Я слабо улыбаюсь, получая удар под дых. Тема моей памяти всегда была под запретом, но сейчас мама позволяла себе с легкой улыбкой на губах вспоминать, что, когда меня буквально вытащили с того света, я даже не помнила собственного имени.
Это больно било по нервам, но я стойко терпела. В конце концов, мама — единственный близкий человек, который у меня остался.
— Прости. Я не планировала идти в клуб и пить, но слишком хотелось забыться.
— В клуб? А мужчина, который тебя подвёз, сказал, что вы были на частной вечеринке. И вообще, почему я ничего не знаю о твоем новом друге?
— Прости. Видимо, я и правда плохо помню, что было, — устало улыбаюсь, — я только вчера с ним познакомилась. Да и рассказывать особо нечего. Поболтали пару минут и всё.
— А Брайс сказал, что вы уже больше недели встречаетесь.
— Что? — горько усмехаюсь. Только еще одного преследователя мне не хватало, — наверное, он тоже слишком много выпил.
Я смотрю в окно, избегая внимательного взгляда мамы. Отмахиваюсь от подозрений и хрипло говорю:
— Я сейчас спущусь, и будем завтракать, ладно?
Она сухо кивает, но по её глазам я понимаю, что разговор еще не окончен. Меня ждет допрос с пристрастием, но всё, о чем я могу думать — Рон. Его голос был крайне похож на тот, который проник в мой сон, и я терялась в догадках.
С какой стати мне мечтать о мужчине, пообещавшим уничтожить мою жизнь?
События разворачиваются с такой скоростью, что я не успеваю их анализировать. Всё дико сумбурно, странно и в то же время знакомо.
Резкий сигнал телефона привлекает моё внимание. Я поворачиваю голову и замираю, чувствуя, как по оголенным нервам растекается привычный страх.
На окне лежит мой телефон, который оставался в руках Роналда. Как он попал сюда?
Я прижимаюсь к стене. Бешеным взглядом окидываю комнату. Сердце стучит, как во время припадка. Мне до жути страшно, что он где-то здесь.
Пристально разглядываю черно-белые обои, потертую мебель, маленькую кровать с большим количеством мягких подушек, шкаф, письменный стол и, наконец, дохожу до штор.
Мне чудится силуэт, преследующий даже во снах. Я резко отталкиваюсь от стены, хватаю швабру, спрятанную за дверью, и дергаю занавески на себя. Лучше я сейчас узнаю, там он или же нет.
Понятно лишь одно — он точно был в моей комнате.
Стремительно выдыхаю, обнаружив, что тень неудачно падает с окна и создает видимость какого-то силуэта. Моя паранойя переходит все границы, и я со всей дури швыряю палку в сторону, хватаясь ладонями за голову.
Не могу отрицать — мне страшно, и поводов для подозрений более чем достаточно. Рефлекторно сжимаю руки в кулаки и подавляю новую волну истерического смеха. Как оказалось, жизнь без воспоминаний чертовски сложна. Едва ли я помню, кем была до потери памяти.
Осторожно подхожу к телефону и выжидаю несколько минут, не решаясь взять его и посмотреть на экран. Наконец, моё терпение лопается, и я резко подлетаю к подоконнику, отчаянно надеясь на то, что мне позвонил кто-то из знакомых. Пусть будет ненужная реклама или шаблонная рассылка. Моё сердце просто не выдержит и выскочит из груди, если я прямо сейчас не узнаю, как этот телефон появился в моей комнате.
Яркая вспышка экрана заставляет меня сощуриться. Я вчитываюсь в текст и медленно оседаю на пол, чувствуя жуткую усталость. Колени подкашиваются от холодного тона, заданного одним лишь сообщением.
Не так уж много слов. Буквально несколько строк, перечеркивающих и без того хрупкое спокойствие:
«Ты мне очень сильно задолжала, Амелия. Искалечила сердце, а теперь принялась за тело. Одного маленького ножика недостаточно для того, чтобы меня убить. Каждый раз, когда будешь выходить из дома — оборачивайся. Я обязательно буду за тобой наблюдать. А если захочу — влезу в твою комнату и задушу тебя во сне. Но это было бы слишком милосердно, верно?».
Листаю дальше. Это еще не всё. В конце он оставил пометку, выделив строчки жирным шрифтом:
«И только попробуй заблокировать меня. Я тут же постучусь в твою дверь».
