— Чьи вы сыновья? — спросил он. Наша Карагыз-апа постоянно учила, что в таких случаях, не опуская головы, а глядя людям в лицо, надо называть имя своего отца. Мы с братом очень переживали всё, что писали тогда о нашем отце, а она, Карагыз-апа, не стыдилась нашего позора. Каким-то образом эта безграмотная женщина понимала, что всё это ложь, что не может быть такого. Но объяснить своё убеждение она не могла...

Так вот, человек этот, завернув с дороги, спросил, чьи мы. И хотя это было мучительно, не опуская глаз, я назвал нашу фамилию.

— А что у тебя за книги? — поинтересовался он. То был школьный учебник, как сейчас помню, учебник географии, который я носил за поясом. Он посмотрел книгу и сказал:

— В школе хотите учиться? — Ещё бы! Кусая губы, чтобы не расплакаться, мы кивали головами.

— Хорошо, будете учиться! — и с тем уехал»[8].

Так, с помощью добрых людей братья начали ходить в школу, как и все дети.

Все дети любят своих отцов, но в жизни Чингиза отец занимал совершенно особое место. Может, потому, что он его рано потерял. Отец означал для него некую полноту жизни, её целостность, олицетворяя высший в мире авторитет и самую прочную духовную опору. Сын и после ареста отца всё равно не верил, что его уже нет на свете, и терпеливо ждал, будучи убеждён, что он жив и когда-нибудь постучится в дверь и войдёт в дом.

Было бы неверно сказать, что Чингиз ненавидел тех, кто лишил его отца, да и вообще само чувство ненависти не было свойственно его гармоничному душевному устройству. Скорее, можно говорить о раннем мировоззренческом надломе, смене белого на чёрное, что предопределило его последующее духовное развитие, экзистенциализм мышления, психологическую амбивалентность, глубокую расколотость его внутреннего мира. С другой стороны, если бы не было всего этого, не было бы и Айтматова-писателя. Как выясняется, за всё хорошее мы чем-то расплачиваемся...

Война, воспоминания тех лет, люди, с которыми он сталкивался в труднейшие годы, оставили в сознании Чингиза неизгладимый след. Он учился в военное время, был слушателем Высших литературных курсов в Москве в конце 1950-х. Вообще, он очень любил учиться, но настоящим университетом жизни для него стали именно годы войны.

Даже в пору военного лихолетья жизнь семьи Торекула Айтматова не остановилась, идя своим чередом. После унизительных хождений по районным инстанциям Нагима, наконец, устроилась счетоводом в селе Кировском. Чингиз снова пошёл в школу, на этот раз в русскую. В 1942 году пришлось её опять оставить — надо было матери помогать хоть в чём-то. Но, как говорится, нет худа без добра. Через некоторое время он возвратился в Шекер, и там подростка Чингиза назначили секретарём сельсовета. В то время ему было только 15 лет. Из-за недостатка людей, особенно грамотных, в годы войны и подростков привлекали к государственной службе. Затем он работал и налоговым агентом, и письма с фронта развозил по адресам, а там нередко приходилось и вручить так называемый «кара кагаз» («чёрная бумага», то есть похоронки). Писатель потом вспоминал, что когда он или его младший брат Ильгиз появлялись в том или ином селе, жители опасались, не несут ли они опять «кара кагаз».

Жила семья, конечно, впроголодь. Как-то украли корову — единственную кормилицу матери и четверых детей. Отыскать её следовало любой ценой. Как вспоминал Чингиз в своей устной биографии, записанной Хитцером, попадись ему этот воришка, он пулю ему в лоб пустить был готов. Но ему навсегда запомнилась такая картина. Его, Чингиза, бледного от злости и отчаяния, с ружьём в руках, остановил какой-то аксакал и спросил, что случилось, в чём дело, почему он такой злой и бледный. На это Чингиз ответил, что ищет вора, укравшего единственную корову-кормилицу, и если только найдёт, застрелит на месте.

Аксакал его по-отечески успокоил, призвал не торопиться, сперва подумать, а уж после действовать: «Тебе ещё повезёт, сынок, у тебя всё ещё впереди, береги себя и успокойся».

