— Ева, я хочу, чтоб Вы понимали. Если Вы умрёте, никакая бумага меня не спасет. Я понимаю, Ваше желание сохранить малыша, но подумайте, я ведь не враг Вам. Моя обязанность сохранить Вам жизнь, а вторая беременность может протекать совершенно по-другому. Вы молодая женщина, у Вас все впереди, если Вы будете здоровы. А сейчас, Вы свое здоровье гробите, — я сдаюсь.

— Какая критичная отметка, сколько можно ещё подождать? — спрашиваю я.

— Не знаю. Если белок станет и дальше подниматься… Тут опять же, всё зависит от Вашего организма. Но, если он дойдёт до четырех… Это будет край, дальше я Вам ничего не гарантирую.

В среду приехал Давид, мое настроение было невозможно скрыть, но и рассказать ему правду я не осмелилась. Пока мы разговаривали, малыш начал шевелиться, и я положила его ладонь на живот, чтоб он тоже услышал. Я не отрывала взгляд от Давида, пока он прислушивался к шевелению, хотелось увидеть радость, но скорее он был в недоумении, но руку не убрал, даже когда я перестала ее держать. В груди расплывалось тепло, расползалось, отогревало, дарило надежду.

Я сдавала анализ мочи каждое утро, и каждый раз молилась, чтоб результат был другим. И когда, спустя две недели меня вызвала врач к себе, я так надеялась услышать хорошие новости. Но мне не повезло. Мой организм сопротивлялся. Он не хотел этого ребенка, он пытался от него избавиться всеми силами.

— Ева, больше тянуть нельзя, — начала серьезно Наталья Францевна. — Сегодняшний белок три и девять. Ваши почки могут отказать даже завтра.

— Что Вы предлагаете? — комкая край туники спросила я.

— Я предлагаю кесарево. Да срок маленький, всего двадцать шесть недель, но есть шанс, а главное, Вы останетесь живы.

— Когда? — охрипшим от волнения голосом.

— Сегодня, — глядя мне прямо в глаза. — Сообщите мужу.

ДАВИД

Обычный день, хотя нет. Двадцать третье февраля, началось необычно. Лина, зная, что лучшим для меня подарком является именно она, подарила себя. Проснулся я от горячего дыхания на своем животе, в тот момент, когда ее пальчики пробрались под резинку боксеров. Вот это я понимаю, праздник начался.

Мы отвезли Тигренка в детский сад, и поехали на работу. Настроение мое, конечно же, было чудесным. И за дела я взялся с большим энтузиазмом. Когда около двенадцати на экране телефона высветилось «Ева», была даже мысль не поднимать. Но чувство долга оказалось сильнее.

— Да?

— Привет, — голос безжизненный, хрипловатый, словно она ревела.

— Ева, что произошло?

— Пока ничего, меня сегодня родаразрешать будут. Хотела, чтоб ты знал.

— Подожди. Как? Почему? Ты же в мае родить должна, — тревога заполняет внутренности. Как бы я не относился к Еве, зла я ей не желаю.

— Мой организм не справляется, — еле шепчет, ощущение, что снова плачет. — Врач говорит, если не кесарить в срочном порядке, то могут отказать почки.

— А ребенок?

— Надежда есть, но маленькая, — на этих словах ее голос дрогнул.

— Я сейчас приеду.

— Не стоит. В реанимацию тебя все равно не пустят.

— Позвони, как только сможешь, — прошу ее.

Настроение падает до отметки ноль. А руки почему-то начинают подрагивать. Прошу Лину зайти, и рассказываю новость.

— А какой у не сейчас срок?

— Точно не знаю. Но ведь родить она должна была в конце мая, — с какой-то глупой надеждой смотрю на Лину, жду, что она скажет, что все будет хорошо, и я ей поверю.

— Поедешь к ней?

— Сказала, сегодня не имеет смысла, — прикрываю глаза, чувствую как Лина меня обнимает.

День прошел в ожидании звонка, сосредоточиться на работе не получалось. В четыре мне пришло сообщение.

"Ты стал папой. Поздравляю."

Я всё-таки собрался и поехал в клинику. Лина лишь понимающе кивнула, когда я вышел из кабинета.

— Я отменю встречи, и на завтра тоже.

— Спасибо.

Собрав по дороге все пробки, или это мне так просто казалось, к клинике я доехал где-то через часа полтора.

