Что же касается России, то Айтматов старался принимать активное участие в разных общекультурных мероприятиях, возглавлял один из Московских международных кинофестивалей, считая себя, как и ранее, полноправным представителем российской словесности.

И всё-таки главные его заботы в последние годы жизни были связаны с ростом молодой киргизской государственности.

В начале была история. История киргизской девушки, принявшей христианство. Потом приключилась ещё одна, связанная уже с Чингизом Торекуловичем Айтматовым. Всё это я видел собственными глазами.

Дело происходило летом 1999 года. Вернувшись с работы, я ещё с порога заметил, что в доме гости. Оказалось, пришли повидаться, узнав, что мы с женой вернулись из Индии, где я несколько лет прослужил послом, мои дальние родственники. Поздоровались, завели разговор. И тут я заметил, что по комнатам бегает, не обращая внимания на попытки взрослых остановить его, забавный мальчуган лет примерно пяти. Потом всё-таки мамаша его поймала, и я пытался с ним поговорить. «Как зовут?», спросил. Он что-то мне ответил, но я не смог разобрать, какое же у него имя. «Абил?» «Абдиль?» И тут его мама меня поправила: «Авель». Но это же не киргизское имя, говорю, вроде библейское. «Так?» «Так», с некоторым смущением кивнула родственница. «А почему, — спросил я, — так назвали?» — «Не знаю, просто захотелось». И тут я начал постепенно догадываться, в чём всё-таки дело. «Неужели ты стала христианкой?» «А что в этом плохого? — парировала гостья. — Бог один, а Иисус — наш пайгамбар...» Пайгамбар по-киргизски означает «пророк».

Честно скажу, мною овладело очень сложное чувство — были в нём и возмущение, и стыд, и какая-то тревога. И удивление тоже. Но спорили недолго. Я сразу понял, что это бесполезно. Она стала баптисткой. Кое-кто из сидящих начал выяснять, в чём отличие баптизма от других течений в христианстве.

Словом, я попросил гостей не затевать спора на эту деликатную тему. Но мне запала в память одна история, рассказанная племянницей. «Вот такие, как вы, доводят людей до отчаяния, иногда они даже исчезают...» «Как это?» — «Очень просто. Недавно моя подружка из села Рот-Фронт пропала, потому что родители хотели то ли убить её, то ли отречься от неё, и вот, говорят, нигде её не могут найти». «Может, просто куда-нибудь убежала?» — «Как бы не так». «А уж не ты ли сама её втянула в свой круг?» — грозно вопросил кто-то из сидящих за столом. Тут наша родственница, видно, не выдержала и, чуть не плача, воскликнула: «Если бы вы знали, какая она была хорошая! Да ангел просто...» И выбежала из комнаты.

Чуть позднее выяснилось, в чём всё-таки дело и что это за девушка. Да и Рот-Фронт я знал неплохо, потому что родители моей супруги жили в соседнем селе и мы часто туда приезжали. А некоторых этнических немцев, исповедующих баптизм и издавна живущих там, я знал лично.

Была это, судя по рассказам, и впрямь чудесная, хорошо воспитанная девушка, умница с твёрдым характером. Приехала в Бишкек поступать в университет, но не поступила, хотя в школе училась отменно. Посчитала, что это для неё позор, тем более что иные одноклассницы, окончившие школу с оценками поскромнее, чем у неё, стали студентками. Девушка долго не возвращалась в село, сообщив родителям через знакомых, что поступила.

Жила у какой-то подружки, но что была за подружка — история умалчивает.

...И тут в городе с ней произошло что-то очень личное, но что именно, никто не знал. Она резко изменилась. Первыми это заметили её подружки, а потом и родители, особенно мать. Девушка была бледна, но глаза горели каким-то особым огоньком. То, что она втянулась в некое религиозное сообщество, узнали именно тогда. Судя по всему, родители восприняли эту новость как семейную катастрофу и тут же, недолго думая, решили любой ценой вернуть дочь домой и срочно выдать замуж. При необходимости, — насильно. Узнав про это, девушка скрылась неизвестно куда...

