– Прекрати, – проворчала Алевтина Сергеевна, – денег не будет.

– Предрассудки, – парировал Антон, но свистеть перестал. На кухне он водрузил сумки на стол и попросил Алевтину Сергеевну подождать минуточку на кухне. Не успела она достать кульки из сумок, как он вернулся, потрясая в воздухе тремя листочками бумаги.

– Вот, – произнес он гордо и бросил листы на стол.

– Что это? – без всякого энтузиазма поинтересовалась Алевтина Сергеевна.

– Билеты в Рим и обратно, мне и вам. Спецпредложение. Я купил.

В одно мгновение Алевтину Сергеевну захлестнула буря эмоций. Горечь, зависть, возмущение, радость и благодарность скакали в ее душе беспорядочно и бесконтрольно. Задохлик купил билеты! Он даже не спросил, а согласна ли она, а не нарушит ли поездка ее планов, не согласовал даты. И где, интересно, он взял номер ее паспорта? Раз он купил билеты – значит хорошо заработал. А она, втайне от него открывшая счет на «Форексе», желая удивить и, может быть, опередить его в размерах прибыли, проигралась подчистую.

– А почему три билета? – только и спросила Алевтина Сергеевна.

– Билетов два. Третий листок – это бронирование квартиры. Вышло дешевле, чем отель. И удобнее. Мы же с вами едем на месяц.

– На месяц?! – опешила Алевтина. – Как на месяц? А как же твоя работа?

– Я завтра напишу заявление на увольнение.

– Ну и дураком будешь. У тебя, Антоша, по-моему, голова от эйфории закипела. Как заработал – так и спустишь, – жестко произнесла Алевтина Сергеевна.

Шокированный Антон внимательно вгляделся в Алевтину Сергеевну.

– Что это вы вдруг так пессимистичны? – спросил он после паузы. – Я думал порадовать вас, а вы злитесь. Что-то случилось?

Алевтина Сергеевна достала из шкафа пустую банку, надрезала пакет и стала осторожно вытряхивать муку. Белесая пыль струйкой поднималась из горлышка.

– Я на «Форексе» счет открыла, – сообщила она, не поднимая взгляда. Антон издал такой стон, как будто его полоснули ножом. Алевтина Сергеевна испуганно вскинула на него глаза. Мука, оставшаяся без внимания, потекла на стол.

– Мне ваша Маша говорила, что вы никого не слушаете, кроме себя…

– Что ты так вопишь? – возмутилась Алевтина Сергеевна. – У меня мука из-за тебя просыпалась.

– Я вам сказал – только демосчет на российской бирже? Сказал? – бушевал Антон.

– Ну, сказал, – подтвердила Алевтина Сергеевна.

– Я предупреждал, что без прописанной стратегии и серьезной практики никакой реальный счет открывать нельзя?

– А нам на семинаре говорили, что нельзя научиться плавать в бассейне без воды…

– Вы подумали, что без вас на рынке мало овец, которых надо подстричь?! На сколько вы депозит открыли?

– Это не твое дело, – огрызнулась Алевтина Сергеевна. – Он уже закрыт, – добавила она тихо.

– Я так и понял. Стопы не выставили и отвлеклись на аналитику?

– Откуда ты знаешь? – опешила Алевтина Сергеевна.

– Из опыта. Что же вы в партизанки записались? Знали, что я вас отговорю?

Алевтина Сергеевна молчала. Руки ее тряслись. Этот юнец, который годится ей почти во внуки, распекал ее как маленькую непослушную девочку. И ей нечем было крыть. Задохлик вдруг превратился в разъяренного отца, а она оказалась в роли провинившегося ребенка. И даже почувствовала себя таковым. И вдруг у нее возникло чувство, которого она никогда в жизни не испытывала – чувство спины. Чувство, что есть кто-то, на кого можно безопасно опереться. Ком ушел из горла, а дрожь – из рук.

– И когда мы едем? – прервала Алевтина Сергеевна тираду Антона.

– Куда? – не сразу сообразил взволнованный Антон.

– В Рим, – напомнила Алевтина.

– Тринадцатого января.

– Значит, успеем съесть накупленное. Хватит махать руками, помоги мне лучше! – и она сунула в руки Антона пакет с гречкой. – Пересыпай!

