— Вы с ума сошли, — наконец выдохнула госпожа Боро, первой как-то внятно отреагировав на предложение отца Горацио. — Вы просто сумасшедший! Как можно… Как можно такое предлагать?

— Потрясающая идея! — мгновенно воспламенился Йон, сверкая своей довольной разбойничьей ухмылкой.

— Самоубийство! — возмутилась Джен. — Они вас и близко к трибуне не подпустят.

— Дани подпустят, — невозмутимо парировал мой альфа. — У него будет возможность высказаться наравне со всеми. И он выскажется, правда, парень?

Потянувшись к нему, он от души хлопнул побледневшего, как полотно, омегу по плечу, и тот выдавил из себя вымученную улыбку, видимо, попытавшись вообразить себе, как все это будет.

— Давайте не будем бежать впереди паровоза, — поспешно предложила я, с волнением поглядывая на него. — Сперва посмотрим, что скажет экспертиза…

— Сперва давайте наденем кардинальскую мантию на нашего Дани, — примирительно добавил отец Горацио.

— Да, кстати об этом, — кивнул омега, словно уцепившись за возможность сменить тему. Он поднялся со своего места и, дойдя до секретера, стоявшего в углу, достал из него два конверта из плотной бумаги. В них, когда он протянул их нам с моим альфой, оказались приглашения на церемонию его посвящения в сан кардинала Восточного города.

— Простите, отец Горацио, для вас мы подготовить их не успели, — поспешил добавить он, немного виновато покосившись на старшего альфу.

— Нестрашно, я и сам не горю желанием встречаться с братьями, — улыбнулся тот, качнув головой. — Я как-то до сих пор не уверен в потенциальном исходе такой встречи.

— А меня туда и волоком не затащишь, — добавила Джен, видимо, вообразив себе лица благочестивых альф в белом, когда они учуют ее запах.

— Жаль, я был бы рад увидеть там вас обоих, — простодушно проговорил Медвежонок, глядя прямо на нее своими большими голубыми глазами, и та вдруг как-то странно изменилась в лице, а потом зачем-то положила себе на колени маленькую диванную подушечку, словно пытаясь прикрыть что-то, чего там в помине быть не могло.

Госпожа Боро неодобрительно нахмурилась, но ничего не сказала, и вскоре после этого общее течение разговора снова стало относительно ровным и спокойным. Говорили в основном про будущее Дани на посту кардинала, о церемонии его посвящения в сан, а также об изменениях, в которых нуждается закостенелая система Церкви. К оймахистам, генетической экспертизе и Празднику Благоденствия больше не возвращались, видимо сочтя эти темы временно исчерпанными. А я, несколько выпав из общего потока беседы, что часто случалось, когда мне было не слишком интересно принимать в ней участие, смотрела на Йона и размышляла о том, что он сказал обо мне и моих идеях. Правда ли он считал их недостижимым идеалом, к которому, тем не менее, нужно стремиться, или сказал это в качестве своего рода извинения за нашу утреннюю стычку?

Помнится, когда у нас все только начиналось, подобные столкновения на почве разницы взглядов и мировоззрения необыкновенно меня будоражили и заряжали энергией. Чувствуя себя словно бы пробудившейся после долгой спячки, я глотала те эмоции, практически не разжевывая, наполняясь ими под завязку, ощущая их всем телом, как струна, вибрирующая от каждого касания. Мне всегда было его мало, я словно бы никак не могла насытиться за все те годы, пока мы существовали отдельно друг от друга. А когда этот голод прошел, мое отношение к нашим спорам изменилось. Они перестали мне нравиться, потому что куда больше мне нравилось, когда у нас все было хорошо и мы поддерживали друг друга. В нашей жизни стало так много причин и поводов для нервов, сомнений и страха. И добавлять в общую кучу еще и наши с ним противоречия мне вовсе не хотелось.

Меня пугала мысль о том, что мы можем разучиться понимать и чувствовать друг друга. Или, что хуже того, что мы на самом деле никогда этого не умели, а все то прекрасное и удивительное, что было между нами, это всего лишь гормоны и магия связи. Меньше всего на свете мне хотелось проснуться однажды утром и понять, что мы с Йоном слишком разные и хотим совсем разных вещей. Хотим их больше, чем друг друга — что нам было делать в таком случае? Я не могла перестать изводить себя этими мыслями, однако предприняла все возможные усилия, чтобы они остались лишь в моей голове и не затронули сознание моего альфы. Кажется, это — блокировка телепатического аспекта нашей связи — давалось мне все лучше, да вот только я была не уверена, что это хороший знак.

