– Легко сказать – езжайте и ждите. Мне до дому час электричкой, а потом метро и троллейбус.

– Ну а мы-то что можем сделать? – риторически поинтересовался постовой.

– Пустить! – нашлась Алевтина Сергеевна.

– Женщина, я вам в десятый раз говорю: не положено! Нам потом навтыкают. Давайте выходите! Вы нам работать мешаете.

– Не выйду, – твердо сказала Алевтина Сергеевна.

– Сейчас позову дежурных – выведут, – пригрозил дедок.

Алевтина Сергеевна вспомнила, что в прошлое воскресенье она чуть не вляпалась в конфликт с законом, и сочла за лучшее отступить.

– Что же, по-вашему, мне сидеть дома как псу на привязи, у почтового ящика караулить? – разворачивая сумку на колесиках ручкой к двери, вздохнула Алевтина Сергеевна.

– Ну, раз вам приспичило судиться – сидите и ждите, – отрезал старший по посту.

– Не могу. У меня малина еще не прорежена.

– Что это вы так припозднились? – заинтересовался дед. – Я вот еще в августе проредил.

– У меня ремонтантная.

– Я ремонтантную извел. Кислая.

– У вас, значит, сорт не тот, – авторитетно заявила Алевтина Сергеевна. – Машина у вас есть?

– Ну, допустим, – осторожно ответил старший по посту. – А что?

– Освободитесь – заезжайте ко мне в Дубки, я вам хорошей накопаю, сладкой.

– Я на сутках. Завтра только освобожусь.

– Так я буду там до четверга. Потом поеду в Москву, повестку караулить.

– А чего вы туда-сюда ездите? Интернета, что ли, нет? – поинтересовался дедок.

– Зачем бы он мне?

– Как зачем? Чтобы повестку не караулить. Зашли на сайт, ввели номер дела – и тут же узнали: назначили не назначили, во сколько и куда. Сами если не можете – соседей попросите.

– С соседями я сужусь… – Алевтина Сергеевна безнадежно махнула рукой.

– Ну, детей там, внуков подгрузите.

– Моих внуков подгрузишь! – горько произнесла Алевтина Сергеевна. – Где сядешь – там и слезешь.

– Ну, значит, самой интернет надо освоить. Вы вроде женщина интеллигентная, с высшим, поди, образованием. Так я тогда подъеду за малиной. Какой у вас участок-то?

– Первый. Заезжайте, – и Алевтина Сергеевна распахнула визгливую дверь.

– Завтра заскочу, – пообещал старший поста. – Вы уж на нас зла не держите, что не впустили. Мы люди подневольные. У нас – инструкция, – извинился он.

Но его последние слова потонули в дверном визге и остались в тамбуре. А Алевтина Сергеевна, захваченная водоворотом собственных мыслей, уже спешила к автобусной остановке.

А внуки, конечно, могли бы по ее просьбе сходить на сайт, но ведь они тут же настучат матери про то, что бабушка с кем-то судится. И даже скажут с кем. И начнет Шурка причитать. А эти ее причитания уже аллергию вызывают. Вечно Шурке страшно. Ей даже родиться было страшно, акушерке пришлось ее на свет полотенцем выдавливать. И в кого она такая? Не в мать, не в отца, не в проезжего молодца… И чуть что – к отцу под защиту. А тот и рад стараться – деточку от матери оборонять.

Да, дура она, Алевтина, всю жизнь мужу верность хранила. А он-то, оказывается… Да… Кто бы мог подумать… Всю их совместную жизнь жену друга… как это теперь называется… хотел… И дохотел-таки. На старости лет, позорник. Друг Коля ему подыграл: от сердечного приступа в пятьдесят семь скопытился. А ее Лева зачастил вдове помогать по хозяйству, а Алевтина ему – езжай, конечно, святое дело, а он раз поехал и не вернулся. Даже за вещами. Белье и то не забрал… Позвонил и сказал: «Прости, Аля, но я останусь у Кати. Я ее всегда любил. Просто Коля опередил меня тогда, на танцах». И трубку положил. А она стояла у кованого столика в коридоре и все слушала пи-пи-пи неизвестно сколько, а потом подумала: хорошо, что дочь уже замуж выдали и что с работы она успела уволиться – и не надо в глаза смотреть ни родственникам на свадьбе, ни сослуживцам на работе, сгорать от стыда и слышать хохоток за спиной, что Синицына теперь брошенка.

