Это было самым удачным совпадением в ее жизни. Когда Селин вывела ослабшего от потери крови Флетчера из замка с помощью одного из входов для слуг, что вел на задний двор, там не было стражи. С одной стороны охрана заднего двора монастыря действительно была пустой растратой людей, но с другой — именно благодаря такому упущению они с адмиралом смогли сбежать.

И все же дальше им предстояло самое трудное — спуститься в город. Монастырь располагался на горе, а поэтому все дороги, что вели к нему, представляли из себя крутые и узкие каменные тропы — по таким опасно ходить даже со здоровыми ногами, но Флетчер держался неплохо. Может, из-за общества Селин, а может, потому, что адмирал понимал всю необходимость преодоления этого пути, он упрямо продолжал идти вперед, не позволяя девушке ему помогать. Несколько раз они останавливались, чтобы сменить повязку на ране — к концу спуска платье Селин было изорвано в клочья, но кровь так и не желала останавливаться.

Флетчер слабел с каждой минутой, а им еще предстояло добраться до пристани.

— Только не в город, — Прохрипел адмирал, — Там меня могут узнать.

Путь в обход был гораздо дольше, но Селин не стала перечить — им действительно не стоило попадаться на глаза всем подряд.

Адмирал указал направо, в сторону раскидистых полей. Они лежали несколько внизу, и вопреки близкому расположению гор, казались ровными, как стол.

— Но вдруг мы не успеем? — Нахмурилась девушка.

Флетчер поглядел на небо:

— Солнце сядет часа через два. Успеем.

Она вновь доверилась ему, и снова им улыбнулась удача. Вряд ли такое везение было добрым предзнаменованием, но пока оно позволяло, грех было им не воспользоваться.

Поле, лежащее прямо за городом, оказалось не слишком большим. Летом здесь наверняка выращивали зерно для монахов, а сейчас, поздней осенью, здесь осталась лишь опустевшая земля с безжизненной пожухлой травой. Идеально ровный клочок земли опоясывала раскисшая от дождей узкая дорога, по которой медленно катилась запряженная старой клячей крестьянская телега.

Селин не успела сообразить, что происходит, как Флетчер поглубже натянул капюшон и захромал к повозке. Девушка устремилась за ним.

— Эй, добрый человек! — Окликнул крестьянина адмирал.

Тот остановил свою клячу и оценивающе оглядел Флетчера с ног до головы:

— Чего тебе, сын божий?

Он принял его за монаха. Селин поежилась от напряжения — она не понимала, что задумал адмирал, но он явно придумал какую-то ложь, чтобы заставить крестьянина помочь им.

— Его Величество приказал доставить эту девицу в порт и совершенно позабыл про нас, — Голос Флетчера, уставший и хриплый, внезапно стал гораздо мягче, — Должно быть, вино ударило ему в голову или богам угодно послать эти испытания для моей грешной души… Помоги нам, добрый человек, и зачтется тебе благодеяние сие.

Крестьянин, седой и морщинистый старик, озадаченно потер бороду, а потом поглядел на Селин:

— Это что ж за девица такая будет?

Флетчер освободил девушку от необходимости отвечать:

— Прислужница королевы Калисты. Послание везет.

Селин испугалась, что старика смутит ее рваное платье, но крестьянина, видимо, убедила ряса Флетчера и его витиеватые церковные речи. Он махнул им садиться в скрипучую телегу, и кляча тронулась с места.

Текли минуты наполненного страхом молчания. Селин избегала смотреть на Флетчера, а ему с его раной и вовсе было не до девушки.

— Простите меня, Селин. За то, что втянул вас в это, — Вдруг пробормотал адмирал, поудобнее устраивая свою ногу на связках старой прелой травы.

Девушка не хотела смотреть ему в глаза. Теперь ей казалось, что она перешла черту, сделала шаг, пути назад после которого уже не было. Она связала себя с Флетчером. И жалеть об этом почему-то не получалось.

Теперь ей казалось, что сегодня она совершила самый смелый поступок в своей жизни. Все эти годы она боялась и не могла решиться на что-то ради того, чтобы сегодня остаться с ним. Обречь себя на новый страх и опасности, но при этом выбраться из склепа, в котором она провела всю жизнь.

