Изучение истории этого портрета, который, как и некоторые другие изображения Елизаветы Фёдоровны, до недавнего времени путали с изображением её сестры Александры, привело нас к неожиданному открытию. Оказалось, что он заказан самой Великой княгиней и предназначался в подарок её мужу. Скорее всего, портрет готовился к очередной годовщине их свадьбы, и тогда понятнее, осмысленнее становятся и простота композиции, и нежные тона картины, и уверенное спокойствие Елизаветы вместе с одухотворённым выражением её лица, и озаряющее фигуру сияние, и украшающее Великую княгиню бриллиантовое колье — подарок любимого Сержа. Словом, перед нами ещё одно свидетельство глубоких чувств, которые питала Елизавета к своему супругу. Той любви, что приумножала и ещё ярче подчёркивала её природную красоту.

Даже в горе она оставалась по-своему очаровательной, словно ангел, посланный в утешение. Мария Румынская вспоминала о днях после кончины Великой княгини Александры Георгиевны: «Мы гостили у Эллы-красавицы, и это было совершенно чудесно. В глубоком трауре она казалась ещё прекрасней, и наши чувства к ней дошли до степени восторженного благоговения. Она была едва ли не слишком хороша, чтобы это было правдой. Ближайшая подруга Аликс, она тяжело переживала утрату, но на её долю выпало заботиться о сиротах...»

Елизавета постоянно приковывала к себе внимание окружающих. Взрослые восхищались ею, а детям она представлялась каким-то сказочным созданием. В воспоминаниях графини В. Клейнмихель есть примечательный эпизод из своего детства: «Однажды, бегая с Никсом по саду, вылезая из-под кустов, мы оба остолбенели, так как перед нашими глазами появилось неземной красоты существо в белом воздушном платье и белой шляпе, с двумя очень высокими красивыми офицерами... “Кто вы такие?” — спросили нас незнакомцы. Мы ответили: “Клейнмихели”. — “Вот как удачно. Мы ищем вашу мама и заблудились...” Неземное существо взяло Никса за руку, а я пошла рядом». Елизавета Фёдоровна (а это, разумеется, была она) буквально заворожила ребятишек, и особенно мальчика, который, забыв всё на свете, через некоторое время не ответил даже на прощальные слова императрицы. Мария Фёдоровна, продолжает мемуаристка, «поцеловала его в его кудрявую голову и спросила, куда он смотрит и что с ним сегодня. Мы хором ответили: “На Великую княгиню Елизавету Фёдоровну, Ваше Величество”. Она рассмеялась и сказала: “Тогда я понимаю, я ей скажу...”».

Воздушный, едва уловимый образ Елизаветы попытался запечатлеть в своих работах знаменитый скульптор Павел Трубецкой. В мае 1898 года он трудился над небольшим мраморным изваянием Великой княгини, позировавшей ему два раза в день, и постоянно что-то исправлял или менял. Вдохновлённый красотой модели, Трубецкой одновременно исполнил и живописный портрет Елизаветы, применив технику пастели. «Похожий и талантливо сделанный», — отметила Великая княгиня. Художник изобразил её в профиль, в лёгком голубом платье, обнажающем плечи, и с белой, напоминающей облако накидкой. Свойственный автору импрессионизм позволил передать хотя бы частицу той волшебной ауры, что окружала Елизавету Фёдоровну, того поистине неземного света, который излучал весь её облик.

Она выделялась в любом обществе, в любой обстановке. И запоминалась раз и навсегда. «Я так и вижу её такой... — вспоминал бывший французский посол в России М. Палеолог, — высокой, строгой, со светлыми глубокими и наивными глазами, с нежным ртом, мягкими чертами лица, прямым и тонким носом, с гармоническими и чистыми очертаниями фигуры, с чарующим ритмом походки и движений. В её разговоре угадывался прелестный женский ум — естественный, серьёзный и полный скрытой доброты». Примерно в то же время с уже овдовевшей Елизаветой Фёдоровной познакомился художник М. В. Нестеров. «Великая княгиня, — признается он, — с первых же слов очаровала меня своим прекрасным, ясным лицом, простотой, оживлённостью... Речь Великой княгини была живая, горячая, нередко с юмором. У неё были любимые словечки, одно из них — “мало-помалу” — я слышал часто. Говорила Великая княгиня с английским акцентом и почти свободно. Беседы с Великой княгиней оставляли во мне впечатление большой душевной чистоты, терпимости. Нередко она была в каком-то радостном светлом настроении. Когда она шутила, глаза её искрились, обычно бледное лицо её покрывалось лёгким румянцем».

