— КТО ТЫ ТАКАЯ?

— А чёрт его знает.

Русти оглядывается по сторонам. Было бы ещё на что смотреть. Но вокруг вообще ничего. Говоривший, кем или чем бы он ни был, молчит. Почему-то кажется, будто он слегка обескуражен ответом. Кажется, конечно — вряд ли подобные эмоции присущи такому созданию.

— Что с моим сыном? — требовательно осведомляется она, загоняя страх поглубже и зачем-то задирая голову кверху. — Он в порядке?

Голос безмолвствует, но потом всё же отзывается запоздалым эхом:

— ОН В ПОРЯДКЕ.

— Надеюсь, не в таком же порядке, как его отец в своё время, — горько бормочет Русти.

— ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?

— Ну, — она запинается. — Например, знать, что ты сделал с Эвином.

— ТЫ ЭТОГО НЕ ХОЧЕШЬ.

Русти устало закрывает глаза. Злость затапливает, переполняет, и скоро, кажется, сдерживаться уже будет невозможно.

Что-то неуловимо меняется. Она вскидывает голову и напрягается, готовая в любой момент отпрыгнуть, случись опасность — но это просто воздух вокруг, прежде бесцветный и бесплотный, дрожит, преображается, обретает черты и краски.

«Медлячка! Человечка!»

Крики ребят отдаляются и стихают — у чипиресских детей слишком мало времени и слишком много затей, чтобы подолгу заниматься чем-то одним. Даже таким забавным делом, как издёвки над чересчур медлительной, на их взгляд, трёхлетней девчонкой.

«Ты чего ревёшь?»

Она оборачивается. Паренёк лет четырёх стоит прямо за спиной. Как он подошёл так неслышно? Может, она и медлячка, но на слух никогда не жаловалась.

«Вставай, — он протягивает ей руку. — Камни холодные. И воду с лица вытри. Я Эвин».

«Я тебя не видела раньше», — всхлипывает Русти, послушно проводя рукавом по лицу.

«Мы только что переехали, — он хмурится; глаза, необыкновенно тёмные и серьёзные, изучают её внимательно и пристально. — Что они тебе сделали?»

«Сказали, будто я такая медленная, потому что мой отец был человеком, — отвечает она неожиданно для себя; странно, ябедничать совсем не собиралась. — Это неправда. Он просто погиб. Давно».

«Конечно неправда, — невозмутимо отзывается он и без всякого стеснения отряхивает ей штаны сзади. — У людей и чипиресков никогда не бывает детей. Это же каждый знает».

«Да?» — недоверчиво переспрашивает Русти.

«Да, — важно подтверждает Эвин и улыбается ей во всё лицо. — И ничего ты не медленная. Точно быстрее любого человека. Я знаю, сам видел их. Я к реке. Пойдём со мной? По дороге ещё что-нибудь расскажу».

Карусель воспоминаний клочьями и обрывками вертится дальше.

«Смотри, Русти! — вопит Эвин. — Смотри, как классно получилось!»

Она вздрагивает — на плечо садится небольшой чёрный ворон, косится на неё глазом-бусинкой.

«Быть не может, — шепчет Русти. — Эвин, это что — иллюзия? Ай, блин, у него когти!»

«Ленточку сними, — друг так и лучится радостью, и она не задумываясь тянет за один конец тонкой красной ленты на шее ворона. Наваждение тает. — А вот это — настоящее, — он ловко обвязывает ленточку вокруг её запястья и тычет пальцем ей в грудь: — Моя!»

«Твоя?..» — онемевшими губами проговаривает Русти, только-только ухватившая суть этого ритуала.

«Если ты, конечно, не против, — хмурится он. — Мне показалось, ты не будешь против. Нет? — он снова расцветает улыбкой, стоит ей радостно, не веря своему счастью, кивнуть. — Говорю же!»

Карусель летит дальше.

Песок, лишающий магии — это жутко. И ту малость, которой она владеет, терять непривычно и неприятно — даже волосы не вычешешь от чёртова песка. Да ещё эта башня, косо высовывающаяся из золотых наносов, внушает странную тревогу…

«Тоже чувствуешь? — сияет Эвин. — Здесь всё началось. Никто не знает как и даже когда, но мы вышли отсюда. Отсюда в этот мир пришла магия».

Снова мельтешат разноцветные, разнозвучные обрывки.

«Тебя не было так долго», — она зарывается лицом ему в шею, вдыхает родной запах.

