Французский художник Франсуа Фламенг изрядно потешил всех обитателей усадьбы. Вот уже несколько дней он жил в Ильинском и никак не мог понять, почему столь важная персона — брат императора и руководитель огромной территории — обитает в таком скромном имении. Даже один из его адъютантов, то есть простой подчинённый, князь Феликс Юсупов, живущий в соседнем Архангельском, окружён почти версальской роскошью — дивный парк, дворец, наполненный шедеврами искусства, домашний театр.

Фламенг приехал по приглашению Великого князя Сергея Александровича, чтобы написать портрет его жены. Решили, что изображение будет выполнено в стиле ампир, которому художник мог так удачно подражать, и Елизавета Фёдоровна предстанет в соответствующем бальном платье, которое ей очень нравилось. Пять месяцев назад она танцевала в этом стилизованном под наполеоновскую эпоху наряде на костюмированном балу у Надежды Веригиной, а затем в нём же сфотографировалась. В середине июня 1894 года художник приступил к работе, но вскоре был вынужден прерваться — Великая княгиня простудилась, так что продолжать сеансы было невозможно. Заканчивался портрет уже в Москве, и вместе с загородным пейзажем на нём запечатлелись предметы мебели и даже паркет московского дома генерал-губернатора.

Произведение Фламенга было далеко не первым и не последним портретом Елизаветы Фёдоровны. Если не считать её детских изображений, миниатюр и рисунков, то после группового портрета семьи Людвига Гессенского кисти Генриха фон Ангели 1879 года, где Элла представлена рядом с родителями, сестрой Аликс и братом Эрни, живописный перечень откроет полотно немецкого художника Карла Рудольфа Зона. Заказанное Сергеем Александровичем в Германии на следующий после свадьбы, 1885 год, оно являет юную Великую княгиню стоящей в саду и держащей в руках цветущую ветвь яблони. Неизвестно, остался ли супруг доволен этой работой, но той же осенью он поручает подобный заказ Александру Петровичу Соколову, известному акварелисту и мастеру женских портретов.

Об этой задумке Елизавета подробно рассказала в письме бабушке-королеве: «Мой портрет начали писать, и я думаю, что он будет очень удачный. Сергей и я надеемся, что он Вам понравится, и мы пошлём его Вам, как подарок к Рождеству и ко дню Рождения. Возможно, что Вам будет интересно знать, как меня пишут — платье из очень бледно-розового газа, много кружев, немного открытое так, чтобы видна была шея, и рукава не очень длинные. Я держу открытый зонтик в одной руке и в другой — большую белую соломенную шляпу с цветами, перевязанную розовой лентой. Всё выглядит так, как будто я гуляла в саду». Снова сад, снова природа, с естеством и великолепием которой так созвучна, так гармонична красота Елизаветы. Однако уловить и тем более передать с помощью красок удивительное очарование Великой княгини было не так-то просто. Соколову пришлось немало поработать над портретом, а вслед за ним трудность задачи признают и другие художники.

Акварель, масло, темпера... Что лучше позволит запечатлеть эту ускользающую красоту, что удачнее донесёт до зрителя это неповторимое обаяние? Лёгкие воздушные наброски, сложные парадные композиции, «мечтательные» романтические сцены, шикарный ампир, тонкий импрессионизм... Живописцы перепробовали почти все мыслимые варианты, порой приходя в отчаяние от невозможности добиться полного сходства с оригиналом. Вспомним ещё раз впечатление Великого князя Константина: «Как сон, как мечта»...

Племянница Сергея и Елизаветы, королева Румынии Мария всегда восхищалась тётей: «Красота её поразила меня, как дивное откровение. Её очарование было, что называется, ангельского типа. Глаза, рот, улыбка, руки, взор, манера говорить были невыразимы, почти до слёз изящны. Глядя на неё, хотелось воскликнуть вместе с Гейне:

Другая племянница, Великая княгиня Мария Павловна, много лет прожившая в семье Сергея Александровича и Елизаветы Фёдоровны, вспоминала: «Тётя Элла была... одной из самых красивых женщин, каких я когда-либо видела в жизни. Она была высокой и хрупкой блондинкой с очень правильными и тонкими чертами лица. У неё были серо-голубые глаза, на одном из которых было коричневое пятнышко, и это производило необычайный эффект».

