Если честно, некоторые из дворян, и я в том числе, решили остаться и восстановить Федеративную Германию, хотя хвастливая агрессия побежденных пруссаков, считавших себя неуязвимыми, совсем не пришлась мне по вкусу. Именно эти горделивые националисты и навязали нам лозунги двадцатых, которые составили основу и нацистской, и большевистской пропаганды, правда, с довольно разными целями. Германия лежала в руинах, побежденная, нищая и опозоренная.

«Черная рука» сербов придавила мир и изменила его почти до неузнаваемости. Бисмарк пытался взрастить в нас чувство единства и национальную идею, но все пошло насмарку из-за амбиций горстки алчных дельцов, промышленников, продавцов оружия и их союзников из королевских семей. В Берлине, например, многие пытались не замечать горького эха войны или переплавить его в искусство, так у нас появились Брехт и Вайль. Широко известные саркастичные ритмы «Трехгрошовой оперы» стали музыкальным аккомпанементом к истории нашей гибели.

Германия балансировала на грани гражданской войны – между правыми и левыми, между бойцами-коммунистами и националистами фрайкора. Такой войны мы опасались больше всего, потому что видели, что случилось в России.

Так просто ввергнуть страну в пучину хаоса, в состоянии паники принимая решения, направленные на предотвращение этого самого хаоса. Германия восстанавливалась. Некоторые умники считали, что если бы в тот момент ее поддержали какие-нибудь силы, Адольф Гитлер просто не появился бы. Но существа, подобные Гитлеру, очень часто зарождаются сами по себе, из вакуума. Они появляются из ничего благодаря нашему негативизму, поистине фаустовским страстям и черной алчности.

Война разрушила нашу семью и значительно сократила ее состояние. Мой друг священник стал миссионером в бывшей германской колонии в Руанде. Я же превратился скорее в жалкого отшельника. Мне часто советовали продать Бек. Оживившиеся барыги и преуспевающие фашисты предлагали купить мое родовое поместье. Они считали, что смогут приобрести влияние в городе точно так же, как покупали большие особняки и мощные автомобили.

Я отчаянно пытался сводить концы с концами, но получалось намного хуже, чем раньше. В каком-то смысле именно это помогло мне понять, с какими ужасами и неуверенностью в завтрашнем дне сталкиваются каждый день простые немцы, видя, как их страна балансирует на краю пропасти.

Проще всего было винить победителей. В самом деле, они наложили на нас несправедливую, бесчеловечную и глупейшую контрибуцию, и именно она стала тем ядом, которым нацисты отравили Мюнхен и всю Баварию.

Даже когда народная поддержка поослабла, нацистская партия смогла удержать контроль почти над всеми силами Германии. Силами, которые раньше принадлежали евреям. Но, в отличие от евреев, они контролировали еще и средства массовой информации. По радио, в газетах, журналах и в кино они начали объяснять народу, кого следует любить, а кого ненавидеть.

Как можно убить миллион-другой своих ближних?

Сначала нужно сказать, что они – другие. Не такие, как мы. Нелюди. Они лишь внешне похожи на нас. Притворяются нами. Но внутри они – чистое зло, даже если здравый смысл подсказывает вам иное.

Затем вы сравниваете их с грязными животными и обвиняете в том, что они замышляют что-то против вас. Очень скоро вы получите достаточно безумия, чтобы устроить холокост.

Разумеется, это не какой-то новый феномен. Американские пуритане объявляли всех несогласных грешниками и безбожниками, а то и колдунами. Эндрю Джексон раздул воображаемую войну, а затем сделал вид, что победил в ней, дабы отобрать у индейцев земли, принадлежавшие им по договору с правительством. Британцы и американцы отправились спасать Китай от опиума, который сами же ему продали. Турки называли армян неверными чудовищами, чтобы под шумок начать отвратительную резню. Но в мое время, если не считать постыдных утверждений Мартина Лютера против еврейства, подобные разговоры в Беке были не в ходу, и я поверить не мог, что цивилизованная нация может настолько терпимо относиться к подобному.

