Граф де Сент-Эрмин, напротив, казалось, собрал перед смертью, в последний час, все свои жизненные силы: он шагал легкой походкой, с улыбкой на устах.
Шарль придвинулся к нему.
— Неужели нет никакой возможности вас спасти? — спросил он тихим голосом.
— По правде сказать, я не знаю; если бы я знал о такой возможности, я бы ее использовал.
— Ради Бога, простите, что я растерялся, я не предполагал, что…
— Придется проделать путь в столь дурном обществе.
— Я хотел бы спросить вас… Юноша замялся.
— Спросить о чем?
Шарль понизил голос еще на полтона.
— Не могу ли я что-нибудь для вас сделать?
— Разумеется, вы можете что-нибудь для меня сделать; с тех пор как я вас увидел, я вынашиваю одну мысль.
— Расскажите.
— Возможно, это несколько опасно, и я боюсь, как бы это вас не испугало.
— Я готов на все, чтобы оказать вам услугу; за те три-четыре дня, что я провел в Страсбуре, я столько всего нагляделся, что меня уже ничто не пугает.
— Я хотел бы передать весточку брату.
— Я берусь ее передать.
— Но это письмо.
— Я вручу его.
— И вас не пугает, что это опасно?
— Я вам уже говорил, что меня ничто больше не пугает.
— Я уверен, что мог бы передать его с капитаном; вероятно, он отправит его по назначению.
— С капитаном это всего лишь вероятно, со мной же оно дойдет наверняка.
— В таком случае слушайте меня внимательно.
— Я вас слушаю.
— Письмо зашито в моей шапке.
— Хорошо.
— Вы попросите у капитана разрешения присутствовать при моей казни.
— Я?
— Не гнушайтесь этим; это любопытное зрелище. Множество людей ходят глазеть на казни исключительно ради забавы.
— У меня никогда не хватит духа.
— Ба! Это происходит так быстро!
— О нет! Никогда, никогда!
— Забудем об этом, — сказал узник.
И он принялся насвистывать «Да здравствует Генрих IV». Шарль почувствовал, как его сердце перевернулось в груди, но он уже принял решение. Он приблизился к эмигранту и сказал:
— Простите меня, я сделаю все, что вы захотите.
— Ну что ж, вы славный мальчик; благодарю!
— Только…
— Что?
— Вы сами попросите у капитана разрешения на мое присутствие. Меня вечно будет преследовать мысль, что могут подумать, будто бы ради забавы я…
— Хорошо, я попрошу его об этом; поскольку мы земляки, все пройдет гладко. О! И потом военные не капризничают так, как обыватели; эти храбрые люди исполняют тяжкую повинность, привнося в нее всевозможные послабления. Так на чем мы остановились?
— Вы сказали, что я буду присутствовать при вашей казни.
— Да, вот именно; я попрошу передать брату какую-нибудь вещь, которая мне принадлежала, скажем, мою шапку, это обычное дело; впрочем, вы и сами понимаете, что подобный предмет не вызовет подозрений.
— Не вызовет.
— Как только прикажут открыть огонь, я отшвырну ее в сторону; не слишком спешите подбирать ее, а не то могут что-нибудь заподозрить; только когда я буду мертв…
— О! — воскликнул Шарль, дрожа всем телом.
— У кого-нибудь найдется капелька водки для моего юного земляка? — спросил узник. — Он продрог.
— Подойди сюда, милый мальчик, — сказал капитан и протянул Шарлю свою флягу.
Шарль отхлебнул немного водки, и не потому, что ему было холодно, а чтобы другие не заметили, какие чувства его обуревают.
— Спасибо, капитан, — сказал он.
— Всегда к твоим услугам, мальчуган, всегда к твоим услугам. И тебе глоток, гражданин Сент-Эрмин?
— Благодарю, капитан, — отвечал арестант, — я совсем не пью.
Шарль вернулся к пленнику.
— Только тогда, — продолжал тот, — когда я буду уже мертв, подберите ее, но так, будто придаете ей не больше значения, чем заслуживает подобная вещь, хотя в глубине души вы будете помнить, — не так ли? — что мое последние желание (а желание умирающего священно!), чтобы письмо дошло до брата. Если шапка будет вас обременять, достаньте письмо и бросьте ее в первую попавшую канаву, но самому письму вы не дадите погибнуть, не правда ли?
