.

Было слышно, как он поднялся и пошёл к двери.

— Захлопни там за собой, пожалуйста! — крикнул Кафтырёв вслед.

— До встречи! — уже с порога откликнулся Всеволод и саданул дверью так, словно с петель снести собирался.

— Болван! — беззвучно ругнулся Роман и прямо так, не раздеваясь, завалился на кровать.

Прошло три дня, но Всеволод не явился. Возможно, он звонил, да аккумулятор наверняка сел, а на ощупь свой телефон Кафтырёв так и не нашёл. Снимать повязку он боялся, и когда принесённая начальником еда закончилась, нашарил в кухонном шкафчике чай, кофе и даже завалявшуюся пачку печенья, так что протянул на этом ещё пару суток, попутно разбив чашку, блюдце и крышку от заварочного чайника.

В ночь на шестой день ему приснился кошмар: будто в раскуроченный правый глаз влезает чёрная змея и начинает пожирать мозг, от чего перед глазами полыхает радужное сияние. Утром Роман обнаружил, что видит это сияние и наяву, несмотря на закрытые повязкой глаза. Образование переливалось разными цветами, формой походило на физическое тело и постоянно плавало рядом с ним, не отдаляясь больше чем на полтора метра. Пока он его рассматривал, размышляя, не знак ли это, чтобы снять наконец повязку, раздался звонок в дверь. Шаря руками по стенам, ударяясь о мебель и временами со звоном и громким стуком роняя что-то на пол, Роман добрался до входной двери и увидел ещё одно переливавшееся разными цветами образование.

— Эй, доктор! — раздался из-за двери голос. — Ты в порядке?

— Кто там?

— Это Китаец, открывай!

Второе световое пятно вплыло в квартиру и коснулось того, что болталось рядом с Кафтырёвым. В голове Романа сразу же всплыл образ узкоглазого широколицего парня, бледного от кровопотери.

— Ножевое ранение в плечо — я помню!

— Да-да, ты штопал меня с месяц назад, открывай, не то я сам…

— Не надо, — Кафтырёв нащупал наконец ручку замка и отпер дверь.

— Твою мать! — удивился Китаец, увидев перебинтованную голову доктора. — Это кто ж тебя так?

— Да ассистент мой, Паравчук. А тебя что, Всеволод не предупредил?

— Не-е, сказал просто: привези доктора. И адрес твой дал.

— Вообще-то он сам обещал зайти ещё два дня назад, но не явился. Странно всё это…

— Согласен. Сейчас вообще много странного. Да и сам Всеволод тоже как будто… не в себе малость.

— Что значит — не в себе? — в груди Кафтырёва шевельнулось предчувствие чего-то нехорошего.

— То и значит! Три дня где-то пропадал, потом объявился… другим каким-то.

— Другим? Не понимаю! — ощущение надвигавшейся беды стало острее.

— Ну и похер! — разозлился Китаец. — Собирайся давай, поехали! Где у тебя одежда?

— Там, в комнате, в гардеробе…

— Ладно, жди здесь!

Посыльный Всеволода оставил Романа в прихожей, усадив на тумбочку, где хранилась обувь, а сам сбегал в комнату, откуда принёс джинсы и рубашку.

— Одевайся!

— Тут где-то должны быть кроссовки, — застёгивая джинсы, сказал Кафтырёв.

— Лучше вот эти надевай, их не надо завязывать.

— Ладно, — смирился Роман, впихивая ноги в узкие колодки нелюбимых туфель.

— Что ж, Вера, спасибо, что пришла и вот это всё мне поведала, — Васильков постучал концом ручки по исписанным листкам. — Эх, жаль нельзя твои показания официально оформить, чтобы к делу привязать!

— Понимаю, — вздохнула Вера. — Какой из меня свидетель, если я на местах преступлений не была и своими глазами убийств не видела…

— Ничего, если знать, кто виноват и где искать, то и свидетели настоящие найдутся, и допросы куда как живее пойдут.

— Всё, что я рассказала — чистая правда, Иван Игнатьевич, не сомневайтесь!

— Ладно, давай пропуск.

— Вот.

Следователь поставил свою подпись и, протянув бумажку Вере, спросил:

— Скажи, пожалуйста, а ты вот болезни опасные сразу видишь? Всегда?

— Нет, — покачала она головой, мельком глянув на свой браслет. — Сейчас я вообще приспособилась почти ничего не замечать.

— Да? — Васильков внимательно посмотрел на неё поверх очков. — Почему?

— Чтобы не увидеть чего-нибудь лишнее. Когда роешься в чужом св… организме, попадаются не только болезни, но и всё остальное, иногда очень личное… стыдное… Короче, это как за голым человеком подглядывать, понимаете?

Следователь задумчиво кивнул.

— В общем, я стараюсь не лезть к людям без спроса… а что?

— Да так… — он замялся, потом всё же продолжил: — Жена настаивает, чтобы я в больницу в ближайшее время лёг, боится после того инфаркта. А мне сейчас это, ну, совсем не в кассу! Хотя бы месячишко ещё — закрыть самое срочное, а уж потом…

— Иван Игнатьевич, сегодня-завтра прямой опасности для вашей жизни точно нет, — сказала Вера, не уточняя, что давно уже проверила это по собственному почину, ещё когда они шли к допросной. — Хотите, посмотрю подробнее!

Она нажала пять заветных точек — со стороны это выглядело, будто она просто поправляет браслет.

— Обещаю сосредоточиться только на здоровье, а если что другое случайно вылезет — постараюсь сразу же забыть.

— А конвульсий не будет?

— Не будет! Это точно.

— Хорошо, — пожевав губами, решился следователь. — Давай, как ты сказала… если не трудно.

Сунув браслет в карман, она аккуратно совместила светаки, мгновенно погрузившись в череду событий и дел: служебных, домашних, личных — жизнь следователя отличалась насыщенностью и, среди всех забот, беспокойство о собственном здоровье было задвинуто в самый дальний угол. Вера внимательно вглядывалась в потоки, выискивая тёмные пятна, относившиеся исключительно к здоровью, и честно старалась избегать любой информации о расследованиях, как вдруг, когда она уже собиралась отлепиться от чужого светака, перед носом вдруг вспыхнул образ, который заставил её потрясённо застыть.

— Вера? — видно, уловив на её лице замешательство, позвал Иван Игнатьевич.

— Да? — она разлепила светаки, подавив острое желание немедленно зарыться во все расследования Василькова, чтобы вычленить любую инфу, связанную с этим образом.

— У меня что-то сильно не в порядке?

— Сердце… — Вера с трудом собралась с мыслями, — сердце по-прежнему ваша основная проблема, но пока всё стабильно. Вам, конечно, надо в больницу, но не прям срочно.

— Спасибо Вера! Значит, месяцок у меня в запасе имеется.

— Только если будете беречься! — предупредила она, прямо в кармане просовывая руку в браслет. — Сами понимаете: если какая резкая нагрузка, то в один миг всё изменится и станет как в прошлый раз. Так что Иван Игнатьевич, вы уж, пожалуйста…

— Ладно-ладно, я понял!

— И ещё. Я тут одну вещь увидела, но, как вам и обещала, лезть никуда не стала. А узнать очень хочется, может, вы мне так скажете?

— Что именно? — Васильков напрягся.

— Это был образ человека в перьях, верней, не совсем человека… Такой полуптица-получеловек, без крыльев, вместо одежды — чёрные перья. Можете сказать, где вы его видели?