Своё впечатление о прекрасной родственнице оставил и откровенно завидовавший браку Сергея Великий князь Александр Михайлович: «Редкая красота, замечательный ум, тонкий юмор, ангельское терпение, благородное сердце — таковы были добродетели этой удивительной женщины». Красоту, как видим, он всё-таки ставит на первое место. А вот свидетельство совсем, можно сказать, стороннего наблюдателя, государственного секретаря Александра Половцева: «Великая княгиня Елизавета Фёдоровна была прелестна, восхитительна, обаятельна, исполнена такта и грации, отуманена каким-то облаком нравственного света, как всегда, любезна со всяким, и притом не выработанною любезностью, а выражением доброго, снисходительного человеческого чувства». В этой характеристике всё взаимосвязано, всё неразрывно и гармонично, а самое неопределённое выражение про «облако нравственного света» оказывается самым главным, существенным, ключевым. Тем, что не могло передать ни одно изображение.

В 1888 году, возвращаясь из паломничества в Иерусалим, Сергей Александрович остановился вместе с супругой в родном для неё Дармштадте, откуда сообщил брату Павлу: «Увы, Каульбах не может писать портрета жены, ибо мы остаёмся слишком мало времени для этого — досадно». Заказ, вероятно, был заранее запланирован, но краткость визита не позволила его исполнить. Сама же идея понятна. Потомственный живописец Фридрих Август Каульбах был не только популярным автором женских портретов в стиле французского романтизма, но и являлся одним из любимых художников Елизаветы Фёдоровны. Задуманное удастся осуществить спустя четыре года. В том же Дармштадте художник напишет большой парадный портрет Великой княгини, и Сергей Александрович высоко оценит работу — «он очень хорош, по-моему, немножко идеализирован, и поэтому сходство немножко страдает, хотя, по-моему, прелестен».

На картине Елизавета Фёдоровна изображена в полный рост. Она стоит на террасе, застеленной ковром, рядом с креслом, на котором лежит меховая накидка. Великая княгиня одета в светлое жёлтое платье с поясом и шлейфом, на её груди жемчужное ожерелье, на голове зубчатая диадема с жемчужинами. Правой рукой Елизавета касается накидки, в левой держит розу. Фоном служит открывающийся с террасы вид на парк. В марте 1893 года полотно доставят в Москву, и Великий князь разместит его в большом бальном зале генерал-губернаторского дворца. А в своём рабочем кабинете он вывесит погрудный вариант того же портрета, расположив его рядом с изображением матери, императрицы Марии Александровны. Красноречивый жест...

Каульбах ещё неоднократно обратится к образу Елизаветы Фёдоровны. В начале 1900-х годов он напишет, пожалуй, самый знаменитый её портрет, созданный в романтическом «средневековом» стиле и, как принято считать, изображающий Великую княгиню в облике святой Елизаветы Тюрингской. Той, которую она почитала с раннего детства и милосердие которой продолжало для неё оставаться вдохновляющим примером служения ближним.

Около того же времени появились два портрета, по-разному представляющие Елизавету Фёдоровну. Несколько вычурная работа Бенджамина Констана, написанная в Париже в 1903 году. Её заказала вдова Сергея Михайловича Третьякова для европейского зала Третьяковской галереи. Этот во многом дежурный портрет не говорит зрителю ни о чём. Полотно же Виктора Карловича Штемберга 1901 года получилось очень выразительным. Камерное по задумке и средних размеров, оно тем не менее создаёт некоторое ощущение парадности. Профильное поколенное изображение выполнено на тёмном фоне, эффектно и даже несколько театрально направленный свет выхватывает фигуру из полумрака, сразу приковывая к ней внимание. Серебристое сияние и нежно-розовое платье, написанное в близкой к импрессионизму технике, неожиданно удачно сочетаются со строгой композицией и свойственной академизму чёткостью рисунка.