Меня трясло. И не только от нервов и паники — мое тело вообще было иного мнения о том, что нам необходимо прямо сейчас. Это было больше похоже на боль, чем на желание. Тягучую, скручивающую боль в низу живота, настырно и категорично отвлекающую на себя мое внимание. Меня бросало то в жар, то в холод, но я не могла потянуться к Йону даже мысленно, потому что словно бы натыкалась на глухую стену внутри собственной головы. Если и существовал более прямолинейный и однозначный способ дать мне понять, что меня не желают ни видеть, ни слышать, я его не знала.

От чувства отупляющей беспомощности и предательской слабости собственного тела я расплакалась. Я ничего не могла сделать. Я не могла даже подняться на ноги, потому что они отказывались меня держать. У меня в голове не осталось ни одной связной мысли, и, потянувшись практически в пустоту, я набрала единственный номер, который мне сейчас пришел на ум.

— Дани, — едва дыша, прошептала я в трубку, услышав в ней знакомый сонный голос. — Дани, помоги мне, пожалуйста. Я не знаю, что делать. Пожалуйста.

Подробности того разговора практически не отложились у меня в памяти, и следующее, что я запомнила относительно ясно, это звук открывшегося лифта. Кажется, те пару часов, что разделяли одно и другое, я все же проспала, потому что вдруг осознала, что за окном совсем светло — короткая августовская ночь уже закончилась. За мной приехали две омеги, которые, как я узнала позже, работали на госпожу Боро. Я позволила им увести себя и усадить в машину. Тогда не думала о том, почему мне надо уезжать и почему нельзя остаться дома и дождаться Йона. Они говорили, что все в порядке и что Его Святейшество обо всем позаботился, и мне почему-то вполне хватало этих простых слов, чтобы не задаваться лишними вопросами. В машине я заснула опять, и на этот раз мне даже что-то снилось. Что-то исключительно и отвратительно непристойное, о чем я вовсе не хотела думать или фантазировать. Собственное перезревшее желание ощущалось горьким, навязчивым и душным — скорее мучительным, чем что-либо еще. Но оно хотя бы помогало отвлекаться и не думать ни о чем другом.

В поместье Боро меня сразу провели наверх и устроили в одной из гостевых комнат. Уже тогда я обратила внимание на то, что в доме как будто бы не осталось ни одного альфы — в том числе и охраны. Но в тот момент я была слишком измотана физически и морально, чтобы догадаться, что Дани специально отослал их — для моего душевного спокойствия и комфорта. Самого Медвежонка я увидела только спустя несколько часов — после принятого успокоительного, которое хотя бы на время смогло снять самые острые симптомы, я мгновенно отключилась и окончательно проснулась уже после пяти вечера, когда внутренний двор поместья, видный из моего окна, уже тонул в предвечерней золотистой дымке. Только тогда я наконец почувствовала, что время снова замедлилось, а земля под моими ногами приобрела хотя бы относительную устойчивость. После лекарств нестерпимый зуд внутри немного поутих, но вместе с ним просели и остальные эмоции. Может быть, только поэтому я не бросилась со всех ног к телефону, стоило мне проснуться и прийти в себя.

Ну и потому, что метка на моей руке по-прежнему источала отчетливый и ровный запах Йона, а значит с ним все было в порядке.

— Может быть, я зря себя накрутила? — тихо спросила я, двумя руками держа большую чашку гречишного чая, который для меня заварил Дани и неуверенно глядя на самого парня.

— Я бы, на твоем месте, тоже занервничал, — признался тот. — Но, думаю, Йон был занят кое-чем другим. Смотри.

Он протянул мне свой смартфон, на котором была открыта страничка какого-то онлайн-издания. Мне не нужно было даже читать громкий заголовок — хватило одного фото, чтобы все понять.

— Пожар удалось потушить только к утру, — вполголоса прочитала я последний абзац статьи, быстро пробежав глазами все остальное. — По предварительным данным, на территории сгоревшего производства, чья спецификация и юридическая принадлежность до сих пор не установлены, могло находиться до сорока сотрудников. Разбор завалов и извлечение тел продолжаются. Статья будет дополняться по мере поступления новой информации.

