— Где здесь остановка? — покрутила я головой, как только мы оказались на улице, не соображая, в какую сторону теперь нужно было идти.

— Далеко, — ответил тот, и мне показалось, что я уловила злые нотки в его голосе, — садись в машину.

Не сопротивлялась, села, хотя понимала, что всё происходящее странно, даже нереально. Как он появился здесь? Зачем возился со мной? Куда вёз? Отчего такой злой? Но у меня настолько притупились от шока чувства и разум, что мне проще было делать всё то, что Азаров говорил, чем выяснять отношения и принимать решения самой.

Ехали в тишине. Я отвернулась к окну. Как раз вовремя: из глаз и носа потекло. Быстро справилась с сыростью на своём лице с помощью бумажных платочков, шумно шмыгнула носом пару раз, и на этом всё, истерика закончилась. Годы тренировок по подавлению эмоций даром не прошли. Пролившиеся скупые слёзы не только позволили чётко видеть, но и мысли привели в порядок.

— Куда мы едем? — спросила хмурого, сосредоточенного на дороге Клима.

— Туда, где можно напиться без посторонних глаз.

— Зачем нам пить? — не унималась я.

— После такого только алкоголь поможет…

— Какого такого?

Клим посмотрела на меня с сомнением, будто я нарочно изводила его тупыми вопросами, а на самом деле всё и так было понятно. Не отвечал, лишь покачал головой и снова отвернулся к лобовому стеклу. Мысли о Демиде, Галине Германовне, теперь вот и о Климе нашинковали мой мозг просто не просто в винегрет, а в фарш. Не могла понять, как у него это получилось (по лицам читает или ясновидящий), но Азаров дело говорил — надо было выпить.

Машина остановилась у какого-то закрытого клуба. Закрытого не в смысле членства, а в принципе закрытого — по графику работы он открывался в 19:00. Но физиономия Клима и тут сотворила чудеса. Нас двоих разместили у барной стойки, на которую радушный бармен выставил бутылку Кальвадоса[1], пару стаканов, ведро со льдом, тарелку оливок, а сам растворился. Азаров разлил, и мы, не чокаясь выпили по первой. Обещанного грушевого послевкусия я не ощутила. Зато крепость алкоголя обожгло нутро так, что снова навернулись слёзы. Быстро закинула в рот кусок льда, на что сидящий рядом только снисходительно хмыкнул.

— Откуда ты там взялся? — наконец, я задала вопрос, который интересовал меня с самого начала.

— Я там живу.

— И Демида знаешь?

— Знаю.

— А, точно, соседи же…

— Нет, точно не соседи, — передразнил он меня и ухмыляясь добавил: — Братья.

Я развернулась к нему всем корпусом, не веря услышанному:

— Он что — Азаров?!

Мы смотрели друг на друга, я — недоверчиво, Клим — как на слабоумную. Настала его очередь удивляться.

— Ты пришла знакомиться с матерью, не зная фамилию своего парня?! — Азаров улыбнулся во весь рот. — А ты забавная. Теперь я понимаю, чем ты смогла зацепить Демида.

Э, Боженька, может хватит шуток? Только мысли более-менее в кучу собрала, а тут такое… И как меня угораздило в эти хитросплетения попасть? Я, насупившись, молчала. А Клим моё сопение истолковал по-своему — налил по второй. И снова выпили молча. В этот раз пошло лучше, лёд уже не понадобился.

— Крепко она тебя приложила? — не глядя на меня, спросил собутыльник.

— Как видишь, живая осталась. — Теперь пришла моя очередь грустно усмехаться. — Правда, как у той бедной мушки, одну за другой ножки повыдёргивала, крылышки отщипнула и со словами «Можешь лететь» щелчком в светлое будущее пнула. — Покрутила в руках пустой стакан, помолчала и добавила: — не думай, что я настолько наивная. Я всегда знала, что не подхожу Демиду. И ему об этом говорила. Дело даже не в деньгах и положении. В одном Галина Германовна права — я ведь никакая…

— Она сама — никакая! — Азаров взвился, глаза кровью налились, ноздри раздувались, даже кулаки от напряжения сжал. — Была никакой, пока отец её не вытащил в люди. Она, как аскалаф[2], выпивает жертву досуха и шкурку на память оставляет. Отца угробила своим «надо ещё, хочу больше», теперь за Демида взялась, ненасытная стерва…

