– А что вы удивляетесь? – парировал Антон, вставая с кресла. – У нее ясный ум и экономическое образование. Она быстро схватывает. Сама попросила.

Взгляд Антона зацепился за постель, на которой стояли сумки. Он отчего-то смутился. И предложил:

– Пойдемте на кухню.

– А на какие же средства она играет? – продолжала расспросы Маша, шагая за Антоном по узкому длинному коридору в сторону кухни.

– Она пока демоверсию осваивает. Учебную то есть, – объяснил Антон и скрылся за дверью ванной комнаты. Послышался шум льющейся воды.

– А потом? – не отставала Маша, перекрикивая плеск.

– Ей демо надолго хватит. Я ее на рынок раньше времени не пущу, не волнуйтесь, – заверил Антон, открывая дверь и на ходу вытирая полотенцем руки.

– И вы думаете, она вас послушает? Вы понимаете, во что ее втягиваете? – Маша почувствовала, что реально волнуется.

– Я? – Антон растерялся от такого напора. – Я ее никуда не втягиваю. Я даже интернету сначала отказался ее учить. Но пришлось…

Маша вдруг осознала, что выбилась из роли. Надо вернуть внимание к себе.

– Антон, – торжественно обратилась Маша к озирающему внутренности холодильника квартиранту так, словно предлагала ему руку и сердце, – обучите меня игре на бирже.

Антон вместо ответа спросил:

– Простите, Маша, а где моя тарелка? Вы вроде бы мне накладывали…

– Ой, я все съела. Но в кастрюльке есть еще.

– Там только две. Для Алевтины Сергеевны.

– Я оставила вас без ужина! – осознала Маша. – Давайте я бутербродов напилю.

– Я и сам могу, – торопливо ответил Антон, достал из хлебницы буханку «Бородинского» и взялся за нож.

– Ну, тогда я чай заварю, – Маша решительно схватилась за чайник. – Так что, Антон, научите меня играть на бирже?

– Я порезался, – сообщил Антон, засовывая палец в рот.

– Надо было все-таки доверить бутерброды мне, – укорила его Маша.

Она открыла ящик стола, где Алевтина Сергеевна хранила незамысловатую аптечку, и велела Антону вытащить палец изо рта. Тот послушно протянул руку Маше. Она со строгим выражением лица залила порез йодом и стала усердно дуть. Палец дрожал. Да что там палец, дрожала вся рука. «Рыбка на крючке», – отметила Маша.

В этот момент в прихожей послышалось щелканье замка.

– А вот и ваша бабушка, – с каким-то облегчением констатировал Антон и прокричал в коридор: – Алевтина Сергеевна, тут ваша внучка пришла!

Лев Иванович лежал на кровати, глядя на вращающуюся под потолком медитативную спираль из проволоки и деревянных поперечных палочек. Мысли его тоже кружились по спирали. Он по старой военной привычке проснулся в шесть, но вставать не стал, чтобы не попадаться под ноги собирающимся на работу зятю и внучке и суетящейся по хозяйству дочери. В ванных шумела вода, на кухне громыхали посудой, по коридору туда-сюда топали, но к нему вся эта суета не имела никакого отношения.

Лев Иванович лежал и думал о том, как быть дальше. Много лет он жил заботой о Кате. Он чувствовал свою нужность, свою незаменимость. И хотя последние три года он вообще не оставлял Катю одну больше чем на пару часов, в душе он ощущал свободу, ту свободу, которую обрел, сбежав от Алевтины. Ему даже казалось, что его покойный друг Коля пожертвовал собой ради его свободы, его тихого счастья, его ощущения значимости. Коля-то знал, как тяжело живется Леве под асфальтовым катком Алиной воли.

С Алей Лева чувствовал себя второстепенным и малозначимым. Все семейные решения принимала она, да и исполняла по большей части она. Его всегда ставили перед свершившимся фактом, и ему оставалось только следовать приказу. Как и на службе. Лев Иванович совершил в жизни две крупные ошибки: пошел после института в армию и женился на Але. В армию пошел, потому что не хотелось сесть на сто двадцать рублей инженерской зарплаты, а на Але женился, потому что боялся – в какой-нибудь глухомани, куда его отправят служить, вообще не окажется свободных невест. А он был не из тех, на ком женщины виснут гроздьями и ради которых бросают мужей.

