Монах оказался не так силен, как сам Ланфорд, но даже для его рук Геллиус показался почти невесомым, когда он резким движением поставил его на ноги. Естественно, еретик рухнул на пол после первого же удара, и камарил стал добивать его ногами уже на полу. Геллиус почти не стонал — то ли не было сил, то ли действительно умел терпеть боль, хотя боль там была адская — Ланфорд ничуть не сдерживался и боялся представить, сколько костей он успел ему сломать.

— Довольно, — Мягко сказал Нэриус, — Его Святейшество уже подумал, верно?

В ответ Геллиус только застонал. Он вновь закашлялся, на этот раз едва не забрызгав кровью подол одеяния Нэриуса, и только когда кашель отступил, глава ордена приказал:

— Подними его, сын мой.

Ланфорд дернул Геллиуса за грудки, но на этот раз поставить его на ноги не удалось — еретик едва держал глаза открытыми, ноги ему не подчинялись и подавно.

— А теперь, — Нэриус развернул свиток и показал его Геллиусу, — Переведите мне то, что здесь написано.

И Геллиус начал диктовать.

— Можешь хоть ты мне объяснить, что здесь происходит? — Рауд буквально накинулся на Флавио. Который день подряд капитан чувствовал себя идиотом. У него сложилось впечатление, что лишь он один не понимал, какого черта здесь творится. Когда в монастырь прибыл еще один корабль — с новым кирайским королем (имя которого Рауд мгновенно забыл) и его пленниками — весь замок буквально встал на уши.

Флавио нахмурился:

— Корольева готовится к обряду.

— К какому еще обряду? — Рауду казалось, что все вокруг сошли с ума или играли в игру, правил которой он не знал.

Это для него нужен был этот чертов свиток? Все те немногие монахи, что остались в замке, носились по коридорам как угорелые, подготавливаясь к чему-то грандиозному. Рауд едва не решил, что это небывалый пир — они таскали факелы и какую-то посуду, но чаши и кубки мало напоминали обычные, да и выглядели редкостным старьем.

— Я нье знаю, — Пожал плечами Флавио, — Мне ничьего нье объясняют.

С этими словами он сослался на занятость и поспешил исчезнуть. Рауду не оставалось ничего, кроме как вернуться в обеденный зал, где в разгаре была вечерняя трапеза для гостей.

Народу в зале, освещенном едва ли не сотней свечей, было немного — несколько монахов, кто-то из южан Флавио и новый король Кирации со своей свитой.

Толстяк с самого начала начал раздражать Рауда. Его возгласы и громкий хохот раздавались на весь зал, но голос и обжорство были единственным, чем он мог похвастать перед подданными. Сейчас он вовсю “радовал” своим обществом молодую женщину, которая явно только и думала о том, что лучше провалиться сквозь землю, чем терпеть этого идиота. Лицо ее было настолько мрачно, что красавица казалась совершенно неживой.

Рауд надеялся, что проскользнет мимо толстяка незаметно — общение с ним ни капельки не прельщало, даже несмотря на печальную даму, с которой он как раз был бы совсем не против провести время.

— Эй, адмирал! — Воскликнул новый король Кирации, — Не желаете ли присоединиться?

Черт бы тебя побрал! Набрав в грудь воздуха, Рауд развернулся и двинулся к столу, где расположился толстяк со своей спутницей и несколькими слугами.

— Я не адмирал, — С усмешкой заметил он, — В Гвойне нет морских чинов.

— Это все пустое, — Отмахнулся толстяк, приглашая Рауда расположиться рядом.

Он опустился на скамью, что стояла рядом с обитым бархатом королевским стулом. Король в него, правда, едва помещался, но это, видимо, не причиняло ему неудобств. Спутница толстяка наконец подняла глаза от стола и своей нетронутой тарелки с едой, встретившись взглядом с капитаном.

Вблизи она оказалась еще прекраснее — только немного худа, но Рауд уже понял, что все видные кирацийские дамы считали своим долгом радовать мужчин такой чрезмерной стройностью. Светлые, почти белые волосы ее были уложены в сложную высокую прическу и отливали золотом в свете факелов. Платье, расшитое серебром, закрывало жестким воротником длинную тонкую шею, но обнажало нежные белые плечи, и все же ни волосы, ни фигура все равно не могли сравниться с красотой ее идеального лица.