Я в шоке посмотрела на него:

— Это же твоя мать…

— Ты не представляешь, как я её ненавижу… — Разлил по третьей. Видя, что я не поддерживаю, выпил сам. — Я ведь предупреждал брата, что так и будет. Ещё тогда, когда к тебе в магазин приходил… Это же Демид меня привёл. Пойдём, говорит, девушку тебе покажу… Я как тебя увидел, во мне оборвалось всё… А он глазами блестит, светится весь от счастья, никогда его таким не видел… — Клим повернулся и посмотрел мне в глаза, с такой тоской, словно это он во всём случившемся виноват. — Аль, он правда любит тебя… Демид мне только вчера сказал, что собирается вас с матерью знакомить. А я, как назло, в Краснодар по делам уехал… Спешил, но всё равно… Хотя, от меня помощи…

У меня от его взгляда и слов внутри всё сжалось, горло перехватило. Стакан ко рту несла, и видела, как рука дрожит. Кальвадос ком из горла прогнал, да только не далеко, застрял он в районе солнечного сплетения, раздавая тупую боль во все стороны за грудиной.

— Откуда ты… — осеклась, потому что голос не слушался, — откуда знал, что так всё будет?

— Потому что на себе испытал мамино благословение. — Клим не говорил, выплёвывал слова, будто грязь к языку прилипла. — У меня девушка была, на первом курсе. Мать её в глаза не видела, но справки навела, и мне ультиматум поставила — расстаться по-хорошему или хуже будет. Ей. Я посмеялся, думал блефует. А через некоторое время девочку мою из университета выгнали, якобы взятку преподу давала… Матушка даже скрывать не стала, что это её рук дело. Я просил, умолял, обещал, что больше не стану с ней видеться. Знаешь, что она мне на это сказала? «Вспомни, когда следующий раз решишь меня ослушаться, что не сам подставляешься, а другим жизнь калечишь. Сиди на попе ровно, ешь у меня с ладони, да команды выполняй. И будет у тебя в жизни всё зашибись».

Слушала его историю, а голову туманом заволакивало. Хороший всё-таки кальвадос, плавно накрывал. Да только от тумана этого на душе вообще не легче. Наоборот, обида, разочарование и безысходность острее проступать стали.

— И как живётся тебе?

— Херово живётся. Повесился бы давно, да Демида не могу бросить…

— Разве он не видел всего того, что с тобой происходило?

— Незадолго до этого отец умер. Демиду пришлось с головой в работу уйти, чтобы холдинг не посыпался. Ему и без меня тяжко было…

Снова попытались алкогольной горечью горечь житейскую победить, но слабо верилось, что это поможет.

— Это поэтому ты Городову?.. — догадка сорвалась с языка, прежде, чем разум в тумане смог что-то предпринять.

Клим одной рукой взъерошил свои волосы, другую сжал в кулак:

— Ты и об этом знаешь?

— Подруги всё-таки… — Теперь у меня хватило ума не рассказывать ему, что именно я нашла Ленку в тот вечер, после его ухода.

— Аль, она мне очень нравится, наверно даже люблю её… — голос Клима прозвучал горько. — Только нельзя. Боюсь за неё. Кто я такой, чтобы из-за меня рушилась её жизнь? А сил бороться…

Он замолчал. Я какое-то время ждала продолжения, но тот снова разлил пахучую жидкость по стаканам. Можно было уже притормозить с выпивкой, но вставал вопрос: «А что потом?». Сегодня точно об этом думать не смогу. Поэтому снова пила, уже не залпом, растягивая так сказать удовольствие.

— Я ведь в тот день, когда от Лены ушёл, — Азаров решился-таки на продолжение, на которое я уже и не рассчитывала, — напился в хлам. Домой еле приполз. Скандал устроил, в лицо маменьке сказал, что ненавижу её и жить не хочу. И знаешь, что она сделала? — Он посмотрел на меня с улыбкой циника. — Отправила на Кипр, на следующий же день, списав всё на стресс от защиты диплома.

Клим рассмеялся, раскатисто, горько, сильно закидывая голову. Вот почему при нашей первой встрече он мне Демида напомнил — все в их семье смеялись одинаково.

— Ты никогда не хотел объясниться с Городовой? — Может, и не стоило возвращаться к этой теме, но сдерживаться в вопросах было всё труднее. — Она ведь до сих пор не знает причины…