— Ты знала? — уточнил Дани, когда я снова подняла на него беспомощный взгляд.

— Знала. — Слова толклись в горле, слепившись в один бесформенный комок, который никак не получалось сглотнуть. Сорок сотрудников? Это уже включая прикованных к больничным койкам детей с наркотиками в венах или без них? Я так боялась, что Йон сделает глупость, но никак не могла подумать, что эта глупость коснется не только его самого и потенциальных участников того злосчастного видео. Планировал ли он сделать все вчера или решил все спонтанно в последний момент просто потому, что ему нужно было на ком-то выместить свою ярость? Эти мысли причиняли почти физическую боль.

— Что между вами произошло, сестренка? — тихо спросил Медвежонок, придвигаясь ближе и осторожно гладя меня по колену. Удивительно, но даже в том психологическом и физическом состоянии, в которых я находилась, меня не потянуло отпрянуть от него или закрыться. Даже наоборот.

— Можно я тебя обниму? — вместо ответа спросила я, а когда он немного удивленно кивнул, отставила полупустую кружку чая на тумбочку и, обхватив омегу руками, утянула его к себе. Мы с Казе иногда так делали, когда были еще маленькими — ночью собирались в одной кровати, закрываясь простынкой вместо одеяла, и рассказывали друг другу разные выдуманные истории. У брата всегда получалось сочинять лучше и правдоподобнее, но я старалась не отставать. Один раз мы проболтали так почти всю ночь и в итоге так и заснули вдвоем, но, мне кажется, родители и без того знали об этих наших полуночных посиделках, потому что наутро, обнаружив нас мирно сопящими друг другу в плечо, ничего не сказали и только посоветовали не засиживаться допоздна. Это было в те далекие и уже смутно отпечатавшиеся в памяти времена, когда никто еще никого не бросил, и я жила в твердой уверенности, что мы четверо всегда будем друг у друга и это самое главное и стабильное, что вообще есть в мире.

— Я говорил с Йоном пару часов назад, — меж тем сказал Медвежонок, когда мы оказались под покрывалом, прижавшись лбами друг к другу и переплетясь пальцами. — Сказал ему, где ты, и спросил, приедет ли он за тобой.

— А он что? — с замирающим сердцем спросила я.

— Ничего, — с некоторым неудовольствием вынужден был признать тот. — Попросил приглядывать за тобой и… Хана, что все-таки произошло?

— Он узнал, — тихо отозвалась я, зажмурившись, словно хотела спрятаться еще глубже и дальше — туда, где есть только темнота и запах одуванчиков, которому я верила, кажется, больше, чем себе самой.

— Узнал о чем? — мягко уточнил Дани.

— О том, что было. О моей… О том, почему я уехала из дома. Я столько лет этого стыдилась и ненавидела себя, и только мне показалось, что я сумела примириться с произошедшим, Йон обо всем узнал. Я не знаю, как это ему объяснить, не знаю, какие найти слова. Я не хочу оправдываться, я так… устала оправдываться, Медвежонок. — Если бы не успокоительные, я бы почти наверняка расплакалась. Но сейчас не получалось. Слезы ощущались где-то под кожей, но мне словно бы не хватало какого-то последнего эмоционального усилия, чтобы они пролились.

— Я тебя понимаю, сестренка, — серьезно кивнул он, чуть подавшись вперед и потершись своим носом о мой. — Я вижу это в глазах мамы, когда разговор случайно заходит о моем прошлом и всем, что было в Доме. Ты же знаешь, она отказывается принимать это. И иногда мне кажется, что она любит только ту часть меня, где этого всего нет и не было. Я пытался с ней поговорить на эту тему, но она… кажется, она панически боится этого разговора, потому что всякий раз начинает злиться и… — Дани замолчал и словно бы инстинктивно прижался ближе ко мне. Я обняла его одной рукой, успокаивающе похлопывая по спине. — Но Йон не такой. Йон не моя мама, ты же знаешь? Он любит тебя целиком, как и ты любишь его. Что бы ни произошло в прошлом, это неважно.