Сегодня она выбрала настоящую жизнь, а не существование в душной комнате со своими страхами, не прозябание в грязи, не подчинение чьим-то приказам, будь то жестокий камарил или холодная принцесса.

— Я сама сделала этот выбор, — Наконец ответила она. Крестьянин при всем желании не мог услышать их заглушаемый ветром шепот, — Теперь я с вами.

Колеса телеги мирно скрипели, пока лошадиные копыта сражались с грязью на дороге. Мимо проплывало опустевшее поле и тяжелое серое небо. Селин не сводила с них глаз, боясь посмотреть на Флетчера. Чем он сочтет ее слова? Как их воспримет?

Но адмирал молчал. Неужели он не мог найти, что сказать?

Селин осмелилась посмотреть на него, и тут же с ужасом осознала, почему Флетчер не ответил. Он был без сознания.

Девушка испуганно потянулась к нему, лежащему прямо на связках травы. Грудь адмирала мерно вздымалась, повязка на ноге насквозь пропиталась кровью, и Селин прикрыла ее краем его плаща, чтобы крестьянин не заметил рану и ничего не заподозрил.

Возможно, ей стоило привести Флетчера в чувство, но девушка решила дать ему немного отдохнуть. К тому же теперь, когда он был так близко, к ней с новой силой вернулось ее прекрасное наваждение — это глупое предательское чувство, что разливалось теплотой в груди и заставляло ее чувствовать себя по-настоящему живой.

Флетчер был бледен, как смерть, но Селин надеялась, что его жизни ничто не угрожает. Они залечат его рану раньше, чем доберутся до Кирации — она почти не сомневалась.

Сомневалась девушка в том, что ждет их там, за морем. Жизнь или смерть? Могла ли Селин позволить себе хотя бы крошечную надежду на то, что Флетчер чувствует к ней то же, что и она к нему? Она видела его улыбку, чувствовала прикосновение его пальцев на своей руке, а его взгляд…

Эти мысли были невыносимы. Особенно рядом с мыслями о смерти.

— А знаете, я не рассказала вам кое-что, — С грустной улыбкой прошептала Селин Флетчеру, который никак не мог ее услышать, — Я люблю петь. И мне говорили, что это единственное, в чем я действительно хороша.

Девушка и сама не знала, зачем она это рассказывает. В ее голове тут же всплыла старая мамина колыбельная, но петь ее она, естественно, не стала — не привлекать же внимание крестьянина, которого они обманули!

— Когда-нибудь я спою вам. Или вместе с вами, — Добавила она.

Флетчер никак не реагировал. Лицо его было спокойным и умиротворенным — самым неправильным и самым прекрасным одновременно. Если бы Селин знала, что он все слышит, она бы никогда не сказала ничего подобного.

Она любила его, и это было ее тайной. Быть может, завтра их не станет, и эта тайна уйдет в могилу вместе с ней — какая разница!?

А раз у нее была одна тайна, то можно украсть и вторую. Не получить, не найти, не придумать, а именно украсть.

Селин склонилась над Флетчером и медленно прижалась к его губам своими. Ветер трепал ее волосы и обдавал осенним холодом, но девушка не чувствовала ничего, кроме теплых и сухих губ. Лишь мимолетное прикосновение — испуганное и легкое, но самое сладкое и желанное на свете. Это трудно было назвать поцелуем — о поцелуе обычно знают оба — но девушке хватило и этого.

Свидетелем ее кражи была только осень. И вряд ли она имела что-то против.

Никому не будет приятно, когда тебя всю жизнь тычут лицом в твое уродство. Когда с детства ты только и слышишь, что ты недостойный, недоделанный, неправильный, никчемный. Кто-то может подумать, что такого не бывает.

Но Иллас Орледар жил так сколько себя помнил. Все вокруг напоминали ему о том, какое он ничтожество.

Но его уродство и болезни не мешали юноше оставаться наследником эделосского престола. И, как бы отца это не злило, он ничего не мог с этим поделать — королева не смогла родить ему больше сыновей, а дочь оказалась еще хуже Илласа. Поэтому Вайлону Орледару пришлось смириться с неизбежным и продолжить унижать единственного сына, словно он мог стать от этого здоровым и сильным.