Или, может, его послали меня убить? Логика подсказывала, что он мог бы сделать это и другими способами, не обязательно напрашиваться на ужин. Уж чего-чего, а убийств политических оппонентов нацисты не чурались. И не слишком их скрывали.

Мне захотелось глотнуть свежего воздуха. Я позвал Гейнора снова выйти на террасу. Яркий лунный свет придавал ситуации драматизма. Неожиданно кузен предложил, чтобы к разговору присоединился лейтенант Клостергейм.

– Его немного задевает, когда к нему относятся, как к чужаку. А он ведь состоит в дальнем родстве с женой Геббельса. Древний горский род. Из тех, что отвергают все почести, из гордости предпочитая им статус землевладельца. На протяжении тысячи лет их семья владела крепостью в горах Гарца. Они называют себя горцами-йоменами, но подозреваю, что почти все эти годы они промышляли разбоем. А еще у него есть родственники среди церковников.

Мне уже было все равно. Общество Гейнора начинало меня раздражать, и приходилось напоминать себе, что он – мой гость. Клостергейм мог слегка разрядить обстановку. Но надежда испарилась в тот самый миг, когда фигура монаха-мертвеца в тесной эсэсовской форме появилась на террасе, с фуражкой под мышкой; белые клубы пара из его рта казались холоднее окружающего воздуха. Я извинился за свою неучтивость и пригласил его выпить с нами. Он помахал карманным экземпляром «Майн кампфа» и ответил, что ему было чем заняться. От него несло фанатизмом, и во многом он напоминал мне своего бесноватого фюрера. Гейнор относился к нему с каким-то странным почтением.

Клостергейм согласился выпить бенедиктина. Я подал ему рюмку; он взглянул на Гейнора и спросил:

– Вы уже рассказали о нашем предложении, капитан фон Минкт?

Гейнор рассмеялся, несколько натянуто. Я повернулся за разъяснениями, но он махнул рукой:

– Небольшое дельце, кузен, можем обсудить его в любое время. Лейтенант Клостергейм весьма прямолинеен и оперативен, но иногда ему не хватает такта.

– Возможно, мы в Клостергейме не привыкли к особому обхождению, – сурово заметил лейтенант. – У нас нет времени на хорошие манеры, жизнь там слишком тяжелая и опасная. От начала времен мы защищали границы. Наши традиции – это все, что у нас есть. Крепости в скалистых горах, гордость и уединение.

Я предположил, что, возможно, его семья захочет заняться туризмом, который приносит неплохой доход. Тогда и жизнь станет полегче. А что? Набил автобус баварцами, покатал их по округе, показал достопримечательности, и можно потом целую неделю лежать на боку. Я бы и сам этим занялся, только у меня не крепость, а всего лишь сельское поместье, пусть и славное. Не знаю, с чего я вдруг так развеселился. Возможно, меня раззадорило его чересчур серьезное отношение. В глубоко посаженных глазах лейтенанта что-то неприятно блеснуло и вновь погасло.

– Возможно, – сказал он. – Да уж, жизнь стала бы намного легче.

Он проглотил свой бенедиктин и сделал неловкую попытку проявить такт:

– Насколько мне известно, граф, капитан фон Минкт прибыл сюда именно для того, чтобы облегчить ваше бремя.

– А я не жалуюсь.

– Скорее, избавить от ответственности и лишних хлопот, – с подозрительным добродушием добавил Гейнор. Клостергейм не заботился о том, насколько угрожающе прозвучали его слова, но кузен явно хотел заручиться моей поддержкой, чтобы получить то, ради чего приехал.

– Ты же знаешь, меня не слишком заботят фамильные реликвии, – заметил я, – если только они не связаны с какими-то личными или семейными обстоятельствами. А тебя что-то конкретное интересует?

– Помнишь тот древний меч, с которым ты часто играл до войны? Черный от старости. Должно быть, он насквозь проржавел. Как и твой наставник фон Аш. Что ты потом с ним сделал? Подарил кому-нибудь или продал? Или он дорог тебе как память?

– Вероятно, ты имеешь в виду Равенбранд, кузен.

– Именно его. Равенбранд. Я уже и забыл, что ты дал ему прозвище.