Никто не знает, кем он был — да и был ли вообще — этот старик, наставивший подростка на путь истинный. Может, осенил его сам легендарный Хызыр, святой, волшебник, принявший облик обычного киргизского аксакала? Об этом история умалчивает, но совершенно ясно, что эта встреча запомнилась Чингизу навсегда и он помнил суть услышанных им вещих слов всю свою сознательную жизнь.

«Если в детстве я познал жизнь с её поэтической, светлой стороны, то теперь, в годы войны, она предстала передо мной в своём суровом, обнажённом, горестном и героическом обличье, — вспоминал позже Чингиз Торекулович. — Я увидел свой народ в другом его состоянии — в момент наивысшей опасности для родины, в момент наивысшего напряжения духовных и физических сил. Я вынужден был, обязан был видеть это — я знал каждую семью на территории сельсовета, знал каждого члена семьи, знал наперечёт немудрёное хозяйство всех дворов. Я узнал жизнь с разных сторон, в разных её проявлениях»[9].

Ему в качестве секретаря сельсовета приходилось выполнять самые разные обязанности, даже налоги собирать с населения. Он взрослел не по годам, а по месяцам. Конечно, он ещё не догадывался, что весь этот ранний жизненный опыт ему как-то пригодится, что всё пережитое и испытанное станет важным источником и жизненным материалом для его литературных текстов. «Если бы я знал, как это трудно делать в военное время, голодное время, — писал позднее Чингиз Торекулович. — Для меня это было настолько мучительно, что через год, в августе 1944 года, я самовольно бросил эту работу, за что чуть не попал под суд. И пошёл учётчиком тракторной бригады на уборку хлеба. Продолжалась война, и жизнь открывала передо мной, юношей, всё новые и новые страницы народного бытия. Всё это много позже отразилось,— в той степени, насколько это мне удалось, — в повестях “Лицом к лицу”, “Материнское поле”, отчасти в “Джамиле” и “Топольке”.

В 1946 году, после восьмого класса, я поступил учиться в Джамбульский зооветтехникум. Всю производственную практику 1947—1948 годов провёл у себя в аиле и теперь мог как бы со стороны наблюдать послевоенные изменения в жизни родных мне людей.

После окончания техникума, в том же году, как отличник, был принят в Киргизский сельскохозяйственный институт. Институт, кстати, тоже окончил с отличием»[10].

Такое получилось отрочество и юность у будущего писателя, так сформировалась его личность, его любовь и ненависть к власти.

...Если вглядеться в фантастические завихрения жизни Айтматова, напоминающие «американские горки», невероятные схождения с крупными поворотами большой истории, резкие отклонения от так называемой генеральной линии, многозначительные возвращения к началам и истокам, то получится, что эта жизнь, плотно насыщенная событиями, представляет собой некое зеркало эпохи. А с какими людьми он встречался, дружил, занимался общими делами... Тесные связи и дружеские отношения с Мухтаром Ауэзовым и Луи Арагоном, Дмитрием Шостаковичем и Александром Твардовским, с гениальным оператором и талантливым режиссёром Сергеем Урусевским, встречи с Никитой Хрущевым, Леонидом Брежневым, Михаилом Горбачёвым, которого он высоко ценил и с которым дружил до конца дней своих, 20 труднейших лет существования суверенного Киргизстана, где отношение к нему колебалось от безусловного массового поклонения до самых различных интриг и пакостей — всё это биография одного человека по имени Чингиз Айтматов.

Искромсанные террором 1937—1938 годов и Отечественной войной отрочество и юность способствовали раннему духовному созреванию, раннему познанию глубинных проявлений человеческой природы, подлости провокаторов и величия духа самых простых людей в суровые годы мировой войны. Тогда он своими глазами видел и предательство, и героизм, видел дезертиров, сбежавших с фронта, и горе людей, потерявших своих родных, порой единственных кормильцев. Видел и узнал, что такое голод и холод. И, может быть, уже тогда интуитивно начал догадываться, что жизнь бесконечна, народ вечен и потому именно народ был и останется хранителем самых лучших человеческих проявлений, моральных и этических ценностей.