Чаболь с малых лет таскался за Кымлан, которая не раз вступала за него в драки с соседскими мальчиками. Они дразнили его, называя толстяком и увальнем, а добрый мальчик, не обладавший смелостью и решительностью, не мог им ответить.

– Ты что, не мужчина? Почему не можешь постоять за себя? – Десятилетняя Кымлан сжимала руки в кулаки от ярости и угрожающе наступала на притихшего друга, чье круглое лицо все больше кривилось от подступающих слез. – И не реви!

– Я… я не реву… – обреченно всхлипнул Чаболь, быстро вытирая глаза рукавом.

– Тебе нужно научиться драться, иначе тебя всю жизнь буду обижать, – уверенно произнесла она, беря его за руку. На заднем дворе их дома располагалась тренировочная площадка, оборудованная соломенными чучелами, которые отец срезал одним движением меча.

– Отец против, он хочет, чтобы я стал травником, – промямлил мальчишка, с интересом разглядывая деревянные мечи, установленные на специальном креплении под навесом.

– Против силы есть только сила. Этому меня научил отец. Бери меч! – Кымлан властно кивнула другу и встала в стойку.

– Разве у тебя сейчас нет занятий? Нянюшка уже, должно быть, пришла, – робко сказал Чаболь, желая отсрочить обучение.

– Ох ты ж… точно! – воскликнула Кымлан и в ужасе осмотрела мужское одеяние, которое несколько дней назад обменяла на рынке на свое шелковое платье, подаренное нянюшкой Дэгам.

– Нельзя, чтобы она увидела тебя в таком виде! Беги переодеваться, я ее отвлеку! – шикнул Чаболь и кинулся к воротам.

Няня заменила ей мать. Выкормила, как родное дитя, и с самого рождения занималась воспитанием. Дэгам считала, что имеет право вмешиваться в жизнь своей юной подопечной, и настойчиво пыталась обучить ее хорошим манерам, искусству вышивания и правилам поведения будущей хозяйки дома. Она и слушать не желала ни о каком предназначении и тянула девочку в традиционный мир благовоспитанных когурёских девушек. Отец постоянно вступал в споры с суровой, решительной Дэгам, которую втайне побаивался. Он неохотно и будто бы боязливо отвечал нянюшке, что женское воспитание тоже не помешает – для общего развития. А сам упорно уводил дочь на тренировки. Так она и жила, раздираемая противоречиями и впитывая особенности двух противоположных миров: мужского и женского.

Кымлан всем сердцем любила нянюшку и не хотела ее лишний раз расстраивать. Поэтому со всех ног бросилась к своей комнате, чтобы переодеться.

– Где эта несносная девчонка? Ты снова ее прикрываешь? – послышался из-за поворота громкий голос Дэгам. – Она опять дерется на заднем дворе?

– Нет-нет, Кымлан… помогала мне искать травы, которые велел собрать мой отец, – пролепетал Чаболь, пока девочка судорожно переодевалась в комнате.

– Не лги мне!

– Я не… Это правда… госпожа Дэгам… – Беспомощный голос испуганного друга раздался уже совсем рядом.

Кымлан осталось надеть лишь верхнее платье и выйти во двор. Она скомкала мальчишеские штаны и рубаху и затолкала их в сундук. Быстро одернув подол, выскочила за дверь и широко улыбнулась сердитой женщине.

– Я готова к занятиям. – Кымлан уже представляла несколько бесполезных часов, проведенных за вышиванием, которое у нее категорически не получалось. Но она не желала обижать няню, и поэтому старалась изо всех сил. Решила, что если у нее не выходит вышивать лотосы и вишню, то она будет изображать то, что по-настоящему любит ее сердце: Дерево рода.

Нянюшка придирчиво осмотрела наряд подопечной и, негромко крякнув, удовлетворенно кивнула.

– За мной, – бросила она, и Кымлан, облегченно переглянувшись с Чаболем, послушно двинулась вслед за няней Дэгам.

Кымлан стерла скатившиеся слезы и перевернулась на бок, глядя на танец затухающего огня в треножнике.

Отец, нянюшка, родители Чаболя… Сколько людей будут оплакивать своих неразумных детей, которые выбрали для себя такую сложную, трагичную судьбу?

