На самом деле ни фехтование, ни простая борьба никогда не давались Тейвону и вполовину так же хорошо, как Джеррету (по крайней мере, так говорили учителя). Он всегда был более успешен в стихосложении, истории и естественных науках, хотя сейчас с радостью обменял бы все эти знания на ловкость, выносливость и хорошее обращение со шпагой.

Казалось, в тот момент ярость полностью затмила Тейвону взор. Он так и не увидел Ремору, что должна была подъехать следом, и когда Лукеллес наконец-то вытащил свое шарообразное тело из кареты, они тут же двинулись к широким парадным дверям, распахнутым настежь.

Тейвон ожидал встретить Геллиуса, но праведника-предателя нигде не было видно. Вместо него нового короля и его пленника встречали какие-то монахи и слуги. Они указали гостям подниматься наверх, к парадному тронному залу, которым пользовались, кажется, всего пару раз за всю историю Кирации.

Все убранство здесь было каменным и буквально кричало о собственной древности, но одновременно с ней и о какой-то неподвластной времени красоте. Тейвон шел мимо зажженных факелов и освещенных ими барельефов с изображениями великих королей-ветувьяров, думая о том, каким все-таки никчемным оказалось его правление.

Вместо великого короля он оказался слабаком и трусом, охваченным вечными сомнениями и нерешительностью. В нем не было ни силы, ни мудрости — и за это он поплатился восстанием и Лукеллесом на троне.

Парадный зал сиял огнями свеч и факелов — даже вечером здесь было почти так же светло, как днем. Лукеллес так медленно катился по коридору, что ему хотелось поддать пинка для скорости, но когда они все-таки прошли через широкие двустворчатые двери, Тейвон опешил.

На троне, окруженная свитой, состоящих из высоких смуглых мужчин в темных одеждах и короткого старика в бордовой рясе, гордо восседала ожидавшая их женщина с остриженными чуть выше плеч темными волосами…

…которая была умершей более полугода назад Ингердой Пашелл.

Боль отступала слишком медленно. Что же у него была за рана, если даже чудо-снадобья наследника престола залечивали ее уже несколько недель!?

Ланфорд никогда не чувствовал себя настолько убогим и ничтожным. Он не мог даже быстро ходить, постоянно уставал, а уж о том, чтобы держать оружие, и вовсе не шло никакой речи.

Из камарила он превратился в посмешище. В калеку!

Казалось, про него забыл даже Биркитт. Пока Ланфорд плелся в хвосте армии в колонне с провизией, про него вспоминал только другой такой же никчемный калека — принц Иллас. Наследник привозил новые снадобья, осматривал и обрабатывал рану, а потом возвращался к отцу, вновь оставляя Ланфорда наедине со своими мыслями, которые грозились сожрать его заживо.

Никто из оставшихся камарилов тоже не вспоминал про него — да Ланфорд и не желал их видеть. Он дал худшим из их рядов остаться в живых, а лучших отправил на смерть. Такое нельзя прощать даже самому себе.

На ночь Ланфорда оставляли в шатре одного — он сам этого потребовал, потому что не выносил, когда кто-то кудахчет над ним, как курица-наседка. Сегодня была бы такая же ночь — одна из многих, что уже прошли и что еще ждали его впереди, если бы к камарилу не решил нагрянуть нежданный гость.

Биркитт ворвался к нему со всей бесцеремонностью, на какую он только был способен. Ланфорд в этот момент уже собирался спать, устроившись на узкой скамье, накрытой несколькими меховыми шкурами, чтобы было не слишком жестко. Благо, он не успел еще погасить свечу, а потому видел наставника во всей красе — в идеально сидящем мундире, с аккуратно подстриженной бородой и причесанными седыми волосами. Сам же Ланфорд безупречным видом похвастаться не мог…

Он нехотя поднялся и сел на скамье, кутаясь в лохматую шкуру. Ночи с каждым днем становились все холоднее, да и болезненный озноб никак не желал отстать от Ланфорда.

— Ну, как себя чувствуешь, Карцелл? — Биркитт мельком оглядел помещение, подыскивая, где можно сесть. Не найдя ни скамьи, ни стула, наставник опустился на какой-то ящик с провизией. Что в нем было, Ланфорд не знал.