Чёрт, мне не спастись от его безумия. Он в буквальном смысле пытается отравить всё, что меня окружает. Лишает любой радости и заставляет думать о том, что каждый день может стать последним.
Сегодня я улыбаюсь, а завтра на мою могилу принесут цветы. Рону известно обо мне всё, а я даже не уверена в том, что он сказал своё настоящее имя.
Нити догадок рвутся и оставляют меня в подавленном состоянии. Я встряхиваюсь, задергиваю шторы, опасаясь наблюдения с улицы, и спускаюсь к маме.
Пришло время для откровенного разговора. Только она может дать ответы на мои вопросы.
По крайней мере, так я думала.
Я медленно иду по коридору, тщательно разглядывая потолок и стены. Мне начинает казаться, что весь дом напичкан камерами, от которых нельзя скрыться. ОН в любом случае следит. Остается надеяться на небольшую передышку. Мне нужно время, чтобы во всем разобраться. То, что говорил Рон, просто не может быть правдой.
У меня сложный характер, я вспыльчивая и временами агрессивная, но я — не чудовище, уничтожившее собственную сестру.
Подмечаю все детали — от количества фотографий в рамках до цвета обоев. Замираю, напряженно разглядывая дверь, за которой находится комната, принадлежащая Монике. Мама строго-настрого запретила туда входить и закрыла дверь на ключ. Все мои вопросы она игнорировала и тут же переводила тему.
Это еще сильнее сбивало с толку. Ясно же, что дело нечистое. Иначе не было бы столько тайн и секретов.
Решительно захожу на кухню, сажусь за стол и облокачиваюсь о спинку стула, прожигая маму глазами. Резко спрашиваю:
— Моника встречалась с кем-то?
Подмечаю, как быстро она меняется в лице. Добродушная улыбка сползает. Губы растягиваются в пренебрежительном и крайне недобром оскале:
— Почему ты спрашиваешь? — её тон холоден. Говорит отчужденно и сухо, словно мы обсуждаем нашего самого злейшего врага.
— Мне нужно знать. Возможно, это поможет освежить в памяти некоторые моменты.
Её руки начинают мелко подрагивать. Мама тянется к чашке и роняет её на пол. Мне очевидно, что она нервничает и негодует. Почему-то тема Моники и её жизни стала табу. Чем-то крайне запретным и не подлежащим обсуждению.
Я встаю с места и поднимаю осколки. Навожу порядок и после минутного молчания подхожу к маме.
— Почему мы не можем поговорить о ней? — взволнованно спрашиваю, совершенно сбитая с толку. — Она — твоя дочь. И моя сестра. Близняшка. Самый дорогой человек. Что странного в моих вопросах? Это нормально, что я хочу вспомнить, какой она была.
— Она была моей дочерью. Её больше нет, Амелия, смирись. Незачем бередить старые раны, — подходит к шкафу и достает таблетки, — лучше выпей. Ты вчера и так пропустила прием.
Рефлекторно тянусь к упаковке и тут же себя одергиваю. Хмурюсь, выражая негодование, и требовательно говорю:
— Ответь на мой вопрос.
Она окидывает меня усталым взглядом и качает головой:
— Это в прошлом, — задумчиво протягивает, — иногда мне кажется, что лучше бы ты и не вспоминала. Поверь — твоя сестра была далеко не ангелом.
— Ты постоянно говоришь о Монике, как о моей сестре, но ведь она была и твоей семьей. Я не отстану, пока ты не ответишь. В конце концов, я доверяю только тебе. Пожалуйста, расскажи мне что-нибудь о ней.
— Она встречалась с одним мужчиной, но эти отношения изначально были обречены на провал. Он подсадил твою сестру на наркотики и втянул в крайне плохую компанию. Моника стала красть вещи из дома, чтобы купить новую дозу. Она ни во что не ставила наш комфорт. Ей было плевать, что мы и так едва сводим концы с концами. Твоя сестра хотела развлекаться, и вот, к чему это привело.
— Как…как зовут этого мужчину?
— Шмидт. Сукин сын, испортивший ей жизнь — Роналд Шмидт.
Мама больно хватает меня за плечи и зло шипит:
— Амелия, я тебя умоляю. Если однажды ты с ним столкнешься — беги. Это плохой человек. Он играет с людьми, как с игрушками. Мы едва не потеряли крышу над головой из-за него.