Елизавета была самой заметной и привлекательной среди первых европейских красавиц. «Наша Великая княгиня была хороша и красива как день! — восхищалась ею Зинаида Юсупова на лондонских праздниках 1897 года в честь «бриллиантового» юбилея королевы Виктории. — Вообще она самая красивая из всех здешних принцесс, и наше сердце радуется». Далёкие от придворных кругов простые европейцы выражали чувства более непосредственно, а порой и необычно. «Однажды в Венеции, — вспоминал брат Елизаветы Фёдоровны, — я видел на рынке, как многие люди побросали свои товары и шли за ней в восхищении».

В Италии произошёл и другой примечательный случай. Как-то раз, гуляя по Флоренции, Сергей и Елизавета повстречали местного крестьянина. Увидев Великую княгиню, прохожий остановился как вкопанный и, не скрывая восторга, воскликнул: «Божья дочь!» «Вот любезный», — заметил про себя Сергей Александрович, явно польщённый таким неожиданным комплиментом жене. Но в бесхитростных словах флорентинца можно найти и нечто большее — с первого взгляда ему, совсем неискушённому человеку, открылась не только внешняя, но и внутренняя, духовная красота Елизаветы, и в самой краткой форме он смог выразить то, на что у других тратились длинные фразы.

Единство внешнего и внутреннего почувствовал в Елизавете и Великий князь Константин Константинович. «Она так женственна; я не налюбуюсь её красотой... — записал он в дневнике. — Под такой прекрасной наружностью непременно должна быть такая же прекрасная душа». Вскоре эта не дававшая ему покоя мысль обернулась знаменитым стихотворением, вышедшим из-под его пера:

Восхищаясь характером супруги и гордясь её прославленной красотой, Сергей Александрович понимал, что такой дар требует дорогой «оправы», а потому не скупился на наряды жены и щедро одаривал её драгоценностями. Как человек с тонким вкусом, он всегда безошибочно выбирал и заказывал самое лучшее, изящное, высокохудожественное. Доказательством тому может служить изумительная парюра Елизаветы Фёдоровны из аквамаринов и бриллиантов. Она состоит из диадемы, украшенной алмазными узорами в виде цветов и увенчанной пятью голубыми аквамаринами, ожерелья, выполненного главным ювелиром фирмы «Фаберже» Августом Вильгельмом Холмстремом, и бриллиантового браслета с шестью аквамаринами. Все предметы гарнитура изысканно великолепны, и не сложно вообразить, как восхитительно хороша была в них Великая княгиня. Позднее, сменив несколько титулованных владельцев, эти украшения будут проданы на аукционе Сотбис неизвестному покупателю.

По-своему прекрасным являлось и подаренное Сергеем Александровичем бриллиантовое колье в форме цепи из двадцати девяти звеньев. При желании его можно было укорачивать или разделять на части, используемые как украшение для волос и браслет. Строгое и даже несколько простое, оно, видимо, очень нравилось Елизавете. В нём она неоднократно фотографировалась, в нём позировала для уже упомянутого нами портрета художника В. Штемберга. Портрета, передававшего то счастье, что обрела Елизавета рядом с любимым. На другом упомянутом полотне кисти Б. Констана Великая княгиня изображена с тем же ожерельем, но используемым в причёске и напоминающим диадему, а на груди Елизаветы Фёдоровны здесь хорошо видна огромная бриллиантовая брошь в форме лилии с большим сапфиром в центре. Эта же брошь, судя по фотографиям, могла крепиться и на голове владелицы.