Ежедневно, не менее двух часов, Елизавета занималась русским языком. Сохранилось семнадцать ученических тетрадей, говорящих о её упорстве. Старательно и вдумчиво она переписывала стихи русских поэтов — А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. А. Фета. С удовольствием выводила пером лирические строки стихотворений в прозе И. С. Тургенева. Некоторые поэтические записи Элла почему-то обрывала, не закончив. Вероятно, ещё сложные для восприятия образы не имело смысла воспроизводить чисто механически. Рядом с жемчужинами поэзии в тетрадях появлялись городские романсы, по заданию наставницы описывались впечатления от прошедшего дня, практиковались ответы на простые вопросы и формы обращений. Пробиваясь сквозь трудности, допуская поначалу массу ошибок и теряясь перед широтой русской речи, прилежная ученица не сдавалась, а на собственные огрехи смотрела с юмором. Отдавая тетрадь на очередную проверку своей учительнице Е. А. Шнейдер, сделала приписку: «Милая Екатерина, я надеюсь, всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».

Заметив, что наставница начала допускать поблажки, Сергей взял дело в свои руки: чаще говорил с Эллой по-русски, диктовал ей тексты. Ученица старалась и была очень благодарна окружающим, которые, узнав о новых выученных ею словах, чаще вставляли их в разговоры. Через год Елизавета рискнула вступить с гостями в продолжительную беседу на русском языке, что супруг счёл своим торжеством, однако занятия не прекратил и даже усилил.

Задания усложнялись, потребовалось знакомство с художественной литературой. Среди первых прочитанных книг оказались (видимо, по совету мужа) «Детство» и «Отрочество» Л. Н. Толстого. Сложнее было с чтением вслух. Элла не любила это занятие с детства, а теперь предпочитала слушать, как мастерски читает Сергей. Однако декламация улучшала навыки устной речи, так что выход надо было искать. Он нашёлся в любительских домашних постановках, периодически устраивавшихся в компании Сергея Александровича. На шестом году обучения с подачи своей фрейлины Екатерины Козляниновой Елизавета решила сделать сюрприз и потому скрывала первые репетиции даже от супруга. Идея заключалась в представлении двух картин из «Евгения Онегина» Пушкина на сцене домашнего театра в Сергиевском дворце. Роль Татьяны поручалась Елизавете Фёдоровне, роль Евгения — цесаревичу Николаю. Когда «заговор» открылся, Великий князь придал начинанию более организованный характер, потребовав от участников настоящей работы. Сначала им следовало разыграть сцену в саду, когда Онегин даёт холодную отповедь влюблённой девушке, а затем показать их последнее объяснение в доме генерала. Репетировали около двух недель. Сергей внимательно наблюдал за ходом подготовки — придирчиво оценивал игру, прося Николая говорить громче и увереннее, что-то поправлял, менял.

В образе пушкинской героини Елизавета выглядела прекрасно, к тому же, выучив текст, она проявила определённые способности актрисы, сумев передать характер и чувства доселе незнакомого ей персонажа. Конечно, в детстве, как и любой ребёнок, Элла любила наряжаться, изображая то светскую даму, то индийскую царевну. Но уже тогда умение перевоплощаться и, что особенно важно, понимание драматургии обнаружились в ней, как в рассказчице. Усадив рядом брата и сестёр, она с мастерской импровизацией развлекала их невероятными историями, иногда обрывавшимися на самом интересном месте. По воспоминаниям Эрнста Гессенского, сестра «могла с неподражаемым мимизмом рассказывать о разных происшествиях». И этот дар со временем позволит ей представать перед избранной публикой в разных сценических ролях, включая роль самой романтичной героини русской литературы.

Вечером 27 февраля 1890 года в присутствии только Царской семьи состоялся долгожданный показ, приуроченный ко дню рождения императора. «Поднялся занавес, — пишет в дневнике Великий князь Константин. — На сцене был садик со скамейкой; выбежала Элла, за ней вошёл Николай. Оба были в костюмах начала нынешнего столетия и очень хорошо одеты. Цесаревич очень мило и чётко произнёс свой монолог: “Вы мне писали, не отпирайтесь!” Только в голосе его слышно было, что он очень робел. Затем сцена превратилась в комнату Татьяны. Элла с большим чувством говорила свой монолог. Нет ещё 6 лет, что она в России, и уже появилась на сцене. В старину этого не было. Конечно, произношение её выдавало, но выкупалось глубиною чувства в игре». Вскоре о спектакле узнали в высшем обществе, и по многочисленным просьбам представление пришлось повторить для более широкого круга зрителей.