И когда мы спустя час с лишним вернулись в машину, я настолько себя накрутила, что мне искренне начало казаться, что вся наша история была ошибкой и что наша связь скорее проклятье, чем дар свыше, потому что она обрекла нас вечно изводить друг друга своей непохожестью, которую невозможно было преодолеть.

— Йон, я… — начала было я, когда Кадо тронулся с места, но альфа внезапно не дал мне закончить. Нетерпеливо дернув меня на себя, он запечатал мне рот поцелуем, от которого все мое тело сперва вздрогнуло, словно пронзенное горячим электричеством, а потом растеклось и размякло, лишаясь контроля.

— Прости, Хана, — выдохнул он, с трудом оторвавшись от моих губ — которые и сами с трудом и неудовольствием его отпустили. — За то, что наговорил утром.

— Мне… как раз показалось, что ты хочешь извиниться, — тихо призналась я, прерывисто дыша и неосознанно прижимаясь к нему теснее.

— Я правда думаю, что ты немного сумасшедшая, если считаешь, что все мы можем просто… дружить или вроде того, но, Зверь его дери, это тот мир, в котором я бы искренне хотел жить, — продолжил он, гладя мои бедра сквозь ткань брюк и слегка сжимая пальцы. — Может быть, я порой слишком сильно злюсь, что на самом деле это не так. Что вокруг полно моральных уродов и говнюков со стажем, которые способны причинить вред тем, кого я люблю. Тебе в первую очередь. Ты же знаешь, что у меня нет ничего дороже тебя, правда?

Я не ответила. Слова застряли у меня в горле, которое вдруг словно бы кто-то стиснул невидимой хваткой.

— Хана? — немного встревоженно уточнил Йон, отстранившись и заглядывая мне в глаза.

— Я люблю тебя, Йон, — вместо этого ответила я. — В конце концов, это же самое важное, да? Что мы любим друг друга?

— Да, — не очень уверенно подтвердил он, чувствуя, что за моим нежеланием отвечать на его вопрос скрывается что-то большее. — Это самое главное, маленькая омега.

Он обнял меня, прижав к себе, и я, уткнувшись носом ему в грудь, едва сдержала непрошенно навернувшиеся на глаза слезы. Кто мы друг другу на самом деле? Незнакомцы из разных миров, пойманные в ловушку предреченной безысходности? Где тот Йон и та Хана, что были так счастливы друг с другом, что казалось, будто вся Вселенная вращается только вокруг них? Тогда мы словно бы существовали в безупречной тишине, наполненной лишь стуком наших сердец, а теперь вокруг было так много чужих голосов, чужой ярости, желаний, криков, требований и — поверх всего — чужого молчания, что порой было даже еще более невыносимым.

Но, кажется, у Вселенной больше не было времени на нас. Я ощущала себя маленькой безвольной рыбешкой, которую стремительным потоком тащило туда, где грохотал свирепый водопад, и все, что мне оставалось, это покориться, зажмуриться и ждать неизбежного падения, знаменующего собой конец всего, что было до.

До посвящения Медвежонка в сан кардинала Восточного города оставалась всего одна неделя.

Оставшиеся до поворотного момента в истории Церкви шесть с хвостиком дней я провела практически в одиночестве. Йон постоянно пропадал на работе, возвращался поздно и почти сразу ложился спать — иногда даже не ужиная, а это означало, что уставал он страшно. Я, как могла, его поддерживала, не задавала лишних вопросов и не лезла в душу, понимая, что сейчас не лучшее время как для выяснения отношений, так и для допросов в духе «Ты уже придумал, как спасти тех несчастных на фермах?». Я же в свою очередь почти каждый день ездила в Дом, таким образом отвлекая себя от тяжелых мыслей о нашем с альфой будущем. Мы с Орией продолжали вместе работать над сценической программой вечера-открытия, и часть моих идей, озвученных во время коллективного мозгового штурма, пошла в общий список.