Запуганные люди, однако, слишком легко ведутся на слухи о гражданской войне и верят тем, кто обещает ее предотвратить. Гитлер предотвратил гражданскую войну лишь потому, что она не была ему нужна. Его оппозиционная партия, получившая власть посредством избирательных урн по всей стране, на тот момент была самой демократической в мире, так что во многом превосходила даже Америку.

Оппоненты Гитлера уже и так находились в его власти благодаря полномочиям, которые он захватил. Мы всё это видели своими глазами, ужаснулись, но убедить никого не смогли. Немецкий народ так жаждал стабильности, что с готовностью примкнул к нацистам. Исчезновение соседа-еврея забыть гораздо проще, чем то, что касается твоей собственной родни.

Вот так простой народ и стал соучастником в этом зле, поддержав его словами, или делами, или чудовищным молчанием, защищая его даже против собственной совести, ненавидя себя и других, выбрав самомнение вместо самоуважения и обесценив себя как граждан.

Именно таким образом современная диктатура принуждает нас подчиняться ее воле. Мы маскируем отвращение к себе глянцем дешевой риторики и сентиментальных разговоров о благих намерениях, убеждаем окружающих в том, что мы невиновны, и представляем себя в образе жертвы. А тех, кто противится, просто уничтожают.

При всем своем стремлении к миру я продолжал упражняться с клинком. Фехтование уже не было обычным хобби, став для меня в какой-то мере самоцелью, способом удержать в своих руках хотя бы то малое, что я еще мог контролировать. Чтобы справиться с Ворон-мечом, требовались особые навыки: хотя клинок был идеально сбалансирован, так что я мог вращать его одной рукой, но, сделанный из гибкой стали и довольно тяжелый, он словно жил собственной жизнью. Иногда во время тренировок мне казалось, будто он незаметно перетекает из руки в руку.

Наточить его на обычном камне не представлялось возможным. Фон Аш подарил мне специальный точильный камень с осколками алмазов. Впрочем, в заточке меч не особенно нуждался.

Фрейдистам, что пытались хоть как-то объяснить хаос тех дней, наверняка было бы что сказать о моей тесной связи с клинком и о том, почему я не желал с ним расставаться. Мне же казалось, что он наполняет меня силой. Не той грубой силой хищника, которой поклонялись нацисты, но непрерывной поддержкой.

Куда бы я ни поехал, а это случалось нечасто, я всегда брал меч с собой. Местный мастер изготовил по моей просьбе оружейный футляр, куда Равенбранд идеально укладывался. Я носил его на плече и для посторонних выглядел сельским помещиком, который собрался на охоту или рыбалку.

В глубине души я решил: что бы ни случилось с Беком, мы с мечом обязательно выживем. Не могу точно сказать, имелось ли у него какое-то символическое значение, но в нашем роду его передавали из поколения в поколение по меньшей мере тысячу лет. Считалось, что его выковали для Вотана, что он изменил ход войны в Ронсевальском ущелье, вел чудовищных коней кавалерии Каролингов в атаку на берберов, защищал датскую королевскую семью в Гастингсе и служил саксам в изгнании в Византии и за ее пределами.

Должно быть, я тоже был несколько суеверным, если не совсем чокнутым, потому что чувствовал с мечом связь – и это было больше, чем привычка или просто фантазия.

Между тем жизнь в Германии становилась все хуже.

Даже наш городишко Бек с сонными фронтонами, покосившимися старыми крышами и печными трубами, окнами с зеленой глазурью, еженедельными ярмарками и старинными обычаями не устоял перед грубой реальностью двадцатого века.

До 1933 года по его улицам время от времени проходили маршем небольшие отряды так называемых фрайкоровцев; состояли они в основном из безработных бывших солдат, а командовали ими унтер-офицеры, сами себе присвоившие звания от капитанов и выше. Обитали они по соседству, а не в Беке, поскольку я не позволил им селиться у нас. Полагаю, в родных местах у них была слишком серьезная конкуренция, потому они и пытались показать свою силу горожанам, в основном старикам и детям, там, где большинство мужчин сгинуло во время войны.