По его мысли, после гибели Манаса, его наследников и идейных последователей киргизы так и не смогли в течение длительного времени реально объединиться, сохранить государственность, обеспечить преемственность исторического развития. Причиной тому стала новая реальность, с которой переселившиеся с Алтая киргизы столкнулись ещё в древности. Обширный, не рассечённый на изолированные территории высокими горами Алтай и южная Сибирь — историческая родина киргизов — благоприятствовали их государственному и этническому единству. Живые связи между людьми осуществлялись легко и этногенез киргизов происходил на благодатной почве.

Но сложные географические условия Тянь-Шаньских гор и Памиро-Алая, куда переселились исторические киргизы, своими жёстко поделёнными на изолированные территории высокими горными хребтами, затруднявшими налаживание устойчивых связей между племенами и мелкими ханствами, не всегда позволяли жить во взаимосвязанном сообществе. Идея единого государства, да и в целом дальнейший этнический политогенез киргизов оказались в наименее выгодных для этого условиях.

Конечно, строго говоря, «Манас» — это явление художественное, и искать в нём рецепты для нынешней нашей жизни по меньшей мере наивно. Об этом говорил и Айтматов. Но именно в годы независимости, после 1000-летия «Манаса», стало ясно, что в этом гениальном эпосе кроме чистой литературы и высокой поэзии скрыт некий смысловой пласт, этнокультурный код, привнесённый временем и его сказителями, которые пытались хотя бы косвенно повлиять на киргизов и их правителей. В этом смысле эпос оказался неким национальным духовным завещанием, пророческим предупреждением, пренебрежение которым чревато самыми плачевными последствиями для киргизского народа, его единства, духовного здоровья, сохранения национальной государственности.

Поэтому айтматовская мысль о том, что «Манас» в определённом смысле и есть киргизская народная идея о сбережении и защите нашей земли от внешних врагов, от внутренних распрей, представляется в высшей степени плодотворной. Действительно, смысловой пласт, язык метафор и многозначных силлогизмов эпоса невольно наталкивают на размышления о жизни и судьбе древних киргизов, заставляя глубоко задуматься и о путях развития современного киргизского общества, нашей государственности. При высокой роли киргизской национальной элиты статус современной национальной государственности достался нам в конце XX века во многом по воле судьбы. Но когда застарелые болезни вновь дают о себе знать, когда возникают рецидивы регионализма и трайбализма, которые открыто поощряются политиками-популистами, поневоле задумываешься о прошлом, о пророчествах, заключённых в таких нетленных хранилищах национального духа и исторического опыта, как «Манас», а также других великих и малых эпосах, легендах и мифах.

Новые поколения киргизов наизусть знают семь заветов Манаса, и это не может не радовать. Но факт состоит и в том, что суверенный Киргизстан дважды пережил государственный переворот, дважды мы столкнулись с межэтническими конфликтами, которые унесли сотни жизней. Нет никакой гарантии, что всё это не повторится вновь. Отсюда и вопрос: читаем ли мы «Манас» правильно и сможем ли извлечь уроки из собственной истории, чтобы страна смогла занять достойное место в мировом сообществе?

Это очень большой вопрос. У него, заметим, почти тысячелетний возраст. Им задавались ещё во времена Манаса, а после — все наши более или менее мыслящие предки. Этим вопросом задавались, когда отмечали 1000-летие великого эпоса. Этим вопросом задавался и Чингиз Айтматов, когда размышлял о нём.

Начало нового тысячелетия уже входит в историю под безусловным знаком глобализации, новых интеграционных процессов, бурного развития информационных технологий, международного бизнеса, который становится всё более экстерриториальным и наднациональным. В то же время современный мир сталкивается с целым рядом новых вызовов, ответы на которые требуют совместных усилий, консолидации средств и ресурсов.

Чингиз Айтматов как писатель и как политик живо интересовался всеми этими вопросами, высказывался публично, и с его мнением считались очень многие.