Обо всём этом я и рассказал Чингизу Торекуловичу в один из его наездов домой из Европы. Хотелось знать, что он думает о переходе киргизов в баптизм, адвентизм и иные течения. Он задумался, и неудивительно: единых рецептов в таких делах ни у кого нет и быть не может. «Ну и как, — спросил писатель, — нашлась в конце концов эта девушка?» — «Точно не знаю, — говорю, — но, наверное, нашли».

Прошло время. И, кажется, зимой того же года я прочитал в местной газете «Дело №» статью, которую тут же вырезал и отправил по почте Чингизу Торекуловичу. Речь в ней шла о том, как одного рано умершего киргиза из Кеминского района, тоже принявшего христианство, родственники целых три дня не могли предать земле. Газета цитировала слова некоего священнослужителя по имени Кадырбек, который с возмущением рассказывал об отношении местных жителей к таким вот «иноверцам», которым даже места на сельском кладбище, где лежат все близкие покойного, не находится. Не разрешили похоронить и в соседнем селе. Разумеется, местный имам категорически отказался совершить обычную в таких случаях жаназу (заупокойную мусульманскую молитву). Пришлось, как писала газета, вмешаться местной власти, и в конце концов, человека похоронили в стороне от сельского кладбища, как какого-то изгоя. Горе близких, прежде всего родителей, было неописуемо. Такой же инцидент имел место и в одном из районов Иссык-Кульской области.

Где-то в июне Чингиз Торекулович в очередной раз приехал из Бельгии и в одной беседе я вновь заговорил о религиозной, как формулируют учёные люди, конвертации. Об увеличении числа киргизов, переходящих в христианство. Это, в случае определённой массовости, крайне осложнило бы наше и без того нелёгкое бытие. «Боже, только этого нам не хватало», восклицал я, и Чингиз Торекулович согласно кивал.

«Напишите об этом, Чингиз Торекулович», — говорю я ему, зная, что это его тема, его писательская стихия. Он глубоко задумался. «Интересно, что же всё-таки получилось с той девушкой, которая сбежала из дома, помнишь?» — сказал он. Стало ясно, что писателя задела человеческая сторона, психологическая драма. «А может, я позвоню знакомым, попробую узнать?» — предложил я. Чингиз Торекулович промолчал, и на этом мы расстались.

Но мысленно я стал часто возвращаться к этому разговору, прекрасно сознавая, какими испытаниями для моего народа могут обернуться подобного рода ситуации. Что же делать? Запрещать на уровне конституции все остальные религии, кроме ислама и православия, как предлагали некоторые эксперты? Это было невозможно хотя бы потому, что противоречило одному из фундаментальных положений Всеобщей декларации прав человека, международному праву и нашей собственной конституции, провозгласившей свободу вероисповедания в Киргизстане. Да и запреты, как показывает жизнь, только усугубляют конфликты, пробуждают интерес к «запретному плоду». Не говоря уж о том, что религиозное чувство — одно из самых крепких и сокровенных, его не подавить одними только увещеваниями и декретами. Одно для меня было ясно — эту тему может затронуть, обозначить её глубину и всю сложность только Чингиз Айтматов. И мне казалось, что он об этом напишет.

После того разговора с ним я даже начал себе представлять, как именно у него это получится, как повернёт он тему. А может, появится некое продолжение таких романов, как «И дольше века длится день» или «Плаха»? И опять поражался Айтматову, который в своём первом романе описал сходную ситуацию, когда человека тоже не могут предать земле, хотя и по иным соображениям. Похоронная процессия тянется, люди с грустью думают о бренности жизни и сиюминутности бытия, но из-за придуманных другими людьми причин (в данном случае — из-за близости запретной зоны советского космодрома) не могут упокоить умершего.

Потом я вроде как отвлёкся от своих фантазий, но их оживил сам Чингиз Торекулович, предложив мне летом 2003 года съездить вместе с ним в село Рот-Фронт.

А я, в свою очередь, с его согласия попросил присоединиться к нам молодого бизнесмена Осмонбека Артыкбаева, буквально боготворившего Чингиза Торекуловича. На джипе Осмонбека мы и отправились в Иссык-Атинский район, где находится село Рот-Фронт.