Александра выскочила из машины и рванула на себя дверь гаража. Проеденная по краю ржавчиной створка распахнулась неожиданно легко и бесшумно. Внутри горел свет. На полу гудела тепловая пушка, из стоящего на верстаке лампового приемника гремел «Марш оловянных солдатиков», а из-под багажника поставленной на колодки бесколесной «Волги» неподвижно торчали ботинки. У Александры подкосились ноги. Она рухнула на колени, на толстый слой влажного картона и завопила:

– Папа! Папочка!

Ботинки зашевелились, показались ноги, туловище, а затем и перемазанное лицо отца.

– Папа, ты жив?! Почему ты не предупредил, что собираешься в гараж? – набросилась на него Александра. – Я чуть с ума не сошла…

– Я не хотел тебя беспокоить, – извиняющимся тоном пробормотал Лев Иванович.

– Но на звонки ты мог ответить?

– А что, ты звонила? – удивился Лев Иванович. – Я не слышал. Наверное, потому что шумно здесь. Увлекся, извини!

Александра поднялась с колен, отряхнула брюки, поправила сбившуюся шапку.

– Поехали домой! – скомандовала она.

– Саша, мне еще пятнадцать минуточек надо! – взмолился Лев Иванович.

– Папа, давай в следующий раз! Ты и так уже непонятно сколько пролежал на сыром картоне. Ты заболеть можешь!

– Нет, – твердо сказал Лев Иванович. – Ничего мне не будет. – И он снова скрылся под днищем автомобиля. Александре оставалось только ждать.

Она оглядела гараж. Он был полон каких-то полуразвалившихся картонных коробок, деревянных неструганых ящиков, пожелтевших обойных рулонов и тусклой алюминиевой посуды. Все это покрывал толстый слой слежавшейся пыли, похожей на вату. У входа в углу висел пластиковый мешок из-под аммиачной селитры, доверху набитый старыми мягкими игрушками, и мордочки зайцев, лисиц, пингвинов и мишек смутно проглядывали сквозь белесый пластик. Александру передернуло под взглядом множества немигающих пуговичных глаз. Они смотрели на нее с укоризной – словно бы это она была виновата в том, что они здесь оказались. И только у большой куклы, возвышавшейся над этим пестрым звериным царством, патетически раскинувшей изящные ручки над словом «Аммиачная», глаза были закрыты, словно она имела привилегию не смотреть на этот заброшенный склеп отставных вещей.

Эту куклу с тряпичным телом и зефирным фарфоровым лицом подарил Саше отец на ее пятилетие. Куклу сразу отобрала мать, потому что игрушка была дорогая и хрупкая. Ее хранили на антресолях и выдавали Саше только в особых случаях – на праздники или чтобы показать подружкам, а потом снова убирали на недосягаемый верх. В свое полное распоряжение Александра получила куклу только в четырнадцать лет, когда совсем потеряла к ней интерес.

Александра провела рукой в перчатке по мешку, там, где проглядывало лицо куклы, и та неожиданно открыла глаза. Александра почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Она сняла мешок с крюка, стараясь не перепачкаться в пыли, развязала затягивавший горловину шнур и извлекла куклу. Ручки, ножки, личико куклы были как новенькие и отсвечивали голубоватой белизной, а вот розовое капроновое платьице от одного прикосновения разлезлось на клочья. В тряпичном туловище зияла прореха, откуда виднелась пожелтевшая вата. Алевтина осторожно запихнула вату обратно в щель. Потом принесла из машины чистый пакет и бережно, стараясь ничего более не повредить, уложила в него куклу. Чихая от пыли, завязала мешок обратно и водрузила на место. Отец уже выползал из-под машины.

На обратном пути он без умолку рассказывал о неожиданно хорошем состоянии «Волги», перечислял все операции, которые ему предстоит с ней произвести. Стесняясь, попросил у Александры одолжить ему денег на новые колеса и аккумулятор.

– Я тебе потом верну! – твердо пообещал он.

Александра запротестовала – какие могут быть счеты у дочери с отцом.

– А я тебе говорю, что верну! – упорствовал Лев Иванович.

– Хорошо, хорошо, – согласилась наконец Александра. Она радовалась, что у отца появился какой-то интерес к жизни, пусть за это ей и пришлось сегодня заплатить сильным стрессом.

За ужином Александре не терпелось рассказать Маше о дедовской эскападе, да и Лев Иванович ерзал на табуретке, пытаясь привлечь внимание внучки. Он был оживлен и даже попросил налить ему рюмку водки – для согрева. После рюмки он размяк и заулыбался. И несколько раз пытался начать рассказ. Но как только дед открывал рот, у Маши звонил телефон.