Среди этих разнообразных вопросов мировой геополитики его особо интересовала судьба постсоветской Центральной Азии и Казахстана, а также Турции, в целом — всего тюркского мира. Тюркская культурно-духовная ойкумена, этнокультурные границы которой пролегают через три континента, всегда оставалась для него близка и понятна. Он не был пантюркистом или человеком ортодоксальных этнополитических взглядов. Этнократия для была глубоко чужда. Но народы Центральной Азии, в частности, пяти постсоветских республик он всегда считал единым неразрывным сообществом. Алма-Ата и Ташкент для него были родными городами, в которых жило множество его друзей и поклонников. Впрочем, как и в Ашхабаде, и Душанбе. Мирзо Турсун-заде был его близким другом, а туркменских кинематографистов, особенно замечательного режиссёра Ходжакули Нарлиева и актрису Аймедову, Айтматов по-настоящему ценил.

Особое место в его сердце занимала Турция. Он зачарованно вглядывался в культурный и политический пейзаж, сформировавшийся на границе Востока и Запада. В стране Ататюрка Айтматов видел приметы того пути, которым могли бы пойти и постсоветские страны Центральной Азии. Это знали турки и отвечали взаимностью.

Каждая поездка в Анкару и Стамбул превращалась для него в праздник души и радость встречи с миллионами поклонников его таланта. Турция стала для него местом соединения любимой Европы и родного исламского Востока. А турки действительно его обожали, ещё при жизни устанавливая памятники и переименовывая в его честь парки и улицы. В Турции издавали и переиздавали Айтматова миллионными тиражами, а первое собрание сочинений писателя увидело свет именно там. По книгам Айтматова снимали фильмы, его творчество изучали, по нему писали и до сих пор пишут диссертации и монографии.

Чем объяснить столь пристальный интерес и глубоко почтительное отношение к Айтматову во всём тюркском мире, особенно в Турции? Никто из его выходцев не достиг такой славы и такого всемирного признания. Он был общей гордостью, неким общетюркским символом, хотя, подчеркну ещё раз, масштабы мышления киргизского писателя выходили далеко за пределы какого-то одного ареала. Он считал себя гражданином всего мира, а отнюдь не только тюркского.

При этом он, разумеется, осознавал, что этот этнос стоит на плечах гигантов, гениев духа и мысли, таких как Юсуф Баласагуни и Махмуд Кашгари, Юнус Эмре и Ходжа Ахмет-Яссави, Алишер Навои и Насими. Особенно значительный интеллектуальный и духовный вклад в развитие тюркского мира внесли многие выдающиеся просветители и подвижники XIX века, целый ряд первоклассных поэтов и писателей.

Распад СССР и появление на политической карте земного шара новых центральноазиатских государств открыли перед этим миром невиданные прежде перспективы. Регулярные встречи лидеров тюркских государств, смелые шаги по экономическому и культурному сотрудничеству, создание благоприятных условий для взаимных контактов, совместные исследовательские проекты, налаживание интенсивной транспортной коммуникации и общение между деятелями культуры — всё это происходило при жизни Айтматова и почти всегда с его участием.

Существует твёрдое мнение, что в мире, где возрождаются неоимперские амбиции, где религиозный экстремизм и террор далеко не побеждены, где новые геополитические тренды заставляют думать о спокойствии и международной стабильности, о государственном суверенитете и необходимости его укрепления, общетюркское единство может сыграть важнейшую роль для тюркских народов, да и не только для них.

В последние годы жизни Чингиз Торекулович много размышлял о постсоветской Центральной Азии, которая фактически стала заложником экономического эгоизма, политически разрозненной, как никогда. Он много думал и с беспокойством говорил о зачаточной дипломатии, неготовности стран региона к взаимоприемлемым решениям вопросов безопасности, демаркации границ, паспортного контроля. Казалось бы, страны Центральной Азии, по естественной логике вещей, должны быть в одном союзе или хотя бы в одной геополитической связке, но этого никак не получалось. В условиях единого СССР этого абсолютно не чувствовалось, но совсем иная ситуация сложилась после конца Союза. Ведь постсоветская Центральная Азия — геополитическая ось всего тюркского мира — была и остаётся глубоко разобщённой. К сожалению, такого рода сепаратистские тенденции в регионе только усиливаются, а культурное сотрудничество фактически заморожено. В результате проигрывают народы, растёт взаимное отчуждение.