– Это имя, и другого у него никогда не было. Он такой же древний, как и наш род. О нем ходят всякие легенды, и, конечно же, нет никаких доказательств. Обычные байки, их придумали, чтобы жизнь наших предков-земледельцев казалась интересней. Призраки, древние сокровища и все такое прочее. Ни один антиквар или историк не дал бы за эти легенды и ломаного гроша. Все их знают, и никто в них не верит.

Я слегка встревожился. Не мог же кузен приехать сюда, чтобы отобрать наше древнее сокровище, наше наследие и долг?

– Насколько мне известно, никакой коммерческой ценностью он не обладает. Дядя Рикки однажды попытался его продать. Отвез в Миренбург оценщику и сильно разочаровался.

– Он был бы гораздо дороже в паре. С мечом-близнецом, – со смешком сказал Клостергейм. Губы его как-то по-особенному скривились. Должно быть, он так улыбался. – С противовесом.

Я начал подозревать, что у Клостергейма, как говорят в Вене, «пфеннигов не хватает». Его замечание имело лишь косвенное отношение к разговору, словно он витал в каких-то других, намного более холодных сферах. Проще было не обращать на него внимания, нежели просить объяснить, что он имел в виду. Разве у клинков бывают «противовесы»? Наверное, он один из тех нацистов, помешанных на мистике. Этот странный феномен я замечал не раз: люди, склонные к правому экстремизму, увлекаются всем сверхъестественным и непостижимым. Сам я никогда этого не понимал, но многие нацисты, включая Гитлера и Гесса, с головой ушли в подобные бредни. С их точки зрения, мистика, вне всяких сомнений, выглядела настолько же рациональной, как и расизм. Мрачные абстракции в приложении к реальной жизни производят самое банальное зло.

– Не преуменьшай достижения своего рода, кузен, – Гейнор вдруг вспомнил наши древние победы. – Вы подарили Германии самых доблестных воинов.

– А еще бунтовщиков и отщепенцев.

– А некоторые были и теми, и другими, и третьими одновременно, – подхватил кузен, все еще бодрясь, словно разбойник на эшафоте.

– Взять, к примеру, вашего тезку, – пробормотал Клостергейм. Казалось, от его слов даже воздух становится холоднее.

– Кого?

Голос Клостергейма отдавался эхом:

– Того, кто искал и нашел Грааль. От кого пошел ваш семейный девиз.

Я пожал плечами и предложил зайти в дом. Огонь все еще догорал в камине, и я ощутил вдруг непривычный прилив ностальгии, вспомнив, как мы когда-то праздновали Рождество всей семьей. Только саксонцы умеют так веселиться на Святках. В те времена, когда мои мама, отец и братья были еще живы, к нам приезжали друзья из замка Оши в Шотландии, из Миренбурга, Франции и Америки, они привозили родню, и все весело проводили время, наслаждаясь уютом и гостеприимством. Война все разрушила. И вот я стою у камина с почерневшей дубовой полкой и смотрю, как от умирающего печального огня поднимаются струйки дыма. Изо всех сил стараюсь вести себя, как надлежит радушному хозяину, с двумя господами в черном, приехавшими отобрать мой клинок, в чем я окончательно убедился.

– «Исполняй свое дьявольское дело!» – прочел Клостергейм надпись на гербе над очагом. Я всегда считал ее вульгарной и давно бы убрал, если бы для этого не требовалось снести всю стену. Очередная готическая чушь с алхимическими символами и мрачными украшениями, которые, если верить тому, что пишут о них в книгах, раньше имели совсем другое значение.

– Вы все еще следуете этому девизу, граф?

– С этим девизом связано не меньше легенд, чем с клинком. К сожалению, как вы знаете, к нашему семейному проклятию – альбинизму – предки не всегда относились терпимо, некоторые считали его позором и пытались стереть все упоминания об альбиносах, подобных мне, и обо всем прочем, что казалось им хоть немного странным. Должно быть, они тоже верили, что, сжигая книги, смогут уничтожить неприятную правду. Похоже, все мы в Германии отчасти склонны к этому. Так что достоверной информации почти не осталось. Насколько я понимаю, девиз этот всегда предполагал некоторую иронию.

– Возможно.

Клостергейм иронией, по всей видимости, не проникся и все воспринимал в лоб.