Рауд ни разу в жизни не видел столь прекрасных женщин — высокие скулы, ясные голубые глаза, яркие пухлые губы и черные как смоль длинные ресницы. Капитан с ужасом представил, что этой красавице приходится терпеть на себе этого жирного хряка, и сразу же понял, отчего она так печальна.

— Рауд Орнсон, — Представился он ей со всей галантностью, на какую только был способен.

— О, так вы же не знакомы! — Воскликнул толстяк, не давая красавице проронить и слова в ответ, — Это леди Ремора, бывшая принцесса Кирации.

Капитану показалось, что эти слова причинили ей сильную боль. Красавица сжалась и вновь потупила взгляд, пока Рауд пытался уложить в голове, что перед ним — сестра победившего его рыжего демона. Точнее, она, конечно, была сестрой его ветувьяра, но для Рауда это не имело особой разницы.

И она тоже была ветувьяром. “Двуликим демоном”, как называли их в ордене Истинного Лика. Но, если все демоны так прекрасны, то Рауд был готов без раздумий отправиться в ад.

— Чего же ты молчишь, Ремора? — Толстяк потянулся к руке принцессы, что лежала на столе, но она быстро убрала ее, — Ты сегодня до неприличия неразговорчива.

— Мне нечего вам сказать, — Ледяной взгляд пронзил наглую рожу толстяка.

Рауд снова ощутил себя случайным гостем на чужом празднике. Он не понимал, о чем они говорили, но все же радовался, что Ремора могла дать отпор обнаглевшему хряку.

— Видишь ли, королева сегодня будет ставить опыты на ее братце, — Король повернулся к Рауду, — Вот она и ненавидит весь белый свет.

— Не смейте так говорить о Тейвоне! — Прошипела принцесса. Глаза ее были опущены вниз, но голос звенел сталью, — Вы не имеете права порочить его имя своим мерзким языком!

“Что за бес в нее вселился, раз она говорит королю такое!?” — подумал Рауд, но потом до него дошло — ей просто нечего терять. Он вновь посмотрел на ее лицо, заглянул в глаза и все понял — у этой женщины отняли все, чем она дорожила. Она была принцессой, а стала пленницей, ее брат был королем, а стал подопытным.

Рауд мечтал отомстить Флетчеру, полюбоваться на его падение, но сейчас эта мысль совершенно не принесла ему радости. Он смотрел на жирную рожу, которая насмехалась над униженной и разбитой принцессой, и хотел только одного — пронзить эту тушу шпагой, чтобы она заткнулась раз и навсегда.

В ответ на гнев Реморы король только расхохотался:

— Кем ты себя возомнила, что смеешь мне приказывать!?

Он схватил принцессу за руку, но женщина вырвалась и вскочила со своего места, окинув толстяка презрительным взглядом.

— Куда ты собралась!? Я еще не отпускал тебя!

Рауд ни на миг не забывал, что он почти такой же пленник здесь, как и Ремора с ее братом, и прав у него было немногим больше, но наглость толстяка переходила всяческие границы.

— Отстаньте от нее! — Рявкнул на этого свина он, — Ваше общество ей неприятно.

Принцесса, явно не ожидавшая его вмешательства, удивленно уставилась на капитана, но уже через миг бросилась к выходу из обеденного зала.

— А тебе-то что? — Заплывшее жиром лицо скривилось в нелепом выражении ярости.

Рауд поднялся из-за стола и смерил короля полным отвращения взглядом:

— В Гвойне ни один мужчина не имеет права унизить женщину, кем бы она ни была.

С этими словами он развернулся и ушел, чтобы попытаться догнать идущую по коридору Ремору — благо, шла она не слишком быстро и еще не успела скрыться в паутине лестниц и переходов.

— Постойте! — Окликнул принцессу капитан.

Она медленно, с поистине королевской грацией, обернулась. В темноте коридора в глаза еще сильнее бросалась ее невероятная бледность. Рауд понадеялся, причина этого крылась не в болезни, до которой красавицу могли довести все эти мрази.