Брён».
XI. СВАТОВСТВО
Увидев жуткую машину, которая была установлена перед домом, мадемуазель де Брён тотчас же приказала закрыть ставни окон фасада, выходившего на улицу.
Дом, наглухо закрытый, подобный склепу, с возвышающимся перед ним эшафотом, — таким увидел его граф де Брён, покинувший тюрьму без всякой стражи, под залог взятого на себя обязательства.
Он спросил себя, что бы это значило и следует ли ему идти дальше.
Но его колебания длились недолго: ни эшафот, ни могила не заставили бы его отступить; он направился прямо к двери и постучал три раза, как всегда: два первых удара — друг за другом, третий — после небольшой паузы.
Клотильда в это время удалилась со своей компаньонкой г-жой Жерар в комнату, расположенную в глубине дота и выходившую в сад.
Откинувшись на диванные подушки, она плакала: ведь Шнейдер дал ясный, недвусмысленный ответ на ее просьбу.
Услышав два первых удара дверного молотка, она вскрикнула, при третьем ударе вскочила на ноги.
— Ах, Господи! — воскликнула она. Госпожа Жерар побледнела.
— Если бы граф не был сейчас в тюрьме, — сказала она, — можно было бы поклясться, что это он.
Клотильда устремилась к лестнице.
— Это его шаги, — прошептала она. Затем послышался голос, вопрошавший:
— Клотильда, где ты?
— Отец! Отец! — вскричала девушка и побежала вниз, прыгая через ступеньки.
Граф, ждавший дочь у подножия лестницы, заключил ее в объятия.
— Дочь моя, дитя мое, — пробормотал он, — что все это значит?
— Откуда мне знать?
— Что значит этот эшафот у самого порога? Почему закрыты окна?
— Эшафот поставил Шнейдер, а ставни закрыла я, и закрыла их, чтобы не видеть, как вас будут казнить.
— Но ведь именно Шнейдер открыл двери моей тюрьмы и выпустил меня под честное слово, напросившись при этом завтра к нам на обед.
— Отец, — сказала Клотильда, — возможно, я была не права, но эта ошибка вызвана моей любовью к вам; когда вас арестовали, я помчалась в Страсбур и попросила вас помиловать.
— Ты просила Шнейдера?
— Да, Шнейдера.
— Несчастная! И какой же ценой он выполнил твою просьбу?
— Отец! О цене нам только предстоит договориться; завтра он наверняка представит нам свои условия.
— Давай подождем.
Клотильда взяла молитвенник, вышла из дома и уединилась в небольшой местной церкви, настолько скромной, что никому и в голову не пришло отбирать ее у Бога.
Она молилась там до самого вечера.
Гильотина стояла перед домом всю ночь.
На следующий день, в полдень, комиссар Республики явился к графу де Брёну.
Несмотря на зимнюю пору, дом утопал в цветах; можно было бы подумать, что сегодня праздник, если бы не скорбь Клотильды, не вязавшаяся с внешними признаками радости, подобно тому как снег, лежавший на улице, не соответствовал приметам весны.
Шнейдер был принят графом и его дочерью. Он не напрасно взял имя Евлогий: уже через десять минут Клотильда спрашивала себя, тот ли это человек, который столь грубо обошелся с ней в Страсбуре.
Успокоенный граф вышел, чтобы отдать распоряжения слугам.
Шнейдер предложил девушке руку и, подведя ее к окну, открыл его.
Гильотина стояла прямо перед окном, украшенная цветами и лентами.
— Выбирайте, — сказал он, — эшафот или алтарь.
— Что это значит? — спросила Клотильда, дрожа всем телом.
— Либо завтра вы станете моей женой, либо завтра граф умрет.
Клотильда стала белой, как батистовый платок, который она держала в руке.
— Мой отец предпочтет умереть, — сказала она.
— Итак, — продолжал Шнейдер, — я поручаю вам передать ему мое желание.
— Вы правы, — сказала она, — у меня нет другого выхода.
Шнейдер закрыл окно и увел мадемуазель де Брён в глубь комнаты. Клотильда достала из кармана флакончик с нюхательной солью и вдохнула.