Бедный сын травника, который с малых лет смотрел на смелую, воинственную Кымлан с восхищением, не задумываясь вступил в действующую армию Когурё. Вряд ли он мечтал о подвигах и славе, – скорее, ему хотелось стать таким же отважным, как подруга детства. Поход за данью стал для Чаболя первым серьезным заданием, но никто и предположить не мог, что он приведет его к столь скорой смерти.

Это Кымлан хотелось совершить какой-то подвиг, отдать жизнь, спасая государя, или с честью погибнуть в бою. Но вместо этого она умрет, как пленница, на чужбине среди врагов. Что ж… она присягнула принцу Науну и до последнего вздоха должна сохранить гордость когурёского воина.

Кымлан так и не смогла заснуть, пытаясь осознать, что завтра для нее, Чаболя и других пленных солнце взойдет в последний раз.

Мунно встал на рассвете и выглядел так, будто тоже не спал всю ночь.

Она не стала повторять свою просьбу: сын вождя ясно дал понять, что не в силах ничего изменить, а еще раз унижаться Кымлан не хотела.

Мунно беспокойно ходил по комнате, время от времени бросая на пленницу хмурые взгляды, и порой Кымлан казалось, что он хочет что-то сказать. Но Мунно так и не проронил ни слова, пока за приговоренной наконец-то не спустился конвой.

Невозмутимый и суровый Даон связал ей за спиной руки и подтолкнул в сторону лестницы. До этого молчавшее сердце вдруг заклокотало в груди, как в бурлящем кипятке, и Кымлан обернулась. Мунно посмотрел на нее, и его горячий взгляд пронзил ее насквозь. Странно, но в эту минуту она почувствовала, будто между ними что-то изменилось. Будто перед ликом смерти они перестали быть врагами.

– Спасибо… за все, – выдавила она тихо и едва заметно поклонилась Мунно. Все-таки он отнесся к ней уважительно, даже когда узнал, что она бесполезна. Он станет хорошим вождем, достойным и справедливым, и с ним было бы приятно иметь дело в будущем, но… никакого будущего у нее уже не будет.

Кымлан часто дышала, чувствовала, как от страха потеют ладони, а в крови просыпается огонь, будто учуяв, что хозяйке грозит беда. Ноги вдруг стали тяжелыми, а от земляных ступеней потянуло холодом, словно она ступала босыми ногами по льду. В голове стучала мысль, что вот-вот все закончится… что осталось совсем недолго… Как жаль умереть, не взглянув в последний раз в глаза родным!..

Любимые лица метались в памяти, поднимая из глубины души горькое отчаяние.

«Отец… отец, прости меня… Прости, нянюшка… Ваше Высочество… Мое сердце всегда принадлежало только вам…»

Яркий дневной свет, которого она не видела уже много дней, на мгновение ослепил ее, заставив зажмуриться. Глаза заслезились, и Кымлан часто моргала, ступая наугад вслед за Даоном, не в силах оторвать взгляда от покрытого полупрозрачными облаками неба. Сквозь бесформенные перья тихо сочились солнечные лучи.

Как хорошо… последнее, что она увидит, будет не мрачная землянка и не провонявшая нечистотами клетка, а вольное бескрайнее небо.

– Шагай быстрее, – бросил через плечо Даон, и Кымлан почувствовала ощутимый толчок в спину идущего позади нее стражника.

Ускорив шаг, она огляделась и с удивлением обнаружила, что на улицы высыпал народ. Мохэсцы стояли по обе стороны узкой улицы, по которой ее вели, и настороженно рассматривали незнакомку. Но вот что странно: в их глазах не было ненависти или злобы. Некоторые женщины перешептывались между собой и сокрушенно качали головами, будто сочувствовали девушке. Простые люди мыслили иначе, чем воины и министры. Наверное, для них Кымлан была лишь юной девочкой, которую они по-человечески жалели. Ведь точно так же совсем недавно провожали своих плененных сородичей, насильно уведенных в Когурё.

Они миновали несколько улиц, и сердце Кымлан вновь заколотилось: сейчас, уже совсем скоро! Однако конвой вывел ее за пределы мохэского поселения и направил к густому лесу.

«Я предполагала, что казнь состоится на городской площади… – с удивлением подумала пленница. – Хотя… какая разница, где умирать».