В столичную жизнь Элла «вписалась» легко. Вместе с тем, подобно Сергею, она с огромным удовольствием будет проводить время за городом. Точнее, под Москвой. Впервые в своё имение супруг привёз её вскоре после свадьбы, предпочтя подмосковную усадьбу заграничному турне. Хотелось отдохнуть и, что называется, переключиться. Беспокоило лишь одно — как воспримет жена незнакомый ей мир.

Природа окружала её с раннего детства и продолжала манить всегда; среди садов и водоёмов, среди лугов и тенистых рощ она чувствовала себя лёгкой и свободной частицей прекрасного мира, а её собственная красота ещё больше подчёркивалась окружающей гармонией. Не случайно портретисты полюбят изображать Елизавету на фоне пейзажа, а Сергей, как заказчик, прекрасно поймёт, насколько выигрышно, насколько верно такое сочетание. Но одно дело романтические берега Рейна, скалистые холмы Шотландии или большой парк Виндзора, и совсем другое — простая сельская местность в центре России. Как воспримет непривыкшая к подобным картинам Элла эту особенную красоту, как отнесётся ко всему, что так притягивало здесь Сергея? Великий князь волновался напрасно. «Ужасно я рад, — писал он Александру III, — что жена, так же как и я, любит деревню и нисколько не тяготится; наоборот, она с грустью размышляет о той минуте, когда придётся покинуть Ильинское». В своём подмосковном имении супруги походили на патриархальную помещичью семью. Казалось, мир за пределами окрестных деревень переставал для них существовать, а всё внимание сосредоточивалось на хозяйстве и удобствах для гостей.

Усадьба Ильинское, известная с конца XVII века, сменила нескольких владельцев, в 1863 году став собственностью императрицы Марии Александровны. По завещанию матери этот дивный уголок перейдёт к Сергею, став его любимым и постоянно манящим к себе местом, его маленькой Россией, его земным раем.

Двухэтажный деревянный барский дом стоял на высоком берегу Москвы-реки. С двух сторон к нему примыкали украшенные вазами террасы, ставшие своеобразными висячими садами. Западная переходила в пандус, вливавшийся в широкую липовую аллею. На парапете восточной стояла старинная мраморная статуя спящего Эрота. Сама же она вела к павильону, называвшемуся «Пойми меня» и заключавшему в себе баню и ванну. В главном доме обстановка была довольна простая: мебель начала XIX века — кресла, столы, комоды — главным образом из карельской берёзы с золочёным орнаментом. На стенах — множество гравюр с видами имения (особенно в зале с мебелью Гамбса) и любопытные карикатуры Теребенева на тему войны с Наполеоном. В некоторых комнатах красовались полотна И. К. Айвазовского.

Перед фасадом зеленела полукруглая лужайка, за которой начинались четыре липовые аллеи. Эта часть парка ещё сохраняла черты регулярного французского сада, какая-то мраморная статуя — свидетель Екатерининского века — выглядывала из кустов разросшейся сирени. Конечно, усадьба имела служебные постройки, образующие каре, грот, выложенный белым камнем и снабжённый двумя круглыми окошками по сторонам входа, лодочную пристань. Подстригавшиеся деревья и кусты образовывали сводчатые зелёные коридоры, по которым можно было пройти к парковым домикам с затейливыми названиями — «Миловид», «Приют для приятелей», «Кинь грусть», «Не чуй горе».

Ранним утром Сергей Александрович направлялся на ферму, где уже начиналась дойка дорогих, голландской породы, бежевых коров. Затем шёл на конюшню: его лошади — арденские тяжеловозы — настоящая экзотика для России. Значительно позднее на основе этой бельгийской породы будут выведены русские тяжеловозные лошади, так что Великий князь в вопросах коневодства смотрел далеко вперёд. Как, впрочем, и в птицеводстве, которому уделял повышенное внимание, заведя большой птичник и наняв специалиста по разведению пернатых. Он вообще хотел устроить в поместье все самым лучшим образом, и хотя Ильинское доходов не приносило, Сергей старался развернуть в нём большую хозяйственную деятельность: наставлял управляющих, проверял отчёты, счета. Так же он поступал и в столичном доме, но проблемы имения решал с несравнимо большим удовольствием.