И вот теперь Кати больше нет. А с ней ушла и его свобода. Хорошо, что Аля отказалась его принять обратно в неволю. Он ей за это был искренне благодарен. Но теперь он бомж. Здесь, в квартире зятя, напоминавшей ему фабричный цех – стиль лофт, объяснила ему внучка, – он в своих клетчатых шлепанцах и махровом халате поверх синих треников с лампасами чувствовал себя неуместным, нелепым, инородным и, сидя в гостиной перед телевизором, ощущал, что портит собой тщательно продуманный интерьер.

Он пробовал было надевать рубашку с галстуком, но в галстуке ощущал себя еще нелепее. Маша привезла ему собранные Алей вещи двадцатилетней давности, про которые он и думать забыл. От них пахло затхлостью и нафталином, и все, включая нижнее белье, было ему мало. Зачем Аля все это хранила? Зачем потом собирала? Выбросила бы на помойку – и дело с концом. Нет, вспомнил он, Аля не могла. Деревенская девочка, носившая после войны сшитые из старой мешковины трусы, подвязанные проволокой, не могла выбросить добротные малоношеные вещи без дыр и пятен. Выросшая в городе Катя не могла понять эту Алину трясучку над каждой тряпкой и раздавала ненужные вещи направо и налево. Аля всегда возвращалась от Кати с ворохом одежды, которую потом приспосабливала для себя и дочери, за глаза осуждая Катю за транжирство. Аля все время осуждала за что-нибудь Катю. Наверное, она просто завидовала Кате, которой все давалось без особых усилий. Катя, казалось, просто принимала дары от благосклонной к ней судьбы.

Лев Иванович прислушался к доносящимся из-за двери звукам. Тихо. Наверное, все ушли, и можно уже встать и пойти помыться-побриться. Он открыл дверь и тут же наткнулся на дочь.

– Ой, Саша, доброе утро, я думал, ты уже ушла куда-нибудь.

– Ну что ты, папа! Как я могла уйти, не покормив тебя.

– Да я бы сам как-нибудь с завтраком справился. Не инвалид же.

– Да? – обрадовалась Саша, как будто он сообщил ей какую-то неожиданно хорошую новость. – Хочешь, мы сегодня в гараж с тобой съездим?

Ехать в гараж Льву Ивановичу не хотелось. Ехать туда было даже страшно. Там стояла его «Волга», неподвижная все годы, пока он жил с Катей. Он купил автомобиль буквально перед самым бегством из дома, почти новый, по дешевке, соседи эмигрировали в Израиль, торопились, боялись, что вдруг они промедлят – и границы опять закроют. Это была его единственная самостоятельная покупка за все годы их совместной с Алей жизни. И лишь потому, что в тот момент Аля оказалась в командировке. Когда же он остался у Кати, то ни о чем не думал, ничего не рассчитывал. Он даже сбегать не планировал. Оно так случилось, хорошо, что комплект документов он всегда носил при себе: паспорт, пенсионное удостоверение и водительские права. А вот ключи от машины и гаража остались дома, к Кате по случаю снегопада он поехал тогда на метро. Аля же ключей ему не отдала, хотя сама машину не водила и гаражом не пользовалась. Он и не возражал. От Коли осталась точно такая же «Волга». Но за покинутый автомобиль Лев Иванович переживал. Он боялся, что без должного ухода, в неотапливаемом гараже машина проржавеет и изнутри покроется плесенью.

И теперь, когда дочь предложила ему взглянуть на его «Волгу», он страшился, что увидит автомобильный труп, годный только на запчасти.

– Давай не сегодня, – ответил Лев Иванович, чуть помедлив, на предложение дочери. – Холодно, да и снега там поди с метр навалило – дверь не откроем.

– Хорошо, – согласилась Александра. – А куда мы сегодня съездим?

– Можно к Кате? – робко спросил Лев Иванович.

– Нет, папа, – жестко ответила Александра. – На кладбище ветер сильный, а тебе сейчас нельзя простывать.

– Ладно, – согласился с отказом Лев Иванович. – Тогда я не знаю куда. А нам обязательно куда-нибудь ехать?

– А если на выставку недвижимости? Там, кстати, Маша сегодня работает на стенде, присмотрим тебе квартирку.