Зайдя в отделение, где лежала Ева, я прошел в ее палату. Все ее вещи были собраны в сумки, за мной в палату зашла медсестра.

— Очень хорошо, что Вы пришли. Вашу жену из реанимации переведут в послеродовое отделение. Вам нужно оплатить эту палату, и принести нам чек. И, если хотите, можете выбрать палату с совместным пребыванием в послеродовом. Берите сумки, я Вас отведу.

Сумок оказалось много. Но я умудрился взять их все сразу. Девушка отвела меня на второй этаж, где располагалось нужное отделение. Я выбрал палату повышенной комфортности.

— Я могу увидеть Еву? — спрашиваю девушку.

— Ее переведут сюда только завтра.

— А в реанимацию я могу попасть?

— Думаю, нет.

— Где мне найти врача? С кем я могу поговорить? — неизвестность пугала, раздражала, злила. Чувство беспомощности накатывало с новой силой.

— Сейчас только дежурный врач, могу позвонить ему.

— Да, прошу Вас.

Девушка оставила меня в палате, и попросила подождать. Время снова тянулось как патока. Я мерил палату шагами, пока меня не прервал вошедший мужчина.

— Здравствуйте, Вы хотели меня видеть?

— Ну, вообще-то, я бы хотел видеть Еву, но говорят к ней нельзя. Как она, как ребёнок? Вы можете мне что-нибудь сказать?

— С вашей женой все в порядке, — эта фраза режет ухо, но я его не поправляю. — Чувствует она себя хорошо, насколько это возможно. Конечно, послеоперационный период, все проходят по-разному. И какое-то время нужно будет контролировать давление. Но это уже мелочи. Что касается ребенка. Он в реанимации. Никаких прогнозов я делать не могу. Сегодня Вам тут делать нечего, идите домой.

ЕВА

Оперировали меня со спинальной анестезией, поэтому долго приходить в себя мне было не нужно. Моего малыша забрали сразу же, даже не показав мне. Сказали, что мальчик, и забрали в реанимацию для новорожденных. Я не могла себя заставить набрать Давида, поэтому просто отправила ему сообщение. Мама звонила, но и с ней я говорить не хотела. Чувствовала себя разбитой и опустошенной.

Утром меня перевели в послеродовое отделение. Как оказалось, вчера Давид всё-таки приезжал и оплатил мне палату в новом отделении.

— Когда я могу попасть к ребенку? — первым делом спросила я.

— Вас пригласят, — сухо ответила мне дежурная акушерка. — Обедать Вам есть ещё нельзя, а на ужин уже можете приходить в столовую, на уколы я Вас позову. Отдыхайте, — и вышла, оставив меня одну.

Телефон замигал входящим вызовом. Мама.

— Да, мама?

— Как ты, милая? — услышала я взволнованный голос.

— Уже в палате. Все хорошо. Жду, когда позовут к малышу.

— Хочешь, я приеду?

— Нет, — честно отвечаю. Не хочу никого видеть.

Где-то через час меня позвали в детскую реанимацию. И я увидела своего малыша.

Мой мальчик родился весом четыреста шестьдесят грамм. Его поместили в специальный бокс, и подключили к аппаратам. Смотреть на него без слёз было практически невозможно.

Врач что-то говорила, объясняла, но я ее почти не слышала. Мой взгляд был прикован к Богдану, моему сыну, который был меньше моего пупса в детстве. Наверное, если бы мне позволили взять его на руки он поместился бы в ладонях. Такой маленький он был.

Меня пускали в реанимацию только три раза в день. И все, что я могла, это смотреть на своего мальчика, и просить его выжить. А ещё просить Бога, чтоб он не отбирал у меня моего малыша. Наверное, только сейчас я поняла, как сильно я его люблю.

Давид приезжает каждый день, но я нахожусь в таком состоянии, что мне все равно. Все мои мысли находятся там, с моим мальчиком.

Сегодня утром ко мне пришел неонатолог. Я только успела умыться, и никак не ожидала, что ко мне придут. Но стоило увидеть врача, как мое сердце бешено заколотилось, словно я пробежала пару километров. Голова закружилась, а ноги вдруг стали ватными, и я, чтоб не упасть, присела на край кровати.

— Ева, состояние Вашего ребенка ухудшилось, мы делаем все возможное…