Она сделала над собой невероятное усилие, и ее лицо, оставшееся все таким же печальным, обрело прежнее спокойствие, а розовые тона, казалось навеки покинувшие его, вновь заиграли на щеках.
Было ясно, что она приняла решение.
Граф вернулся в комнату. За ним следовал слуга, объявивший, что обед подан.
Клотильда встала, взяла Шнейдера под руку прежде, чем он успел предложить ей руку, и повела его в столовую.
Их ждала роскошная трапеза; ночью в Страсбур были посланы слуги, и они привезли оттуда самую редкую дичь и самую ценную рыбу, какую можно было там найти.
Граф более или менее успокоился; как подобает знатному вельможе, он потчевал комиссара Республики изысканнейшими блюдами; они пили лучшие вина рейнских департаментов, Германии и Венгрии. Только бледная девушка почти ничего не ела и лишь время от времени подносила к губам стакан воды.
Однако в конце трапезы она протянула свой бокал отцу, и граф, удивленный этим, наполнил его токайским вином.
Затем она поднялась с места и, подняв бокал, провозгласила:
— За Евлогия Шнейдера, за великодушного человека, кому я обязана жизнью моего отца; счастлива и горда будет женщина, которую он изберет своей женой.
— Прекрасная Клотильда, — вскричал Шнейдер, вне себя от радости, — разве вы не догадались, что эта женщина — вы, и стоит ли говорить, что я люблю вас?
Клотильда медленно и осторожно приблизила свой бокал к бокалу Евлогия, чокнулась с ним и встала перед своим изумленным отцом на колени.
— Отец, — сказала она, — я умоляю вас дать разрешение на брак с благодетелем; ему я обязана вашей жизнью и призываю Небо в свидетели, что не поднимусь с колен до тех пор, пока вы не окажете мне эту милость.
Граф смотрел то на Шнейдера, лицо которого сияло от радости, то на Клотильду, на челе которой кротко сиял ореол мученицы.
Он понял: на его глазах происходит нечто столь величественное и возвышенное, что он не имеет права этому противиться.
— Дочь моя, — сказал он, — ты вольна распоряжаться своей рукой и своим состоянием, поступай по своему усмотрению, и то, что ты сделаешь, принесет благо.
Клотильда встала и протянула Шнейдеру руку.
Тот поспешно схватил ее, в то время как Клотильда, запрокинув голову назад, казалось, взывала к Богу, удивляясь, что подобные мерзости не оскорбляют его священные очи.
Однако когда Шнейдер поднял голову, лицо девушки уже обрело прежнее выражение спокойствия, исчезнувшее на миг, когда она обращалась к Богу, не услышавшему ее мольбы.
В ответ на просьбу Шнейдера приблизить день его блаженства, она улыбнулась и сказала, пожимая ему обе руки:
— Послушай, Шнейдер, я требую, чтобы твое нежное чувство оказало мне одну из тех милостей, в которой нельзя отказать невесте, ибо я не только счастлива, но немного тщеславна. Первому из наших граждан не пристало даровать свое имя избранной им женщине, которую он любит, в Плобсеме — бедной эльзасской деревушке; я хочу, чтобы весь народ признал меня супругой Шнейдера и не принимал за его наложницу. Нет ни одного города, где бы ты не появлялся в сопровождении любовницы; люди могут легко ошибиться. Отсюда до Страсбура всего пять льё; мне нужно подготовить свадебный наряд, ибо я хочу, чтобы все во мне было достойно моего супруга. Завтра, когда ты пожелаешь, мы уедем одни или с провожатыми, и я отдам тебе свою руку в присутствии горожан, генералов и народных представителей note 6.
— Я очень этого хочу! — вскричал Шнейдер. — Твои желания для меня закон, но при одном условии.
— Каком же?
— Мы отправимся в путь не завтра, а сегодня.
— Это невозможно, — побледнев, сказала Клотильда, — сейчас половина второго, а городские ворота закрываются в три.
— Значит, они закроются в четыре.
И он позвал двух гусаров, опасаясь, что, если отправит одного гонца, с ним может приключиться какая-нибудь беда.
— Скачите во весь опор, — повелел он им, — скачите во весь опор до самого Страсбург, и пусть Кельские ворота не закрываются до четырех часов. Вы проследите у этих ворот, чтобы приказ был исполнен.