— Нет.
— Вы его не потеряете?
— Нет, нет, не волнуйтесь.
— И если вы лично вручите его моему брату…
— Да, лично.
— Постарайтесь!.. Ну, тогда вы расскажете ему, как я умер, и он скажет: «У меня был храбрый брат; когда придет мой черед, я умру, как он»; и, если его черед настанет, он умрет, как я!
Они подошли к развилке двух дорог; главная дорога вела в Ауэнхайм, а проселочная дорога поднималась к крепости.
— Гражданин, — сказал капитан, — если, как ты сказал, ты направляешься в штаб гражданина Пишегрю, ступай по этой дороге! Счастливого пути, постарайся стать хорошим солдатом; впрочем, у тебя будет хорошая школа.
Шарль попытался заговорить, но слова застряли у него в горле. Он посмотрел на пленника умоляющим взглядом.
— Капитан, — сказал тот, — могу ли я попросить об одолжении?
— Если это в моей власти.
— Это зависит исключительно от вас.
— Что за одолжение?
— Ну, это, возможно, слабость, но все останется между нами, не так ли? Я хотел бы обнять перед смертью земляка; мы оба — этот юноша и я — уроженцы Юры; наши семьи живут в Безансоне и дружат между собой. Когда-нибудь он вернется в наши края и расскажет о том, как мы случайно встретились, как он был со мной до последнего моего мгновения и как я умер, наконец!
Капитан вопросительно посмотрел на мальчика. Тот плакал.
— Разумеется, — сказал капитан, — если это может доставить удовольствие вам обоим.
— Я не думаю, — засмеялся пленник, — что это доставит большое удовольствие ему, но зато это доставит удовольствие мне.
— Я не возражаю, раз уж вы сами, то есть наиболее заинтересованное лицо, просите об этом…
— Итак, договорились? — спросил осужденный.
— Договорились, — ответил капитан.
Отряд пехотинцев, немного задержавшийся на развилке, продолжил путь по проселочной дороге.
На вершине холма виднелась крепость Ауэнхайм — конечная цель их скорбного пути. Шарль придвинулся к пленнику.
— Видите, — сказал тот, — пока все идет превосходно.
Они поднялись по довольно крутому склону, хотя дорога огибала холм. Их узнали, и они вошли в ворота, перейдя через подъемный мост.
Конвой, арестант и Шарль остались во дворе крепости, в то время как капитан, возглавлявший маленький отряд, с которым мы проделали этот путь, пошел доложить о своем прибытии полковнику, командовавшему крепостью.
Между тем граф де Сент-Эрмин и Шарль уже познакомились друг с другом, и Шарль в свою очередь рассказал графу о себе и своей семье.
Через десять минут капитан вновь появился у ворот.
— Ты готов, гражданин? — спросил он у пленного.
— Когда вам будет угодно, капитан, — отозвался тот.
— Есть ли у тебя какие-нибудь возражения?
— Нет, но я хочу попросить оказать мне несколько милостей.
— Я уже говорил тебе, что ты получишь все, что от меня зависит.
— Спасибо, капитан. Офицер подошел к графу.
— Можно служить под различными флагами, — сказал он, — но всегда оставаться французами; к тому же смельчаки узнают друг друга с первого взгляда. Говори же, чего ты желаешь?
— Прежде всего, пусть с меня снимут эти веревки: из-за них я похож на каторжника.
— Это более чем справедливо, — сказал капитан. — Развяжите заключенного.
Двое солдат приблизились к пленнику, но Шарль первым бросился к графу и освободил его руки от пут.
— Ах! — воскликнул граф, вытягивая руки и отряхивая одежду под плащом, — как хорошо быть свободным!
— Ну, а теперь? — спросил капитан.
— Я хотел бы отдать приказ открыть огонь.
— Ты это сделаешь. Что еще?
— Я хотел бы передать что-нибудь на память обо мне родным.
— Ты знаешь, что нам запрещается брать письма у политических заключенных; любую другую вещь — пожалуйста.
— Я не хочу доставлять вам такие хлопоты; вот мой юный земляк Шарль, который проводит меня до места казни, согласно вашему разрешению, и возьмется передать моим родным не письмо, а какую-нибудь принадлежащую мне вещь, например эту шапку!