А Катя, стерва, всю жизнь ей советовала, как с Левой обращаться. Все повторяла: «Не жми его так, Алька, не перегибай палку». А не жми она его, майором бы в отставку пошел, а не полковником. Коля его все время за уши тянул, а она, Алька, подталкивала. Потому что хоть и назвали его родители Львом, но в душе он – травоядный. С несерьезной фамилией Синицын. Она ему предлагала свою девичью фамилию взять – был бы Лев Соколов, звучит-то как! Но он родителей не хотел обидеть, да и документы менять тоже морока, один военный билет чего стоит. Поэтому она стала из Соколовой Синицыной, а не наоборот.

Лева потом через дочь предложение про развод закидывал. Еще не хватало! А потом что: имущество делить? В генеральскую квартиру заселился и за генералом штаны донашивает, ему еще и половину совместно нажитого отдать?! Мало того что трус – боится ей на глаза уже пятнадцать лет показаться, так еще и стяжатель.

А Шурка-предательница на его сторону встала. У папы чувства! А мама у нее как будто бесчувственная. То, что она, Алевтина, никогда не позволяла себе выходить за рамки, еще не означает, что у нее нет чувств. Ведь вот когда Лева позвонил ей тогда, что она чувствовала? Будто земля под ногами разверзлась. Будто она стала вдовой, а не Катя. Что ей тогда больше всего хотелось? Взять ружье и застрелить их обоих. Но если все будут следовать сиюминутным чувствам, что будет? Мир полетит в тартарары. Она бы точно в тюрьму загремела. И кому от этого было бы лучше? Никому.

И что они в этой Кате нашли? Ну ладно, в молодости была аппетитная фигура. Но быстро расплылась как тесто в квашне. Глаза ее васильковые. Да, глаза. Но их еще надо найти на этом отечном лице. Но вот велись же на нее мужики. Почему? У Алевтины не было ответа.

В отдалении показался автобус. Алевтина Сергеевна подхватила свою тележку и юркнула между выходящими и входящими. Войдя, нависла над парнем в наушниках и слегка проехала ему по ботинку колесом. Парень открыл осоловевшие глаза. Алевтина Сергеевна сердечно извинилась. Парень вздохнул и встал. Алевтина Сергеевна села и вытянула ноющую ногу. Она не заметила, как задремала. Ей снилось, что она ползет по минному полю в противогазе и с ружьем, чтобы проникнуть во вражеский арсенал компьютеров. На входе в арсенал прохаживается Золотарев с автоматом Калашникова на изготовку. Алевтина прицеливается и стреляет Золотареву прямо в глаз. Ружье дает отдачу, и ей больно. Но она стреляет снова и снова, и ружье сотрясает ей плечо. Алевтина Сергеевна проснулась. За плечо ее тряс водитель.

– Женщина, конечная! Выходите из автобуса!

– Какая конечная? – пробормотала спросонья Алевтина Сергеевна. – Мне в «Дубки».

– Проспали вы «Дубки».

– Так ведь назад-то поедете? – с надеждой спросила Алевтина Сергеевна.

– У меня смена кончилась. Выходите. Назад пойдет другой автобус. Через час двадцать.

Алевтина Сергеевна кряхтя вышла из автобуса и выволокла сумку. День явно не задался. И Алевтина нутром чувствовала, что на сегодня это еще не все.

Когда к вечеру добралась до дачи, она ощутила невнятную тревогу. В доме было тихо, но как-то зябко и влажно. Дверь из кухни в зал разбухла. Ссохшиеся за лето половицы вдруг перестали скрипеть, а окна подернулись холодной испариной. «Не по сезону, – подумала она. – Придется затопить печь». Однако выходить из дома и тащиться к поленнице у нее уже не было сил. «В подвале дрова есть, – с благодарностью к собственной предусмотрительности вспомнила Алевтина. – Не зря в прошлом году заставила Пашку туда натаскать».

Алевтина Сергеевна открыла дверь в подвал и щелкнула выключателем. Но лампочка внизу не зажглась. Алевтина Сергеевна устало чертыхнулась, вернулась на кухню, нашла фонарик. Вернулась к двери, включила фонарь и ахнула: из двенадцати ступеней лестницы половину закрывала вода. Ее бетонированный подвал был полон воды! Пляшущий свет цеплял пустые пластиковые канистры – ее стратегический запас укрывного материала для рассады, а посреди всей этой вакханалии, горбатясь спиной в черном пальто, раскинув руки и розовея затылком, замер… труп! Крик ужаса застыл в горле Алевтины Сергеевны. Через пару секунд она поняла, что приняла за труп всплывшую куртку мужа. У ворота куртки причалил старый резиновый мяч.