«Прости, — он выглядит пристыженным, но слегка отстранённым, а ещё чертовски уставшим. — Нужно было кое-что сделать. Срочно. Сложно. Прости».

«Ты сам на себя не похож с тех пор, как начал работать в этом жутком месте, — ворчит Русти, но тут же спохватывается: — Нет! Нет. Я обещала. Я не жалуюсь».

Эвин молчит, лишь крепче прижимает её к себе. Она прислушивается — спит ли в своей кроватке Рувин — и бездумно подцепляет пальцем кожаный шнурок на шее мужа. Раньше этой безделушки не было. На шнурке болтается неровный продолговатый кусок прозрачного голубоватого камня. По телу разливается невнятное тревожное чувство — совсем как тогда, в сциаровой пустыне, у покосившейся древней башни.

Карусель вертится дальше, но Русти не хочет смотреть. Она падает на колени, зажмуривает глаза и зажимает уши, пытаясь вырваться из грядущего кошмара обратно в безликую пустоту, но не получается. Всё равно приходится переживать всё заново — и безумный взгляд Эвина, и окружающий со всех сторон, овеществлённый, плотный ужас, и собственные бестолковые попытки остановить мужа и защитить сына. И последний, отчаянный свой поступок, когда выбор встал острым ребром. Торчащий из сердца самого родного на свете существа нож, его гаснущий взгляд.

— Не надо, не надо больше! — орёт она на безликого мучителя, который заставляет её смотреть даже с плотно зажмуренными глазами.

Но вихрь воспоминаний возобновляется.

«Это всё из-за тебя!»

Он сейчас в таком возрасте, твердит себе она, глядя на сына. Четыре года, подросток, что взять? На самом-то деле он так не думает…

«Зачем ты потащила меня с собой? Оставила бы в Ирлонии — было бы лучше и тебе, и мне!»

Фарфоровая ваза на столике поодаль с жутким звоном разбивается — только оттого, что Рувин на неё сгоряча махнул рукой. Мальчишка виновато опускает ладонь, но взгляд по-прежнему враждебный и упрямый.

«Я могу уйти», — тихо произносит она, из последних сил удерживая себя в руках.

«Да, уходи, — боги, как он похож на отца. Тот был такого же возраста, когда они впервые встретились. Только глаза куда светлее. — Ненавижу тебя, мама».

Горячие потоки прорывают последнюю слабую преграду и текут дорожками по щекам. Где-то в другой реальности. А здесь и сейчас она стоит посреди ночного двора Академии и с кислой улыбкой взирает на возвышающихся над ней двух людей.

«Не думала, что всё так серьёзно, принц Райширд», — усмехается она, ещё раз пробегая глазами записку, начерканную рукой императора.

«Я полагаю, будет уместнее, если вы не станете упоминать имя и титул, мастер Русти, — мягко замечает наставник. — Принц, как вас обычно зовут близкие?»

«Райш», — угрюмо бурчит здоровяк, глядя в сторону.

Взгляд, брошенный на неё за секунду до этого, она, однако, заметила. Полный ненависти и презрения взгляд. Русти вздыхает. Задание постепенно перестаёт казаться лёгким.

Видения отступают прочь, оставляя её одну, с мокрым от слёз лицом, сжавшуюся комочком посреди серой глухой пустоты.

— ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?

— Забыть, — сквозь зубы цедит она. — Забыть к чертям всё это… Кроме последнего, — она невольно улыбается и судорожно полувсхлипывает-полухихикает: — Да, кроме последнего. Эту физиономию я определённо хочу запомнить.

Снова всё вокруг меняется, и Русти обнаруживает себя стоящей посреди умедийского леса. Солнце ещё высоко, но уже клонится к западу, и воздух полнится непередаваемым предвечерним лесным ароматом.

Впереди, меж деревьев, знакомая поляна. Посреди поляны возвышается нелепый, но, несомненно, эффектный дуб с золотой корой и ярко-красными листьями с оранжевыми прожилками. Русти, не веря глазам, осторожно идёт вперёд. Не воспоминание — но и не иллюзия. Или иллюзия, но какого-то совершенно другого, безупречного уровня?

— Ты знаешь, я ведь и сам не понял тогда, что создавал его похожим на тебя, — раздаётся голос из-за ближайшего дерева.

Русти вздрагивает и поворачивает голову. Райш сидит на траве, опираясь спиной о ствол старой сосны, и как заворожённый созерцает собственное творение.