— Вполне сносно, — Отозвался камарил, — Не жалуюсь.

Биркитт угрюмо посмотрел на него:

— А по виду и не скажешь… Принц Иллас не говорил тебе следить за собой?

Поначалу Ланфорд озадаченно нахмурился, но потом до него дошло, о чем говорит наставник — камарил действительно напрочь позабыл о самом себе, утонув в тоске и бессмысленных страданиях. Волосы у него сбились в огромный колтун на затылке, лицо густо заросло бородой, а ослабевшее из-за раны тело заметно похудело — теперь он и близко не напоминал лучшего камарила ордена. Да и кому это нужно, когда он так облажался?

Ланфорд лишь пожал плечами и решил сменить тему:

— У вас ко мне какой-то разговор?

Биркитт кивнул. Ничего другого Ланфорд и не ожидал — наставник не пришел бы к нему просто так, узнать, жив ли он. Человеку, которого камарил с детства боготворил, он был совершенно безразличен — и с этим ничего нельзя было поделать. Это Ланфорд понял только сейчас, а раньше он лез из кожи вон, и все только для того, чтобы Биркитт Даирон заметил его, похвалил и погладил по головке.

Идиот!

— Тут ко мне давеча нагрянул человек… я бы не воспринял его всерьез и принял за сумасшедшего, если бы не это письмо, — Биркитт расстегнул несколько пуговиц мундира и вытащил из-под него слегка помятую бумагу.

Нахмурившись, Ланфорд взял письмо и пробежался глазами по мелким строкам:

“Биркитту Даирону, командиру камарильской ветви ордена Истинного Лика

Я знаю, что камарилы не терпят витиеватых речей, а потому постараюсь быть краток и точен в словах своих, дабы передать лишь самый важный смысл своей просьбы.

Молва и некоторые церковные чины окрестили меня еретиком и повесили на меня грех раскола ордена, что в корне своем есть ложь гнусная и вопиющая…”

— Чего он хочет!? — Озлобленно поднял глаза на Биркитта Ланфорд.

— Читай сам, — Только и сказал наставник, вынуждая камарила вновь погрузиться в бредни Нэриуса, объявившего себя невинной овечкой.

“На самом же деле все деяния мои совершались в интересах ордена, и это мое письмо — тому подтверждение. Сейчас я нахожусь в самом сердце богомерзкой скверны, с коей боремся мы пять веков, но воин одинокий есть воин побежденный, а потому прошу от тебя помощи в виде руки твердой и души светлой, чтоб клинок ее не дрогнул в нужный момент и нанес удар сокрушительный.

глава ордена Истинного Лика Его Святейшество Нэриус”

— И это все? — Ланфорд оторвался от письма, — Что ему нужно?

— Ему нужен камарил, — Спокойно ответил Биркитт.

Это прозвучало так, словно и Нэриус, и сам наставник сошли с ума. Или это он, дурак, ничего не понимал?

— Ну уж нет, — Покачал головой Ланфорд, — Я не собираюсь служить еретику! Да и как вы это себе представляете — я почти калека! Какой из меня убийца?

— В письме не говорится кое-о-чем, — Биркитт вытянул ноги, — Нэриус сейчас в монастыре Двух Лиц. На острове.

— Тем более — туда добираться больше месяца! О чем может идти речь? — Воскликнул Ланфорд.

— Нэриусу известно об этом не хуже нас с тобой. Но он нашел способ. Честно говоря, даже я о нем не догадывался…

И почему Биркитт вдруг решил поверить этому еретику?

— Не пытайтесь убедить меня. Я вам не помощник…

— Ты сам видел, на что способен древнекирацийский, — Ни с того ни с сего сказал Биркитт.

Ланфорд вытаращился на него:

— Это чистая ересь! И после этого Нэриус будет говорить, что он действует в интересах ордена!?

— Он может говорить что угодно. Но мы не должны дать затуманить наш взор. Наше дело — уничтожать скверну, какое бы обличье она не принимала.

— К чему вы ведете? — Подозрительно сощурился Ланфорд.

— Если Нэриус действительно еретик, это наш шанс убить его. Твой шанс.